Королева-распутница - Виктория Холт

Катрин погладила подвеску своего браслета. Вот в чем заключается объяснение. Гиз завел интрижку с Шарлоттой, и уязвленная Марго ревнует.

Она заявила резким тоном:

— Ты не должна заниматься любовью с герцогом, Шарлотта. Это сильно рассердит меня. Я могу говорить с тобой откровенно. Королева Наваррская влюблена в Генриха де Гиза.

— Ваше Величество, это уже не так. По моим сведениям, королева Наварры заявила, что она больше не питает нежных чувств к герцогу.

— Возможно, из-за твоих проделок.

— Нет, мадам. Она дала ему отставку еще до того, как он обратил свое внимание на меня. Месье де Гиз считает, что она влюбилась в короля Наварры.

— Марго и Гиз должны помириться, — сказала Катрин. — Держись подальше от герцога. Дело не должно дойти до постели.

— Мадам, — лукаво промолвила Шарлотта, — боюсь, ваш приказ поступил слишком поздно.

— Хитрая шлюха! — крикнула Катрин. — Кажется, я дала тебе инструкцию в отношении Наваррца.

— Только привлечь его внимание, мадам. Вы не сказали ни слова насчет месье де Гиза.

— Теперь ты получила мои указания.

Шарлотта посмотрела на Катрин из-под своих густых ресниц.

— Мадам, — сказала она, — вам придется дать соответствующие указания месье де Гизу; боюсь, теперь мне не удастся избавиться от него, как бы я ни старалась. Потребуется ваше личное вмешательство. Иначе не остановить то, что началось Господин де Гиз не считается ни с кем кроме, разумеется, Вашего Величества.

Катрин помолчала, думая с недовольством о дерзком герцоге. Могла ли она сказать этому человеку: «Ваша связь с мадам де Сов должна прекратиться не медленно!»? Она представила себе надменно поднятые брови, мысленно услышала учтивый намек на то, что его личная жизнь ее не касается.

Катрин внезапно рассмеялась.

— Уходи, — сказала она. — Я вижу, что это дело должно идти своим ходом. Но в дальнейшем ты будешь спрашивать у меня разрешение на подобные связи.

— Мадам, больше я не совершу такой ошибки.

Катрин откинулась на спинку кресла, думая о Шарлотте де Сов. Ее бесило то, что интрига хитрой маленькой шлюхи могла помешать замыслам королевы-матери. Но иногда подобные вещи случаются. Катрин решила, что ей остается лишь временно отказаться от идеи развести дочь.

Гражданская война между католиками и гугенотами вспыхнула вновь; армия, возглавляемая герцогом Анжуйским, была послана на осаду Ла Рошели, бастиона гугенотов.

С войсками находились Гиз и его дядя, герцог д'Омаль; Катрин успокаивало присутствие возле ее любимого сына этих двух мужчин; она имела привычку смотреть на вещи трезво, даже когда речь шла о ее дорогом Генрихе, она с трудом представляла женственного и ненадежного сына в роли полководца. Да, он снискал уважение победами под Ярнаком и Монт Контуре; но одержал ли бы он их без помощи блестящих воинов, участвовавших в той кампании? Будучи принцем Валуа, братом короля и самым просвещенным генералом в армии, он пользовался авторитетом; но Катрин знала, что лавры не всегда достаются именно тому, кто их больше всего заслуживает. Однако ее радовало то, что слава и восхищение народа достались Генриху. Он должен получить лавры победителя при Ла Рошели Гиз и д'Омаль были великими полководцами; Гиз умел без особых усилий вызвать в людях воодушевление, необходимое для успеха.

Было даже забавным послать вместе с армией двух новообращенных католиков — Наваррца и Конде. Ироничность ситуации развлекала Катрин; она ликовала при мысли о том, что эти «новообращенные» будут сражаться со своими бывшими единоверцами. Аленсон также сопровождал войска; для молодого человека пришло время боевого крещения; военные приключения временно удержат его от проказ.

Катрин надеялась на быструю сдачу Ла Рошели, но ее постигло разочарование. Недавняя резня укрепила решимость горожан; горстка героев смогла дать отпор превосходящим силам противника. Осаждающая армия была сильнее обеспокоена духом защитников Ла Рошели, нежели напугана ядрами, сыпавшимися на нее. Гугеноты, занимавшие оборонительные позиции, дрались так, словно были атакующей стороной.

Гиз и д'Омаль столкнулись с проблемой поддержания мира в собственном лагере. Ввиду сложности взятия Ла Рошели было безумием допускать присутствие в армии Наваррца и Конде, поскольку оба они не имели желания сражаться. Конде, заслуживший ранее репутацию сильного воина, казался апатичным и бесполезным для дела; Наваррец же сибаритствовал, проводя слишком много времени с женщинами, сопровождавшими армию.

