Генрих VIII и его королевы - Дэвид Лоудз

Достоинствами, которыми Джейн скорее всего была наделена и которых никогда не замечалось в Анне, были спокойствие и сочетающийся с выдержкой здравый смысл. Возможно, она была послушна по натуре, а может быть, просто приучена к послушанию. Как бы то ни было, она оказалась полной противоположностью своей непокорной и опасной предшественницы. Джейн не воплощала в себе никакой идеологии и не возглавляла никакой партии. Обстоятельства ее восхождения могут показаться отвратительными, но она в этом не виновата. Эта самая добродетель, которая современному взору представляется чем-то театральным, в то время воспринималась очень серьезно и восхвалялась в особенности потому, что не шла ни в какое сравнение с триумфом Анны над Екатериной в 1533 году. Столь же неподдельная девственность Анны воспринималась со скептическим недоверием, поскольку ее соперница не только была жива, но умела представить себя пострадавшей и полностью невинной стороной. Джейн недолго пробыла в роли «другой женщины», с февраля по март 1536 года, оставаясь незаметной, и трудно представить себе, что с этого времени и до конца она воплощала в себе блудницу, как это приписывалось Анне.

18 мая 1536 года, за день до ее обручения с королем и именно в день казни Анны, Томас Крэнмер обнародовал разрешение для Генриха жениться «в третьей и третьей степенях родства»[125]. Причина этого не вполне ясна. Существовало очень отдаленное родство между королем и его новой невестой, восходящее за шесть поколений к Лионелю, герцогу Кларенсу, сыну Эдуарда III, но они были всего лишь четвероюродными братом и сестрой. Возможно, Генрих взял себе также в неизвестные любовницы одну из четвероюродных кузин Джейн. Может быть, в связи с неустойчивостью канонического права в Англии в то время, он просто не хотел рисковать. После этого Джейн отправилась в Вулф-Холл для подготовки к бракосочетанию, которое было назначено в Уайтхолле (с, можно сказать, постыдной поспешностью) на четверг, 30 мая. Генрих, по собственным стандартам, был человеком нравственным, и необычайно сильно желал Джейн; может быть, он даже не имел каких-либо сексуальных отношений с начала беременности Анны в предшествующем октябре и должен был вести эту конкретную игру по правилам, предложенным Джейн. Если и возникло некоторое недовольство, то оно заглохло, потому что новая королева оказалась в благоприятном положении, не имея врагов, по крайней мере таких, о которых нам известно.

Несмотря на явно безобидный характер, третий брак короля скоро выявил свое политическое значение. Друзья Марии и сама принцесса сочли, что ее безусловная реабилитация дело решенное и представляет только вопрос времени. Это не обязательно означало, что они надеялись на восстановление союза с папством, но большинство из них наверняка на это рассчитывали. Однако они не смогли правильно интерпретировать сигналы. За несколько дней до того, как состоялось падение Болейнов, король предупредил Шапуиса:

«Что касается законною признания нашей дочери Марии,… если она подчинится нашей милости, не протестуя против непреложности наших законов, мы признаем ее и будем обращаться с нею как с собственной дочерью; но мы не потерпим здесь советов или давления…»[126].

Окрыленный падением «наложницы», посол был, однако, чрезвычайно осторожен в отношении возможных последствий. Когда несколько прежних слуг Марии собрались в Хансдоне, ожидая немедленного восстановления в правах, он настоятельно советовал гувернантке Елизаветы, леди Шелтон, не принимать никого, пока король не даст недвусмысленный приказ.

Аннулирование второго брака короля означало теперь, что у него есть две незаконнорожденные дочери, и положение самой Анны Шелтон, принадлежавшей к семейству Болейнов, требовало чрезвычайной осторожности. Мария, кажется, не чувствовала всей этой неопределенности. На протяжении второй половины мая она ежедневно принимала поздравления от аристократических доброжелателей, и то, что Анна Шелтон по-прежнему оставалась на своем месте, по-видимому никак ее не удивляло, будто бы не имело особого значения. Не ранее 26 мая затянувшееся молчание отца убедило ее, что следует сделать первый шаг. В этот день она написала Томасу Кромвелю, прося его вступиться за нее, поскольку женщины, которая была причиной их отчуждения, уже больше не существует[127]. Ответ секретаря не сохранился, но кажется, он посоветовал ей стремиться к послушанию как к единственному условию восстановления в правах. Если смысл письма был таков, то она его не поняла, потому что четыре дня спустя написала вновь, прося увидеться со своим отцом и обещая всего-навсего «быть столь послушной милости короля, как вы разумно от меня потребовали…»[128]. Не дожидаясь ответа, она написала прямо королю, признавая, что вела себя по отношению к нему оскорбительно, и униженно прося его благословения. Она также поздравила его со свадьбой, чтобы дать понять, что не таит никаких обид на этот счет. Она только никак не могла бы принять аннулирования брака своей матери или статуса короля как главы церкви. И из некоторых слов письма ясно, что эти вопросы пока еще составляют дело ее совести и что ее обещанное послушание было «волей Бога», и это по сути дела было оболочкой того условного послушания, которому она следовала и прежде.

