Тайный дневник Исабель - Карла Манглано

Опираясь на трость (что обычно было для меня не более чем проявлением дендизма), устало шагая, невидяще глядя на тротуар и держа под мышкой газету, напичканную нерадостными новостями, я продолжал свою меланхолическую прогулку.

Поскольку я был абсолютно уверен в правильности своих убеждений и нравственных ценностей и твердо придерживался своих принципов, которые я всегда отстаивал с неизменным пылом, я не мог даже представить, что меня ожидает жуткий личный кризис; что все то, во что я верил и за что боролся, потеряет для меня всякий смысл; что я, человек рациональный, сдержанный, умеренный, превращусь в образец человека психологического, разнузданного и импульсивного и что я пойду на поводу у своих эмоций, навязчивых идей и слабостей… ибо таковые имелись и у меня. Однако я клянусь тебе, брат, клянусь всем, что для меня свято, что уж чего-чего я абсолютно точно не мог себе даже представить — так это того, что я сам стану катализатором этой перемены.

Остановившись перед фасадом отеля «Сахер», я последний раз вдохнул немного воздуха одиночества, а затем, словно бы вздыхая, шумно его выдохнул. В этот момент мне хотелось только одного: и дальше оставаться одному, чтобы иметь возможность побродить бесцельно по городу до наступления вечера, а затем, вернувшись домой в одиночестве на автомобиле, лечь спать и обо всем забыть. Ты этого никогда не сможешь понять, однако присутствие рядом со мной барышни было отнюдь не тем, в чем я в данный момент нуждался. А уж тем более — этой барышни: я пребывал не в том состоянии духа, которое позволило бы мне вынести ее чрезмерно бурную энергию, замечательное — до неприличия — чувство юмора и неподобающую воспитанной барышне неудержимую болтливость. Все это, как мне казалось тогда, было ей свойственно. Тем не менее я собрал в кулак всю волю, чтобы еще разок выполнить свой долг (в конце концов, чувство долга является двигателем моей жизни). Она была странной барышней, которая вела себя странно, а мне хотелось — точнее, я должен был — выяснить, почему она себя так вела.

Я занялся выполнением данной задачи сразу же после того, как приехал в Вену и оставил нашу кузину в отеле «Сахер». Я немного подождал, намереваясь проследить, куда она пойдет и что будет делать: мне было нетрудно догадаться, что она вряд ли останется сидеть в вестибюле отеля. И в самом деле, она вскоре вышла из отеля и зашагала по улице. Я пошел за ней. Мне сразу же бросилось в глаза, что она проходила, не останавливаясь, мимо тех местных достопримечательностей, которые должны были бы привлечь внимание такой барышни, как она, — мимо красивых особняков, музеев, больших магазинов. Однако ее поведение показалось мне еще более странным, когда она стала расспрашивать у прохожих, как ей добраться до здания, адрес которого был записан у нее на листке бумаги. У нее ведь, как я предполагал, не было знакомых в Вене. Что же тогда она искала? Я узнал об этом, когда ее поиски наконец увенчались успехом: она подошла к антикварному магазину, расположенному в рабочем районе, вдалеке от центральной части города. Но ее, похоже, интересовали отнюдь не предметы старины: она не только не зашла в этот магазин, но даже и не взглянула на его витрину. Как это уже очень часто бывало, она вела себя, мягко говоря, необычно…

В конце концов я решил пройти мимо входа в отель «Сахер». Ко мне снова вернулось присутствие духа, и я, устремив свой взор вперед, пошел широким шагом по улице, опираясь на трость, которая снова стала для меня символом дендизма.

Я помню, любовь моя, причем, как ни странно, с точностью до минуты, когда Карл появился в вестибюле отеля, где я сидела на неудобном — но при этом, наверное, невероятно дорогом — диване: было десять часов двадцать семь минут. Во всяком случае, это время показывали стрелки восхитительных часов с корпусом из орехового дерева, изготовленных, судя по надписи на имеющейся на них табличке, Марквиком Маркхамом (видимо, где-то в конце XVIII века). Часы эти стояли на столике, напротив зеркала в позолоченной рамке.

— Прошу прощения за то, что заставил тебя так долго ждать.

Вот и все, что он мне сказал. Думаю, во время его визита в Хофбург[45] у него что-то не заладилось: он выглядел усталым и недовольным.

Как только твой брат сменил свой роскошный наряд, в котором он ходил в императорский дворец на встречу с важными особами, на более скромное одеяние, в каком можно погулять по городу с кузиной, мы вышли из отеля и стали искать ресторан, где можно было бы пообедать.

