Серые земли Эдема - Евгений Кривенко

Туман становится золотым. Водитель останавливает машину и поворачивает голову к ограде. Над ней поднимаются деревья, а ещё выше встаёт стена неимоверной голубизны, по ней катятся пенные гребни. Я с шоком понимаю, что вижу море, и только тогда оно опрокидывается к горизонту. Но шофёр смотрит на что-то ближе, и я тоже перевожу взгляд.

Сначала мне кажется, что это большая красивая птица. Но чем дольше смотрю, тем более странно себя чувствую. Вдруг на какой-то миг птица оказывается женщиной в роскошном изумрудном плаще: она сидит на ограде, небрежно свесив босые ноги, а волосы золотятся как птичье оперение…

Затем она начинает петь, и я перестаю чётко видеть. Только нечто изумрудно-золотое, потому что на глаза сразу навёртываются слёзы.

Пение завораживает, но мелодию я не могу запомнить, что-то прекрасное и печальное одновременно. Песня завершается стоном, от которого трепещет сердце, и сквозь слёзы я вижу, что женщины-птицы уже нет. Мрачные туманные волны накатываются через стену, волшебная голубизна моря быстро меркнет, и вот уже только тёмные стены тумана стоят с обеих сторон.

— Что… кто это был? — с трудом выговариваю я.

— Вам повезло, — шофёр трогает машину, в голосе слышится горечь. — Мало кто из живущих слышал пение птицы Гамаюн. Оно приносит счастье.

— Мне песня показалась скорее печальной, — вздыхаю я.

— Кто не испытывает печали, не испытает и радости, — глухо отзывается шофёр. — Сейчас мы поедем по земле, где одна печаль, а радости нет.

Понемногу опять светает — тёмный туман превращается в серый полусвет. Мы едем по сумрачной равнине без всякой дороги. В траве растут бледные цветы на высоких стеблях, но их вид не радует. Низко нависает серое небо, на горизонте маячат горы.

— Где мы теперь?

— В окрестностях Стикса, — спокойно говорит проводник. — Не знаю, позволят ли вам узнать то, что хотите, это запретное знание. Им ведает одна из Вечных — та, кого египтяне называли Эсетой, а греки Изидой. На вашем языке имя пока скрыто. Нам надо в Исейон.

И куда меня только несёт!

— Странно всё это, — бормочу я, тоскливо озираясь.

— Привыкайте, — буднично говорит проводник. — Раз уж повадились странствовать по иным измерениям времени. Здесь средство передвижения не ноги, не автомобиль, а сила мысли. Как-то вы спрашивали, почему «Волга», а не «Мерседес»? В «Мерседесе» вы вряд ли ездили, а вот интерьер «Волги» представить значительно легче. Ваше сознание не может адекватно воспринять другой мир, тут слишком много нового, вот и подставляет привычные образы. Для вас это в значительной мере мир иллюзий, и иллюзии создаёте вы сами. Важно среди них не потеряться.

Только теперь я догадываюсь оглядеть себя: та же рубашка и джинсы, те же туфли, даже немного жмут. И это лишь плод моего воображения?

Тем временем горы вырастают фиолетовыми тенями в сером небе. Цветы становятся крупнее, походя на белые лилии. Однообразный шум слышится вдали. Машина легко катит под уклон и останавливается.

— Мы почти приехали, — сообщает шофёр.

Впереди обрыв — в глубине мрачного ущелья катится поток чёрной воды. Он гладок как стекло, над ним струятся белые пары, порой поднимаясь до края ущелья.

— Не вдохните их, — предостерегает шофёр. — Иначе на свой свет не вернётесь.

— Это Стикс? — хрипло спрашиваю я. — Никогда не думал, что эта река существует на самом деле.

— Так называли её греки, — равнодушно говорит шофёр. — Каждый народ знал о мёртвой реке, просто давал ей разные названия. Финны звали её Туонелой, а славяне Чёрным ручьём…

На другой стороне ущелья у подножия гор виднеется здание с широко раскинувшейся колоннадой, и я киваю в его сторону:

— Нам туда?

— Нет, — насмешливо отзывается шофёр. — Разве что хотите остаться здесь навсегда. С другого берега Стикса не возвращаются… — тут его голос вздрагивает и становится еле слышен. — Или возвращаются уже другими.

— Тогда куда? — хмуро спрашиваю я.

— Знаете, куда впадает Стикс? — вопросом на вопрос отвечает странный проводник.

Вот зануда. Почти как профессор, которому я сдавал экзамен по греческой философии, тот тоже заставлял описывать в деталях космографию Платона.

— В Тартар, — сухо отвечаю я. — Надеюсь, в эту дыру мы не поедем. Бензина не хватит.

Водитель издаёт сухой смешок.

