Мальчишки из Икалто - Ладо Мрелашвили

За поворотом дороги Снайпер неожиданно увидел телегу, гружённую хворостом. У лошади, запряжённой в телегу, так и ходили худые бока, а из влажных ноздрей вырывались две струйки пара. Лошадь была короткохвостая… Хотя, погоди! Хвост у неё обрезан! Да, да, да…

Снайпер встревоженно огляделся — это была его работа.

Лошадь тоже, будто признала своего «парикмахера», застенчиво дёрнула обрубком хвоста и с укором скосила на мальчишку усталые лиловые глаза.

Как только из-за тележки высунулась голова хозяина — Михи Безарашвили, Снайпер осклабился во весь рот и даже помахал рукой.

— Не сломалось ли чего, дядя Миха? Могу пособить…

У Михи от возмущения глаза полезли на лоб, и Снайпер осекся на полуслове.

— Ты чего зубы скалишь, ровно кунак мой? Видишь, ноги сами привели тебя на расправу. — Миха обрубил хворостину потолще и обежал тележку. — Ну-ка, обожди меня минутку!..

Но Снайпер уже не слушал его. Он со всех ног припустил под гору. Миха бросился за ним и уже настиг было мальчишку, но тот, переменив направление, подался наверх. Минут десять они, к удивлению лошадки, носились вокруг телеги. Наконец Миха сообразил вскарабкаться на воз хвороста, но тогда Снайпер опять во все лопатки понёсся вниз.

Дорога была хорошая, а Миха бегал пошустрее многих мальчишек, и вот, когда он уже настиг своего врага и схватил было его за полы пальто, Снайпер свернул в сторону и, как заяц, помчался по тропинке, ведущей к монастырю святого Шио.

В первое мгновение Миха испуганно остановился, но, сообразив, что теперь мальчишке никуда не деться (не станет же он прыгать со скалы), затрусил за ним следом.

— Попался! Теперь-то тебе крышка!..

Снайпер зацепился обо что-то штаниной, здоровый клок с треском оторвался от штанов и затрепыхался на ветру. Ветки деревьев, колючки и кусты хлестали его по лицу, но мальчишка мчался что было духу. По обе стороны тропинки мелькали стволы. В поредевших ветвях путалось небо. Снайпер ветром несся по тропинке. Миха не отставал от него. Он дышал тяжело, но не сдавался. Тоненькая фигурка, маячившая перед ним, дразнила его, как заяц борзую. Так ворвались они во двор монастыря. Раза три обежали его вокруг, и вдруг мальчишка нырнул в открытые двери монастыря. Запыхавшийся Миха кинулся было за ним, но, сообразив, что шустряга Лукич мог спрятаться в любой нише и уйти у него из-под носу, решил взять мальчишку измором.

Он сел у входа на камень и крикнул:

— Ты в моих руках! Я за тобой не полезу. До утра просижу здесь, но тебя дождусь. А не вылезешь, так голодом заморю! Лучше уж сам выходи!

Из монастыря никто не отзывался. Прошло с полчаса.

— Мне некуда спешить, — проворчал Миха, устраиваясь поудобнее. — У меня вон и хворост уже нарублен и собран. Посижу подожду…

Прошло ещё полчаса.

Вдруг сзади, за монастырём, что-то тяжело шмякнулось на землю.

Миха прислушался, потом вскочил и обежал монастырь.

Недалеко от монастырской стены валялась четырёхгранная каменная плита. Немного поодаль, под старым огромным грабом, легонько шевелились заросли ежевики.

Миха глянул вверх, на узкое, как бойница, окно монастыря. Судя по всему, камень вывалился оттуда. Но если он упал у стены, отчего же колышутся эти заросли?

Миха пожал плечами, вернулся на прежнее место и сел у входа, чтобы ненароком не упустить Снайпера.

— Ладно, Лукич! Так и быть, надеру тебе уши и отпущу с богом, — почти дружелюбно пообещал он.

Но Лукич не появлялся. Солнце пошло за полдень.

— До каких пор ты думаешь там торчать? Выходи сейчас же!

Гробовое молчание было ответом. Вот и время обеда подошло.

— Не выводи меня из терпения, не то я взгрею тебя, вовек не забудешь!..

Стемнело, и Миха проголодался. Проголодался и пригрозил надеть мальчишку на шампур или даже съесть живьём, если тот не появится сейчас же. Но Снайпера «не соблазнило» это обещание. Тогда Миха нерешительно вошёл в монастырь.

Там было темно. Под ногами похрустывали щебёнка и сухой навоз.

Миха то и дело замирал, прислушиваясь к темноте, но ничто не нарушало тишины старой обители.

Вытянув руки, как слепой, он шарил по стенам и нишам. Всё было пусто. Миха робко продвигался дальше, не отрывая взгляда от входа, обозначенного жидким вечерним светом.

