Поздняя оттепель (СИ) - Мария Захарова

— Ладно, хорошо, — смилостивилась она, отсмеявшись, но игру в гляделки не прекратила. — Скажи мне, только правду, о чем ты подумал, когда я вошла?

— О халате, — не задумываясь, ответил Константин.

Зоя совсем по-детски хихикнул:

— О халате?

— Да.

— Серьезно?

— Конечно.

Убедительности ему не занимать, ведь душой не покривил, но собеседница продолжает сомневаться.

— Пусть так, — с недоверчивым прищуром. — А дальше?

— Что дальше?

— О чем подумал? Дальше…

— О… хм… Тебе по порядку? Или сразу о главном? — Он также умеет пробуждать любопытство!

Но Зоя крепкий орешек.

— В порядке очередности, пожалуйста, — будто нашкодившему первоклашке.

Костик подавил улыбку. Похоже, кто-то переигрывает! Но прекращать этот фривольный диалог не хотелось. Тем более что, ни о каком скрытом подтексте речи уже не шло, и Константин рассчитывал, что Зоя наравне с ним понимает это.

Упершись руками в столешницу за своей спиной, мужчина в задумчивости свел брови, прежде чем выдать:

— Кажется, о кружевах. — И смог удивить.

— Кружевах? — Зоя на мгновенье растерялась и даже оставила в покое нож, который до этого момента вертела в руках. — Каких кружевах? — Собралась.

Но и Костик вошел в раж:

— Тех, что под халатом.

— Ах этих… С чего ты взял, что на мне кружева?

Окинула его загадочным взглядом, в противовес которому мужчина решил ответить правдиво:

— Нафантазировал.

— Тогда попробуй еще, — посоветовав, она чуть приспустила кимоно, оголив девственно чистую кожу плеча. Ни следа от бретельки!

И Константин пофантазировал, да так что пересохло в горле. И стало наплевать на свистящий на плите чайник, зажженную колонку и попусту льющую из крана воду.

Зоя была не против.

Он стоял у окна, бездумно глядя в окна дома напротив, а перед мысленным взором мелькали картинки из детства. Вот он качается на качелях, ныне сломанных, но тогда еще новеньких, рабочих. Раскачивается, что есть мочи, в надежде прокрутить "солнышко" и покрасоваться перед младшим братом, который, разинув от восторга рот, наблюдает за ним из кухонного окна. А вот мчится по двору на недавно купленном велосипеде и падает, когда под колеса с ожесточенным лаем бросается соседский доберман. Или скользит на чунках по подтаявшему льду в промокших штанах, со стынущими от холода руками, но такой счастливый!

— Кость… Ты чего здесь? — Теплая женская грудь прижалась к обнаженной мужской спине, безжалостно выдернув из воспоминаний.

В небытие канули первая серьезная драка, закончившаяся его победой и сколотым в напоминание зубом, прыжок с гаража, едва не стоявший ему сломанной шеи и первый мальчишеский поцелуй с девочкой Катей, приехавшей погостить к тете Вале — соседке с пятого этажа. Давно это было!

— Жду, когда чайник закипит.

Упомянутый предмет кухонной утвари пыхтел и фыркал над огнем, набираясь сил для финального свистка.

Зоя обвила руками мужчкую талию.

— Выкипел?

— Нет, но для заварки нужна свежая вода. Дед научил.

— А меня бабушка. Все время повторяла, что до свистка нужно снять — чай вкуснее.

— Вкуснее. — Мужчина согласен.

— Кость…

— А?

— Что-то не так? — В этом вопросе мудчине слышится сдерживаемый страх. Или это больная фантазия?

— С чего ты взяла? — Он расцепил Зоины руки, чтобы развернуться и заглянуть в глаза.

— Ты напряжен. Это из-за меня?

— Нет, что ты. Не из-за тебя.

— А почему?

— Просто… вдруг стало жаль.

Зоя смотрит ему в глаза сметено и с надеждой.

— Чего… жаль? — Спрашивает так, словно от этого зависит ее жизнь.

— Жаль расставаться со всем этим.

Он бы не стал говорить, но понимает, что иначе не сможет избавить ее от тревоги, а этого хочется меньше всего — ее волнения. Тем более, сейчас! Накануне куда более серьезных событий.

— Я когда в Москву уезжал — радовался. Новая жизнь, новые люди, новые обстоятельства… Сюда не планировал возвращаться. Наверное даже никогда, — поделился, обведя задумчивым взглядом крошечную кухоньку. — И не сожалел. А сейчас почему-то стало грустно. Так вот… вдруг… Будто прощаюсь с чем-то очень-очень важным, — уткнувшись подбородком в женское темя.

Не проронив ни слова, Зоя еще теснее прильнула к нему, словно пыталась поддержать безмолвно, одним лишь теплом. И Константин продолжил:

— Страшно представить, что испытывает дед. Как он вообще решился на это? Ведь для него это даже не дом детства, а вся жизнь. Буквально вся…

— Алексей Игоревич мудрый человек. — Прозвучало глухо.

— Да, конечно. И все равно… Знаешь, он сказал ничего не брать, только фотографии — все, что найду и шахматы. А, ведь еще недавно не хотел расставаться со стареньким диваном: мать настояла.

— Значит, время пришло. — Зоя высвободилась из его объятий, чтобы заглянуть в глаза. — Тогда было рано, а сейчас… Сейчас готов. Что-то изменилось, и все. Что-то другое стало ценнее и дороже, чем все эти вещи. Так бывает…

Константин вымучено улыбнулся:

— Видимо, мудр не только Алексей Игоревич.

— Это не мудрость. Это то, с чем пришлось столкнуться. Обстоятельства определяют наш выбор, и одно всегда перевешивает. Идем, — потянувшись, она выключила конфорку под засвистевшим чайником.

— Куда идем?

— Кость, ты можешь хотя бы иногда, сделать, как просят? Без лишних вопросов? — На ее лице появилось хитрое выражение, изгнавшее печать грусти.

— Конечно, могу. — Он кивнул с излишней серьезностью и позволил сдвинуть себя с места.

Она притащила его в зал и вынудила сесть на диван, прежде чем спросить:

— Где?

— Что где? — Константин недоумевает.

— Альбом со старыми фотографиями. Хочу посмотреть на тебя маленького, пухленького и без штанишек, — объясняет она, а в глазах скачут чертики. Дьяволенок чистой воды!

Константин покатился со смеху. Нежданно нагрянувшая печаль испарилась, словно лужа на солнце. Даже следа не осталось.

— Ну уж нет! Даже не мечтай! — кое-как справившись с приступом веселья, сумел выдавить он.

В ответ Зоя обиженно скуксилась. Но расстройство ее было не столько долгим, столько выразительным.

— Ладно, вредина, тогда разочек на желание, — выдвинула следующее предложение, упершись коленом в журнальный столик, на котором стояла шахматная доска с не завершенной партией.

— Уверена? — Вольготно рассевшись на диване, Костик смотрит на нее нарочито снисходительно. — Нас с Ромкой дед выдрессировал, а он еще тот мастер, — предупреждая, на что идет.