Дневники: 1925–1930 - Вирджиния Вулф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я никогда не затягивал с ними, – сказал он. – Дольше всего работа шла над “Династами[472]”» (так он произнес).
– Но ведь это, по сути, три книги, – сказала миссис Харди.
– Верно, и они заняли у меня 6 лет; правда, я не работал над ними все время.
– А стихи вы пишете регулярно? – спросила я (охваченная желанием услышать хоть что-нибудь о его книгах).
Но в разговоре постоянно всплывал пес: как он кого-то укусил и как приходил инспектор; как он заболел и ему ничем не могли помочь.
– Не возражаете, если я его впущу? – спросила миссис Харди, после чего в комнату вбежал Уэссекс, очень лохматая, невоспитанная коричнево-белая дворняга. – Его взяли, чтобы сторожить дом, поэтому, естественно, он кусается, – объяснила миссис Харди.
– Ну не знаю, – совершенно невозмутимо ответил мне Харди, которому и стихи его, видимо, тоже не интересны.
– А вы писали стихи, когда работали над романами? – спросила я.
– Нет, – ответил он. – Я писал очень много стихотворений и отправлял их куда попало, но они всегда возвращались, – усмехнулся он. – В те времена я верил редакторам. Многое утеряно – все чистовики пропали. Но я нахожу заметки и черновики, переписываю их. Я постоянно что-то нахожу. Вот и вчера тоже, но вряд ли найду еще.
– Зигфрид снял жилье недалеко отсюда и сказал, что будет очень много работать, но вскоре уехал.
– Э.М. Форстеру требуется много времени, чтобы хоть что-то сочинить, лет семь, – усмехнулся он. Создавалось впечатление, будто ему самому все дается очень легко. – Рискну предположить, что роман “Вдали от обезумевшей толпы” был бы намного лучше, работай я по-другому, – сказал он. Но было ощущение, что если ничего нельзя изменить, то это и не важно.
Харди бывал у Лашингтонов[473] на Кенсингтон-сквер и встречал там мою мать. «Она входила и выходила, пока я разговаривал с вашим отцом».
Я хотела, чтобы он сказал еще хоть пару слов о своей писательской деятельности, прежде чем мы уедем, но смогла лишь спросить, какую из своих книг он порекомендовал бы мне для чтения в поезде. Я взяла с собой «Мэра Кэстербриджа[474]». «Из него сейчас делают пьесу», – вмешалась миссис Х. и принесла «Маленькие насмешки жизни[475]».
– И вам это интересно? – спросил он.
Я пробормотала, что не могу перестать читать его, и это правда, но мои слова прозвучали как-то неправильно. В любом случае он не придал им большого значения и перешел к вопросу о том, что подарить на свадьбу молодой леди.
– Мои книги не подходят для свадебного подарка, – сказал он.
– Ты должен подарить одну из них миссис Вулф, – заявила миссис Харди.
– Конечно, подарю. Но боюсь, у меня остались только брошюры в мягком переплете, – ответил он. Я уверила их, что этого будет достаточно, если он подпишет книгу (и тут же мне стало неловко).
Потом мы заговорили о Де Ла Маре. Его последний сборник рассказов[476] показался им очень жалким. Но Харди понравились некоторые стихи. Люди говорят, что он, должно быть, жуткий человек, раз пишет такие истории, но в действительности он очень милый.
Он сказал другу, который умолял его не бросать поэзию: «Боюсь, что поэзия бросает меня». Правда в том, что он очень добрый человек и не отказывает во встрече никому, кто хочет с ним увидеться. Иногда у него бывает по 16 гостей в день.
– Полагаете, невозможно писать стихи, если видишься с большим количеством людей? – спросила я.
– Возможно – почему нет?! Это вопрос физической выносливости, – ответил Харди. Но было очевидно, что сам он предпочитает уединение. И все же Харди постоянно говорил что-то искреннее и разумное, из-за чего обычные комплименты казались абсолютно неуместными. Похоже, он совершенно не зависит от них; предпочитать много думать; любит описывать людей, а не вести абстрактные разговоры; например, полковник Лоуренс[477] проехал со сломанной рукой, «держа ее вот так», от Линкольна до дома Харди, а потом стоял у двери и прислушивался, на месте ли хозяева.
– Надеюсь, он не покончит с собой, – задумчиво произнесла миссис Харди, все еще склонившись над чайными чашками и уныло глядя на них. – Он часто говорит подобные вещи, хотя никогда напрямую. Но у него синяки под глазами, и он называет себя “Шоу в армии”. Никто не должен знать, где он находится. Но это попало в газеты.
– Он обещал мне отказаться от полетов, – сказал Харди.
– Мой муж не любит все, что связано с высотой, – сказала миссис Харди.
С этого момента мы начали поглядывать на старинные напольные часы в углу. Мы начали прощаться и признались, что приехали только на день. Я забыла упомянуть, что Харди предложил Л. разбавленный виски, и это поразило меня, ведь он, как хозяин, знает толк в приеме гостей, причем во всех отношениях.
Итак, мы встали и расписались в гостевой книге миссис Харди, а мистер Харди взял мой экземпляр «Маленьких насмешек жизни» и быстро подписал; вместо «Woolf» он написал «Wolff», что, рискну предположить, вызвало у него некоторое беспокойство. Потом снова прибежал Уэссекс. Я спросила, может ли Харди погладить его. Он наклонился и по-хозяйски погладил пса. Уэссекс тяжело дышал.
Я не нашла в Харди ни намека на уважение к редакторам или званиям – лишь предельную простоту; что меня поразило, так это его свобода, легкость и жизненная сила. Он казался невероятно «выдающимся викторианцем», который все делает одним мановением руки (у него самые обыкновенные маленькие морщинистые руки), не придает большого значения литературе, но в высшей степени интересуется фактами и событиями; и почему-то представляешь себе, как он естественным образом погружается в воображение и творчество, не задумываясь о том, насколько это трудно или важно, но становясь одержимым и живущим в воображении. Миссис Харди сунула ему в руки старую серую шляпу, и он чуть ли не вприпрыжку провожал нас до дороги. «Что это?» – спросила я, указав на покрытую деревьями верхушку холма напротив, ибо их дом находится за городом, на открытой местности (с покатыми массивными холмами, увенчанными маленькими коронами из деревьев, спереди и сзади). И он с интересом