— Вы молодец, сохранили чувство юмора. Верно, нам не так далеко. Исейон стоит там, где кончается мир, на краю бездны Тартара.

Звучит не очень вдохновляюще, но шофёр уже трогает машину и, повернув близ кремнистого края, ведёт её вниз по пологому скату.

Всё больше бледных цветов, всё выше лиловые горы за тёмной рекой, но впереди гор нет. Странная серая пустота возникает впереди, и в ней растворяется даже хмурое небо. Постепенно обозначается дорога из чего-то похожего на асфальт, а в конце начинают вырастать странные формы — то ли скалы, то ли хаос башен…

Но прежде, чем они обретают чёткость, дорога ныряет в лес.

Настоящие джунгли обступают машину: жёлтые и красноватые растения переплетаются в жутком хаосе, а среди них высятся красные скалы с изваяниями не то людей, не то фантастических птиц.

— Что это? — потрясённо спрашиваю я.

— Лес, где разум спит, — непонятно отвечает шофёр. — И видит сны. Прогулка по этому лесу может затянуться на вечность.

Наконец в диких зарослях появляется разрыв, и мы выезжаем на открытое пространство. От изумления я втягиваю воздух, хотя и беззвучно.

Велик и жуток дом Изиды — Исейон! Словно исполинские сгустки крови застыли хаосом багровых и бурых башен. Жёлто-зелёные цветы вскидываются на красные террасы, кишат под чёрно-синими лентами стекла. Некоторые формы странно расплывчаты, и у меня начинают болеть глаза.

— Здесь хранится то, что скрыто, — буднично поясняет шофёр, направляя машину к левому крылу. — Разумеется, это упрощённый зрительный образ того, что вы не в силах воспринять. Сооружение существует в пяти измерениях пространства, то есть одновременно во многих мирах. Хотя можно сказать иначе — Исейон один, но отбрасывает тень на все миры. А вот ещё одна местная достопримечательность.

В голосе слышатся нотки заправского гида. Он останавливает машину и выходит, я неохотно следую за ним.

Воздух по-прежнему холоден, от душного аромата цветов начинает кружиться голова. Мы стоим на площадке над обрывом: внизу черноватым стеклом несётся Стикс… и вдруг заканчивается, обрываясь в бездну серыми космами. Странная эта бездна — мутная, бесформенная, от неё мороз бежит по коже. Сознание словно растворяется в ней…

— Очнитесь! — проводник трясёт меня за плечо. — Это бездна небытия, уходящая в Тартар… Как вам сегодняшняя экскурсия?

Шутник хренов.

— Да уж, — бормочу я. — Пора бы и за дело.

Шофёр широко ухмыляется, наверное, в первый раз за время нашего знакомства. Хотя почему знакомства?.. Я даже имени его не знаю! Он провожает меня к центральной части здания, машет рукой в сторону стены и, не прощаясь, возвращается к «Волге».

Входом в фантастическое сооружение оказывается заурядная дверь из зеркального стекла. Я напоминаю себе, что такой её рисует мой рассудок, недолго смотрю на своё отражение — на лоб падает прядь чёрных волос, взгляд озадаченный, но настырный — и нажимаю кнопку звонка.

В Древней Греции электрических звонков не было. А тут меня, возможно, разглядывают через телекамеру, с дверью долгое время ничего не происходит.

Наконец она медленно отворяется.

Я переступаю порог из чёрного мрамора и автоматически гляжу направо, ожидая увидеть будку охранника. Но там оказывается лишь моё отражение в зеркальной стене… И не одно — целая вереница фигур с озадаченными лицами, становясь всё меньше, уходит в тёмную глубину.

Я гляжу вперёд, потом налево. И мне становится зябко.

Все стены как тёмные зеркала, и во всех толпятся мои отражения. В глубине зеркал они становятся всё мельче, и их всё больше…

Я задираю голову, но чёрное зеркало потолка не отражает вообще ничего.

Гляжу вниз: пол тоже из тёмного стекла, и возникает ощущение безмерной глубины, так что кружится голова.

Не на что смотреть, кроме себя. Безумный архитектор словно взял девизом надпись над входом в храм Аполлона в Дельфах: «Познай самого себя».

Я нервно сглатываю: куда идти? А потом слышу чей-то тихий речитатив:

«Я покинул Боди,Что стоит средь цветных облаков,Проплывём по реке мыДо вечера тысячу ли…».

Я иду на голос, и толпа призраков движется вместе со мной, обступая со всех сторон. Назад не смотрю, боясь не увидеть дверь, через которую вошёл в Исейон.

Слова звучат громче:

«Не успел отзвучать ещёКрик обезьян с берегов —А уж чёлн миновалСотни гор, что темнели вдали». [6]

Голос смолкает, а отражения впереди начинают пропадать одно за другим. Когда исчезает последнее, я вижу перед собой тёмную завесу.