Полет Пустельги - Сергей Дмитриевич Трифонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В один из июльских дней среди моих пассажиров, следовавших в Обераммергау, оказался папский нунций, кардинал Эудженио Пачелли, будущий папа Пий XII. Руководство компании предупредило, что на обратном пути нужно показать кардиналу с высоты птичьего полета что-то необычное, запоминающееся. Это может стать дополнительной рекламой авиаперевозкам.
Через шесть часов мы с кардиналом Пачелли возвращались обратно в Мюнхен. Погода стояла отличная. На небе не было ни облака. Солнце, медленно садясь к западу, как будто всей силой своей энергии стремилось задержать наступление вечерних сумерек, остановить их на склонах Баварских Альп. Я направил машину прямо к вершине Цугшпитце, сияющей особым, ни с чем не сравнимым светом под косыми солнечными лучами. Неповторимое зрелище светящихся величественных гор на фоне вечерней темноты равнин вызвало восторг нунция. Он неоднократно повторял:
— Божественно! Боже милостивый! Благодарю тебя. Будь славен, Господь, отец наш!
На аэродроме кардинал горячо благодарил меня за прекрасный полет, счастливую возможность приблизиться к Всевышнему и обозреть несравненной красоты труды его. Он подарил мне на память прекрасной работы серебряный перстень с большим черным топазом. Кардинал стал моим первым очень важным пассажиром. Я был искренне счастлив.
Моя работа, приносившая мне радость и полное удовлетворение, оказалась и достаточно высокооплачиваемой. Я мог позволить себе снять небольшую, но уютную и хорошо меблированную квартиру с ванной комнатой на Гангоферштрассе близ Баварского парка в престижном районе Зейдлинг. Я купил новый мощный мотоцикл BMW вишневого цвета с коляской, чем вызывал восхищенно-завистливые взгляды технического персонала аэродрома и соседей по дому. Мне уже не приходилось экономить на питании и одежде. Я стал завсегдатаем кафе «Соловей», где была отменная кухня и мне, как постоянному клиенту, предоставили годовую дисконтную карту на все напитки, в том числе и пиво. Моя темно-синяя летная форма вызывала уважение постояльцев, которые, завидев меня в кафе, дружно приветствовали:
— Добрый вечер, господин Баур.
Надо сказать, немцы вообще любят любую форму. А когда вы одеты в форменный китель, сшитый из дорогой шерстяной ткани, на рукавах которого сияют золотые шевроны лицензированного пилота гражданской авиации, да на вас еще до блеска начищенные кожаные ботинки из Цюриха, вы становитесь эталоном успешного баварца. Вас уважают. О вас идет молва, как о человеке порядочном, работящем, с которого нужно брать пример. В послевоенной Германии, где разрастался экономический кризис, росла безработица, рушилась уверенность миллионов немцев в лучшую жизнь, такие люди, как я, представляли собой некую неоновую рекламу успеха и надежды на возрождение страны.
Работа и Доррит были двумя составляющими моей счастливой жизни. Любовь к Доррит, охватившая меня подобно горячке весной девятнадцатого года, превратилась в глубокое чувство. Ее красота и нежность, мягкий и ровный характер, доброжелательность и приветливость легкой, невидимой паутиной опутали меня и завлекли в какой-то светлый кокон, в котором мне было уютно и радостно. После ежедневных полетов я мчался к Доррит с букетом цветов. Ее глаза, излучавшие лучики любви и преданности, прикосновение к ее ладоням включали во мне тысячи маленьких генераторов, пропускавших через мое тело волны электрических разрядов. Мы страстно любили друг друга.
Весной двадцать второго года Доррит окончила университет и стала работать ассистентом врача в детской больнице Красного Креста. После долгих сомнений и нелегких переговоров с отцом, истинно верующим католиком, она переехала ко мне. Доррит была прекрасной, ни с кем не сравнимой любовницей, преданным другом и замечательной хозяйкой. Наша квартира сияла чистотой и свежестью, наполнена духом любви и комфорта. Я видел, что Доррит, как и я, была счастлива.
Доррит дарила мне не только любовь и ласку. Она многому учила меня. Честно говоря, за всю свою двадцатипятилетнюю жизнь, наполненную главным образом лихорадочным познанием физико-математических и технических наук, войной и ежедневной тяжелой работой летчика гражданской авиации, я как человек культурный не состоялся. Доррит, подобно талантливому скульптору, ежедневно и терпеливо ваяла из меня образованного немца. Мы часто бывали в книжном магазине Дистля у отеля «Регина». Доррит покупала для нас книги Гёте, Шиллера, Гейне, Гофмана, Гёльдерлина, Арндта, антологию рыцарского романтизма. Я заново перечитал, воспринимая совершенно по-новому, «Страдания молодого Вертера», «Герман и Доротея», «Фауст» Гёте. «Валленштайн», «Орлеанская дева» и «Вильгельм Телль» Шиллера вызвали во мне не только огромный интерес к немецкой классической литературе, но и породили наши споры с Доррит о таких христианских и гуманистических ценностях, как доброта, сострадание, любовь к ближнему. Я пытался доказать, что все это устарело. Современный мир жесток и требует от людей силы воли, стойкости, твердости, а зачастую и жестокости. Доррит видела силу мира в доброте и любви, всепрощении и терпимости. Когда же я горячился и пытался настаивать, она нежно обнимала меня за шею, покрывала мое лицо поцелуями, увлекала меня в постель и после страстной любви шептала:
— Вот это и есть наш мир. Им движет любовь. Все остальное от лукавого. — Как тут было не согласиться.
Мы часто ходили в музеи. Доррит рассказывала мне об античной культуре, учила воспринимать искусство мастеров эпохи Возрождения. Она первой открыла мне мир Леонардо да Винчи, Микеланджело, Караваджо, великих голландцев Рембрандта, Рубенса, Ван Дейка. Во время частых прогулок по городу, особенно в Швабинге, этом Монпарнасе Мюнхена, держа меня за руку, Доррит раскрывала передо мной богатейший архитектурный мир. Она неустанно повторяла, что в мире нет города, подобного Мюнхену, где счастливо и так многообразно переплелись все архитектурные стили: от готики и романтизма до ампира, классицизма и современной эклектики. И хотя многие здания города стояли обветшавшими, с облупившейся штукатуркой (за годы войны и послевоенного кризиса их никто не приводил в порядок), Мюнхен был прекрасен!
Однажды в воскресенье Доррит повела меня на выставку популярного немецкого художника Вильгельма Функа, которая проходила в салоне при его мастерской. Почитателями его таланта были представители высшего света Баварии, в том числе и люди круга принца Хенкель-Доннерсмарка, к которым принадлежал отец Доррит. Работы Функа мне не понравились. Но сама обстановка роскошного салона с изысканной мебелью в стиле ренессанс с гобеленами, аристократическая публика, блеск женских нарядов и
