Генрих VIII и его королевы - Дэвид Лоудз

На этот раз, казалось, не было никаких скандалов или напряжения, чтобы создался риск для этой беременности. Извлек ли Генрих уроки или Джейн действительно была совершенной моделью послушания и покорности — идеальная женщина шестнадцатого века, как ее называли? Попытки ее вмешательства в государственные дела были весьма немногочисленны и обычно кончались выговором в ее адрес. Считалось, что осенью 1536 года она просила короля пощадить монастыри, роспуск которых был болезненно воспринят в определенных кругах в то время. Если эта история представлена точно, то Генрих предупредил ее, ссылаясь на пример предшественницы, чтобы она не вмешивалась, и она безропотно подчинилась этому решению. С другой стороны, согласно его же словам, она «часто вмешивалась». Это позволяет предположить, что тот случай был не единичным примером неудачного исхода. Некоторые отрывочные сведения о ее деятельности спустя шесть месяцев также позволяют предположить, что она играла положительную роль. Когда император послал Диего де Мендосу в Англию со специальным поручением предложить брачный союз между Марией и его шурином доном Луисом Португальским, Мендоса получил особые рекомендации королеве. В ответ Джейн заверила и Мендосу и Шапуиса, что она сделает все от нее зависящее, чтобы поддержать императора и принцессу[142]. Позже она продолжала заверять последнего, что всячески старалась убедить своего мужа не оказывать предпочтения Франции, и была готова продолжить свои усилия. Это может быть и политической фикцией, но даже если это так, то очевидно, Джейн не считала себя исключенной из политических дискуссий и не была полностью лишена влияния. Огромная разница между Джейн и Анной состояла не в уме и даже не в образованности, а в том, что одна из них была женщиной, которая знала, когда надо остановиться, а вторая этого не умела. Все факты свидетельствуют о том, что Джейн не только сознательно поддерживала империю, но твердо стояла на позициях религиозного консерватизма. Она, конечно, не была убежденной паписткой, но симпатизировала скорее Стефену Гардинеру и герцогу Норфолку, чем Томасу Кромвелю. Однако ее царствование совпало с периодом, когда влияние Реформации стало особенно сильным, и Томас Кромвель и Томас Крэнмер с полного одобрения короля вводила в действие свою программу по запрету мест паломничества и других традиционных обрядов. Поражение паломников и капитуляция Марии ясно показали, до какой черты простирается терпимость Генриха, и королева сама почувствовала некоторые барьеры, так как ей точно были известны правила игры — быть внешне покорной и думать так, как думает король. Не известно, чтобы Джейн покровительствовала каким-либо богословам, но это отражает скорее ее здравый смысл, чем недостаток набожности. Она могла незаметно вмешиваться в политику, но идеологический конфликт был гораздо более опасен и заметен.

Сеймуры, следовательно, не составили партии по отношению к главному вопросу, который разделил на два лагеря королевских советников и придворных между 1533 и 1540. Задним числом легко понять, что они не поддерживали реформаторов, по крайней мере, Томас и Эдвард. Но нет современных свидетельств, которые могли бы это подтвердить. Эдвард был уже рыцарем и членом тайного совета, когда его сестра стала королевой. После этого его восхождение совершалось плавно. Он был возведен в звание пэра как виконт Бошан 6 июня и присягнул на совете 22 мая 1537 года[143]. В качестве подтверждения своего нового титула он получил значительные земельные угодья, большей частью в Уилтшире, и стал капитаном Джерси. Позже он стал известен как опытный воин, и милости, которыми был осыпан в 1540-е годы, были связаны главным образом с этим, но единственные его заметные заслуги были связаны с 1522 годом, когда еще был почти ребенком. С другой стороны, своим быстрым продвижением он был обязан не только родству с Джейн. В отличие от сэра Томаса Болейна, сэр Джон Сеймур, хотя и хорошо известный Генриху, не обеспечил себе продвижения по службе. Возможно, использовать наилучшим образом триумф дочери ему помешало слабое здоровье, или он просто был нечестолюбивым человеком, предпочитавшим свой деревенский покой. Если причина была в этом, то за ним последовал и его второй сын, Генри, который никогда не появлялся при дворе, за исключением краткого визита, и прожил долгую и незаметную жизнь в своих владениях. Томас, третий сын сэра Джона, был придворным, но гораздо менее удачливым, чем его старший брат. Будучи ярким, но временами неровным по характеру человеком, он получил место в тайном совете и управление замком Чирк, но всегда оставался в тени Эдварда. Старший брат королевы был в своем роде талантливым человеком. Честный, восприимчивый и хорошо образованный, он обучился тонкостям придворной политики и заслужил расположение короля постоянными проявлениями такта и преданности. Его первый брак с Екатериной Филлол был аннулирован по чисто формальным причинам, и к 1536 году он был женат на Анне Стенхоуп. Первый сын от этого брака родился в феврале 1536 года, и на крестинах его сестра была крестной матерью. Эдвард Сеймур был более основательным человеком, чем Джордж Болейн, и по характеру не столь испорченным. Все Сеймуры были сговорчивыми. В отличие от Болейнов, они не предприняли попытку установить власть своей партии, и потому их возвышение не вызвало такой враждебности. Если бы Джейн осталась жива, чтобы родить королю еще больше детей, их дяди могли бы стать политической силой намного раньше, чем им это удалось, но при этом они ни для кого не представляли опасности.