На Генриха это не произвело никакого впечатления; в сущности он даже очень рассердился и настаивал на серии допросов, которым должна была подвергнуться Мария и после которых не должно было остаться никаких недомолвок. Со времени Акта о государственной измене 1534 года признавалось серьезнейшей изменой не оказывать знаков почтения или послушания, право на которые давали титулы. Вольно или невольно Мария направила лодку своей совести прямо на скалы. И Кромвель и Шапуис не могли не видеть того, что происходило, и пытались различными способами спасти Марию от себя самой. 6 июня Шапуису показалось, что он добился успеха, хотя каким образом — неясно. Его оптимизм, должно быть, передался Марии, потому что 7 июня она написала Кромвелю, прося у него какой-то залог ее прощения, которое она, как ей казалось, заслужила. 10 июня вслед за этим письмом последовало второе, направленное ее отцу, в котором она просила его благословения, раз теперь на нее должна распространиться его милость. В то же время просила, чтобы он не требовал от ее совести более того, что она может вынести[129]. Генрих слышал все это и раньше и не дрогнул. Если она хочет быть принятой как его дочь, ее послушание должно быть полным и безусловным. Примерно 15 июня герцог Норфолк, граф Сассекс и епископ Чичестерский посетили ее в Хансдоне, выполняя поручение короля. Они обязали ее добровольно признать и собственную незаконность и верховенство короля. После бурной и эмоциональной сцены она отказалась. Судьи намекнули королю, что она должна подвергнуться наказанию за государственную измену, и совет срочно созвал сессию. Возник серьезнейший политический кризис, который доставил подлинное удовольствие секретарю. Кромвель никогда не имел ни малейшего желания делить власть с религиозными и политическими консерваторами, которые оказались такими полезными союзниками в борьбе с Болейнами. Теперь он настал их врасплох. Маркиз Экстер и сэр Уильям Фитцуильям были исключены из совета. Сэр Энтони Браун и сэр Френсис Брайен арестованы и допрошены «в связи с положением леди Марии»[130]. Если принцесса останется непреклонной и заслужит высшее наказание, они все будут причастны к ее измене. Если она капитулирует, то их политические зубы окажутся вырванными, а ему останется сотрудничать с относительно без обидными Сеймурами. Факты до сих пор не совсем ясны, но создается впечатление, что Кромвель все это держал в голове, манипулируя и Марией и Шапуисом, чтобы добиться быстрой и эффектной развязки. Он не испытывал особой вражды к Марии и предпочел бы воспользоваться ее капитуляцией, а не казнью. Поэтому он, вероятно, использовал в период критической недели с 15 до 22 июня все свои самые надежные уловки, чтобы снять ее с крючка. Но наверняка именно он с самого начала и насадил ее на этот крючок.

Давление было жестоким, потому что Кромвелю удалось убедить и Марию и Шапуиса в том, что существовала единственная альтернатива — капитуляция или смерть. И посол также уговаривал ее уступить, отчасти потому, что самопожертвование ни к чему не приведет, отчасти потому, что отступление, сделанное под воздействием столь жестокого принуждения, не могло затронуть совесть[131] Лишенная нравственной стойкости своей матери, имея таких друзей, как леди Хессей, которая ежедневно приходила в Тауэр, чтобы поддерживать ее, Мария отказалась от сопротивления. 22 июня она подписала все предложенные ей статьи договора и написала своему отцу благопристойное письмо о безусловной капитуляции. Когда эта новость достигла двора, раздался общий вздох облегчения. Ее друзья утешались мыслью, что она все-таки будет жить, чтобы начать сражаться в будущем, а враги поздравляли себя с тем, что она теперь политически безвредна. Неважно, что дальновидный Шапуис мог заявлять, что она принесла в жертву свою цельность и потеряла все доверие как потенциальный лидер оппозиции политике ее отца. Настроение Марии после этого кризиса восстановить было трудно. Шапуис представил ее полностью разбитой и просящей его связаться с Римом, чтобы защитить ее специальным распоряжением[132]. С другой стороны, сохранившиеся ее письма свидетельствуют об успокоении и почти бурной жизнерадостности. Она безгранично благодарна Кромвелю за неоценимую помощь, которая могла заключаться и в составлении чрезвычайно «корректного» письма, обеспечившего, наконец, ее реабилитацию. Но и в ее письмах к отцу, и к королеве Джейн также обнаруживается почти наивное желание понравиться и заслужить похвалу. Если это писалось с расчетом скрыть подлинные чувства, то составлены они были весьма искусно. Ее последующее поведение на королевском троне после 1553 года дает понять, что Шапуис был прав и что Мария в действительности никогда не могла простить себе предательства собственных принципов. С другой стороны, ничто из того, что она сказала или сделала в оставшиеся годы царствования своего отца, не дает оснований предположить, что она лицемерила. Она снова вошла в милость, и единственной внешней формой раскаяния явились многочисленные неудачные переговоры относительно ее брака. Император был озадачен и недоволен ее позицией, особенно когда она позже подтвердила истинность своего обращения. В качестве послушной дочери, она не хотела, чтобы ее использовали те, кто желает оказать давление на Генриха, и его интерес к ее устройству довольно быстро угас.