Снайпера нигде не было.

Тогда Миха выбрался наружу и, не на шутку встревоженный, направился к скалистому обрыву. Все предания и страшные истории, связанные с этим глухим и забытым местом, разом припомнились ему. И если бы этот чёртов мальчишка объявился сейчас живой и невредимый, Миха расцеловал бы его на радостях. Но Снайпер как в воду канул. Что за проклятое место! Люди пропадают здесь без следа, как иголка в сене, словно какое-то чудовище глотает их…

Проходя мимо старого раскидистого граба, Миха вдруг так и обмер. Волосы у него встали дыбом, ноги приросли к месту, глаза от удивления и страха полезли на лоб: заросли ежевики ожили, верхушки кустов закачались, раздвинулись, что-то острое, как кол, выросло над ними. И наконец страшное привидение, с головы до ног закованное в броню, вылезло из чащобы. Тускло поблёскивал в сумерках шишак шлема. Грозно позвякивала длинная, изъеденная ржавчиной кольчуга.

На огромном кованом щите поблёскивало чудище с длинным раздвоенным языком.

Воинственно сверкала сталь нетронутого временем меча.

Позвякивая кольчугой и тяжело опираясь на меч, привидение прохромало к лесу.

Миха долго не мог оторвать от него глаз.

Грозно позвякивала длинная, изъеденная ржавчиной кольчуга.

Потом он обернулся и тупо уставился на заросли ежевики. Заросли не шелохнулись. Миха плюнул в сердцах и тут же испуганно огляделся. Всё было тихо. Ничего подозрительного. Монастырь в сгустившихся сумерках, старые деревья, камень… Но теперь Михе казалось, что отовсюду, из-за каждого дерева могут полезть вооружённые до зубов призраки. Лучше всего бежать отсюда, пока не поздно.

Одна-единственная тропинка вела с монастырского подворья в лес, и Михе не оставалось ничего лучшего, как пуститься следом за железным страшилищем.

Когда он вышел на дорогу, там не было ни лошадки, ни телеги. Ползущее далеко по дороге облако пыли говорило о том, что перепуганная насмерть лошадка понеслась во весь опор.

Миха не удивился тому, что лошадка его перепугалась. Он лишь забеспокоился, как бы она не разнесла телегу или сама не свалилась в пропасть. Отбросив хворостину, он погнался за ней.

Там, где кончался лес, Миха остановился, запыхавшись. Внизу в долине раскинулось село. В домах уже светились огоньки.

Долго он не мог отдышаться. Прилёг на сухую и стынущую землю. Ноги не несли его дальше. Усталость смыкала веки. Наконец он всё-таки заставил себя подняться и медленно побрёл к селу.

Дома его ждала новая неожиданность: лошадки и телеги на месте не оказалось, а жена недоуменно рассказала, что часа полтора назад телега вихрем ворвалась во двор и, промчавшись вокруг дома, вылетела на улицу. Взмыленная лошадь хрипела и неслась галопом, а на облучке сидело странное существо в шлеме и позвякивало бубенцами.

Миха не сказал жене ни слова. Вышел из дому, отыскал след своей телеги на просёлочной и пошёл по нему. Видимо, хворост свисал с задника телеги и скрёб по земле, вся дорога казалась чисто выметенной. И Безарашвили ни разу не сбился со следа.

Так дошёл он до дома Мрелашвили и с удивлением увидел, что здесь след обрывается.

Жена Луки Мрелашвили возилась возле тонэ.[14]

Пляшущее над печью пламя освещало весь двор.

— Где твой мальчишка? — спросил Миха.

Недалеко от тонэ, под забором, лежала большая куча хвороста.

— Он пошёл к тебе, — отозвалась женщина, подбрасывая хворосту в печь. — Ты не видел его на дороге?

— Не видел. А где телега с лошадью?

— Ты меня так расспрашиваешь, как будто я тебе денег должна! Если сделал доброе дело и одолжил мальчишке телегу, не надо теперь попрекать…

Миха от возмущения хлопнул себя по бёдрам.

— Я одолжил ему телегу?! Да кто тебе сказал?

— Ну, что ты никому её не подаришь, это всё село знает….

Злой язычок был у матери Лукича!

— Ты лучше скажи мне, где лошадь и телега?

— Не бойся, не съест он твою лошадь! К тебе на двор повёл.

Миха собрался было уходить, но тут заметил висящую на балконе кольчугу и шлем, меч, прислонённый к перилам, и огромный щит, по которому ползло распластанное чудовище с раздвоенным сверкающим языком.

Миха покосился на всё это вооружение и мрачно проворчал:

— Хворост, что уже наломала, можешь сжечь, а остальной не тронь — я заеду за ним и заберу.

И он повернул к калитке под недоуменный взгляд матери Лукича.