Настоящую угрозу представлял собой Аленсон. Крайне жестокий, всегда требовавший своей доли поклонения, на которое имел право как брат короля, он держался исключительно надменно и не приносил никакой пользы.

Весь день из-за стен Ла Рошели доносилось пение — звучали церковные гимны. Казалось, что служба шла непрерывно. Суеверные католики поддавались страху, который постепенно усиливался. Ходили слухи о том, что в реке Ла Рошели поймано большое количество рыбы — гугеноты восприняли это как свидетельство того, что Господь намерен уберечь их.

Гиз убедил Анжу в том, что лучше атаковать город многочисленной армией, прежде чем осажденные завершат подготовку к защите Ла Рошели. Нельзя было допустить, чтобы мысль о том, что Господь на стороне гугенотов, полностью деморализовала католическую армию.

Анжу согласился; состоялся исторический штурм; небольшое количество гугенотов благодаря решимости победить и вере в поддержку Господа одержало верх над противником. Атака навсегда осталась в памяти ее участников. Гугеноты забросали ветками боярышника крепостной вал в знак своего пренебрежения к факту цветения этого растения на кладбище Невинных. Гугеноты утверждали, что те кусты расцвели по воле Дьявола.

Битва началась; городские стены выдерживали град ударов; даже женщины поднимались на башни, чтобы облить врага кипятком. Когда наступило временное затишье, горожане громко читали молитвы. «Да воспрянет Господь и рассеет своих врагов; пусть обратятся в бегство ненавидящие его…

Прогони их прочь, и да развеются они, как дым, растают, как воск на огне; пусть неверные сгинут при появлении Твоем…»

Эти слова вселяли страх в суеверных католиков, особенно потому, что городские стены не могли устоять под таким натиском без божьей помощи.

Штурм Ла Рошели обернулся поражением для католической армии; городские стены продолжали выдерживать атаки. Католики пересчитали своих убитых и раненых под радостное пение горожан.

Аленсон зашел в палатку брата; бесцеремонно усевшись на кровать Анжу, он начал дразнить потерпевшего поражение герцога.

— Славное дельце! — усмехнулся Аленсон. — Несколько мужчин и женщин, укрывшихся за стенами, одержали верх над огромной армией. Ты сам виноват, братец. Приготовления были слишком шумными. Я бы тайком послал в город бойцов и лазутчиков.

— Глупец! — воскликнул Анжу. — Что ты знаешь о сражениях? Ты бы приделал своим солдатам крылья, чтобы они перелетели через стены?

— Попрошу тебя не называть меня глупцом, брат. Помни, с кем ты говоришь.

— Прикуси, язык, не то я велю арестовать тебя, — холодным тоном заявил Анжу.

Но Аленсон проигнорировал угрозу. Он был, как сам Анжу, братом короля; им слишком долго пренебрегали.

— Брат, — снова поддразнил он Анжу, — ты действуешь более успешно при дворе, нежели на поле битвы. Ты выбираешь мужчин по красоте, а не по боевым качествам.

— Твоя безобразная внешность, брат, — не единственная причина, по которой я не собираюсь обсуждать это с тобой, — лениво ответил Анжу.

Аленсон болезненно воспринимал всякий намек на его малый рост и покрытое щербинами лицо. Он вспыхнул в ярости и начал кричать, назвал брата тщеславным франтом, похожим больше на женщину, нежели на мужчину.

— Если ты не уберешься отсюда за десять секунд, я арестую тебя.

Аленсон счел за благо быстро уйти. Он знал, что мать одобряет любые направленные против него действия Анжу; если он не остережется, то и правда окажется под замком.

Выходя из палатки брата, он столкнулся с Наваррцем, прогуливавшимся снаружи. Наваррец сочувственно улыбнулся Аленсону, который в этот момент был готов принять сострадание от кого угодно.

— Вы слышали? — с жаром выпалил Аленсон.

— Не услышать было невозможно. Какая дерзость! Он забывает о том, что вы, как и он, — принц Валуа.

— Приятно узнать, что некоторые люди помнят это, — пробормотал Аленсон.

Наваррец улыбнулся, глядя на невысокого человека, стоящего возле него. Многие находили Аленсона комичной фигурой, но Генрих Наваррский знал, что после резни сам он оказался в шатком положении. Такой мудрый человек, как он, в подобной ситуации не отвергает новой дружбы.

— Глупо забывать об этом, — добавил Генрих, — ведь однажды вы можете стать нашим королем.

Эта мысль порадовала Аленсона; услышать ее из уст Наваррца, который уже носил корону, пусть и потускневшую, было вдвойне приятно.