К лету 1537 года, хотя беременность Джейн протекала нормально, король начал проявлять вполне понятные признаки беспокойства. 12 июня он отменил поход на север, который должен был последовать за подавлением мятежников, на том основании, что члены совета рекомендовали ему не отходить дальше чем на шестьдесят миль, от того места, где находилась королева[144]. Было бы жестоко предположить, что король заботился о собственной безопасности в потенциально недружественной обстановке, но при создавшихся обстоятельствах не существовало возможности резкого отпора, так что его упрямое желание остаться на юге наверняка имело одну реальную причину — поддержать Джейн своим присутствием. Он должен был хорошо помнить, что Анна обвинила его в январе 1536 года в том, что случившийся у нее выкидыш произошел от беспокойства, которое он причинил ей своим падением с лошади. На этот раз он должен был оставаться на месте и никак не рисковать. Это, как он сообщил герцогу Норфолку, который все еще вел военную кампанию на севере, было полностью его собственным решением. Королева не вынуждала его остаться, но «пребывала в том самом настроении любви и почтительного спокойствия, которым она может во всех положениях утешить и успокоить себя в том, что мы сочли бы серьезным и должным…»[145]. Все лето астрологи и прорицатели, официальные и неофициальные, предсказывали появление принца, как они поступали и во многих предшествующих ситуациях. У них было 50 % возможностей оказаться правыми, и было очевидно, что желает услышать король. Генрих был так убежден, что даже приготовил место в алтаре в часовне Гартер в Виндзоре для нового принца Уэльского. Кажется, была некоторая неопределенность, даже с точки зрения самой Джейн, относительно точных сроков предстоящего счастливого события, но она могла быть вполне введена в заблуждение многочисленными экспертами, главным образом женского пола, которые ее окружали В конце сентября она приняла традиционное затворничество в Хэмптоне, из чего следовало, что роды ожидались в конце октября. Но, как это было и с Анной Болейн, схватки начались через две недели, 9 октября. После благополучной беременности роды оказались трудными и затяжными. Два дня спустя ребенок еще не появился на свет. Возносились тревожные молитвы, и торжественные процессии проходили по улицам Лондона. Наконец через два дня и три ночи «в день святого Эуарда родился… благородный принц Эдуард……После рождения этого благородного принца зажглись большие костры по всему королевству, и великая радость вместе с благодарностью вознеслась к всемогущему Богу, который послал благородного принца, чтобы наследовать корону этого королевства…»[146].

Говорили, что Генрих рыдал от волнения, так как понимал, сколько людей пострадало, включая его самого, ради того, чтобы свершилось это событие. Несмотря на всю тяжесть, это были естественные роды. Роды посредством кесарева сечения, в современном смысле, в шестнадцатом веке были невозможны. Проводилась операция, известная с древних времен, по извлечению живого ребенка из утробы умершей или умирающей матери, после которой ни ребенок, ни мать не выживали. Эдуарду было дано имя, с одной стороны, в честь его дедушки, с другой — в честь даты его рождения. Он был красивым и здоровым ребенком, а его мать, учитывая страдания, которые она перенесла, выглядела не хуже, чем можно было ожидать. Крещение состоялось в Хэмптоне 15 октября с традиционной пышностью, предусмотренной для наследника трона, которой в Англии не видывали со времен злополучного крещения принца Генриха в январе 1511 года. Крестными отцами были архиепископ Кентерберийский и герцог Норфолк, а крестной матерью — принцесса Мария. Эдвард Сеймур, виконт Бошан, нес четырехлетнюю принцессу Елизавету, для которой весь этот день оказался слишком утомительным. После этого все вернулись, чтобы отдать почести королеве, которая чувствовала себя достаточно хорошо и, тепло укутанная, ожидала в прихожей часовни. 18 октября принц был провозглашен принцем Уэльским, герцогом Корнуэлом и графом Кенарфоном. В тот же день, в символическом соседстве с главным событием, его дядя, виконт Бошан, стал графом Хертфордом и получил земли стоимостью около 600 фунтов в подтверждение своего нового титула[147]. Празднества продолжали греметь по стране целые недели, и было выпито невероятное количество алкоголя за счет тех верноподданных, которые не хотели навлечь на себя обвинения в недостатке преданности. Две тысячи ружей стреляли с лондонского Тауэра, и Хью Лэтимер так забылся, что сравнил королеву со святой Елизаветой. «Возблагодарим нашего Бога, Бога Англии!» — восклицал он, и многие другие реформаторы должны были испытывать то же самое, потому что наконец-то печать Божественного одобрения была наложена на деяния короля. Ни у кого в то время не было дурного предчувствия, но сознательный отказ Генриха восстановить отношения с папством означал, что в глазах католической Европы Эдуард был не более законен, чем Елизавета или Генрих Фитцрой. Третий брак короля, отпразднованный в то время, когда королевство претерпело раскол, был не более законен, чем второй, отпразднованный при жизни его первой жены. Вполне понятно, что ни один человек в Англии не мог сказать об этом Генриху в лицо осенью 1537 года (это означало бы немедленный и мучительный конец), но любопытно, что такая мысль, кажется, даже не возникала и среди ближайших друзей Марии. Сама Мария не давала ни малейшего повода считать, что она относится к своему новому сводному брату не как к законному наследнику своего отца. Если в Англии 1537 года и существовали паписты, то она, кажется, к ним не относилась.