— Чем ты занималась, пока я отсутствовал? — спросил он меня — наверняка лишь для того, чтобы завязать разговор.

Чем я занималась, пока он отсутствовал?.. Очень многим, ибо отсутствовал он довольно долго. Мне хотелось получше узнать этот город, но поскольку я ненавидела бесстрастность путеводителей, я просто гуляла по улицам Вены, чтобы познать ее тело, и купила газету — «Neue Freie Presse», — чтобы познать ее душу. Мне было известно, что это самая авторитетная венская газета, в которой печатались статьи таких выдающихся личностей, как Теодор Герцль, Артур Шницлер, Стефан Цвейг, Зигмунд Фрейд… Даже Карл Маркс — и тот сотрудничал с этой газетой, присылая свои статьи из Лондона (правда, поговаривали, что это сотрудничество было до смешного незначительным, потому что большинство его полемических статей отвергались консервативно настроенными редакторами этой ежедневной газеты). Газета — это как раз то, при помощи чего можно понять «душу» той или иной страны или того или иного города. Проблема, однако, заключалась в том, что «Neue Freie Presse», хотя и представляла собой весьма качественное издание, погрязла в условностях, консерватизме и буржуазности. Поэтому я купила еще и экземпляр сатирического журнала «Die Fackel»[46], издававшегося Карлом Краусом. Этот журнал мне нравился, потому что он предлагал альтернативное видение происходящих событий, отличался язвительностью в своих нападках на Австро-Венгерскую империю, на германских националистов, на традиционную культуру, на буржуазную мораль, на евреев… Я помню, что как-то раз мы сидели с тобой вдвоем и, обсуждая одну из опубликованных в этом журнале статей, то и дело смеялись. Я все еще храню у себя тот экземпляр журнала…

Держа в руке вышеупомянутые журнал и газету, любовь моя, я отправилась в здание, которое занимал «Венский Сецессион», чтобы ознакомиться с образцами современного искусства. Сев на скамью посередине одного из залов, я стала наслаждаться лицезрением выставленной там напоказ впечатляющей живописи, являющейся новой формой художественного самовыражения и шокирующей своей беспредельной откровенностью. Разглядывая произведения Климта, Шиле и Кокошки, я почувствовала, что посредством этих картин мне передаются эмоции авторов — их опасения и их желания, что я могу заглянуть в их души — порой темные и измученные, но стремящиеся к не ограниченному никакими условностями самовыражению. Их искусство было искусством без правил, очаровавшим меня своими нетрадиционными подходами.

Благодаря прессе и искусству я мало-помалу понимала, что Вена — это не просто город. Вена — это концентрированное отражение всего того, что происходит в мире, она — воплощение общества новой эпохи. Ты когда-нибудь воспринимал Вену в подобном аспекте? Думаю, что нет… Вена была для тебя всего лишь маленьким кружочком на географической карте, потому что эта твоя карта была очень большой — и даже слишком большой… Я смотрела Вене прямо в лицо, а потому смогла заметить, что этот город раздирают противоречия. Вену раздирали противоречия между новым и старым, между нынешним поколением и поколением, стремящимся прийти ему на смену. Благодаря этим противоречиям здесь возникла живительная среда, в которой мышление, наука и культура расцвели так, как никогда не расцветали раньше.

Посетив выставку в «Венском Сецессионе», я неторопливо прошлась по городскому парку и снова принялась читать «Die Fackel». Я бросала взгляд на парк — и видела иллюзию; переводила взгляд на страницы журнала — и снова окуналась в реальную действительность, к которой мне довелось прикоснуться в музее и которая находилась в непримиримом противоречии с окружающими меня иллюзиями, заметить фальшивость которых, бродя по венским улицам, было не так уж и трудно. Хотя Вена хотела казаться таким же городом, каким она была в прошлом веке, то есть городом, твердо придерживающимся своих традиций, городом, в котором люди слушали вальсы, пили кофе с пирожными и катались в экипажах по Рингштрассе, в действительности в этом городе уже постепенно начинал чувствоваться революционный дух. Вена представляет собой котел высокого давления — давления страстей, — который вот-вот может взорваться. В нем бушевали страсти либеральные, социалистические и националистические; страсти традиционалистические и нигилистические; страсти сдержанные и неистовые; страсти просемитские и антисемитские. Страсти противоречили друг другу, но в конечном счете стали в своей совокупности превращать Вену — с начала XX века — в завораживающий город. Да, именно так, потому что, хотя разгул страстей может привести к большим ошибкам, трагедиям и разочарованиям, отказаться от страстей — это все равно что умереть… Уж мне-то это было хорошо известно.