Кровавая свадьба - Лариса Соболева

К ужину она удачно нарисовала лицо, соорудила на голове художественный беспорядок, надела воздушное платье. Это на завтрак можно являться в костюме пациента из дурдома, набил желудок и вали за впечатлениями, девиз ужина — расслабься и получи удовольствие. На ужин положено одеваться, так что Света не для Марата старалась.

— Отпадно выглядишь! — восхитился он.

Приятно слышать, Света гордо вошла в ресторан. Но эти бабы! Вот и Герман на бабе попался. Света потребовала купить бутылку «Камандарии» — вино не входит в счет. Выпил вина и Марат, затем начал обслуживать танцами старух всех мастей. Интересно, зачем тогда она взбивала волосы и красила физиономию? Света глотала красное и душистое вино, не замечая вкуса.

— Тебе не много? — спросил Марат, вернувшись и повертев бутылку.

— Расслабься, — махнула рукой она и выпила бокал залпом.

Наконец и ее пригласил француз. Поначалу она танцевала скромно, а потом… Редкие пары и те вынуждены были расступиться. Света будто в экстаз впала — вертелась, извивалась, подпрыгивала, как дикарка у костра. Партнер лишь пританцовывал, пожирая ее глазами.

— Девчонка прелесть, — услышала она по-английски.

Отзыв подстегнул, Света разошлась… Эх, музыка кончилась! Но заслуженные аплодисменты она получила! Распаренная и возбужденная, вернулась за столик, потянулась к бутылке. Вот теперь она наслаждалась прекрасным вином, пила по глоточку, глядя с удовлетворением на мрачного Марата. Вдруг он схватил ее за руку, потащил к выходу с выражением Джека-потрошителя.

— Я не хочу уходить! — тормозила Света. — Оставь меня! Я не хочу!..

За дверьми ресторана он прижал ее к стенке в темном углу и прошипел:

— А я хочу!

Минуты через две (пьяная ведь) до нее дошло, что он целует ее и… ей это нравилось, она ощущала себя победительницей. Потом целовались в прозрачном лифте и плевать, что их видел весь отель, потом в номере… Чемодан и сумка были сброшены на пол…

Утром Света водила глазами по номеру, выпятив нижнюю губу. Это называется — допилась. Глаза задержались на фотографиях отца и Егора. Осуждают? Папа — неизвестно, а Егор точно осуждает. Стараясь не разбудить Марата, Света высвободилась из его рук, легла на бок и уставилась на человека, которого, в сущности, не знает. Какой он, Марат? Был ее нянькой, другом, товарищем, теперь стал этим… мужем (дурацкое слово). Почти три месяца она видела его каждый день, не находила привлекательным, но умным — да, заботливым — тоже. Так случилось, что после смерти папы она не виделась с подругами и друзьями — их заменил Марат. Но ведь у него тоже была своя жизнь. Какая? Есть же у него друзья, кто они? А увлечения? Света ничего об этом не знает. Откуда-то изнутри поднимался внутренний голос, безжалостно обвиняя: ты эгоистка, Марат тебе не нужен, но в нем нуждались другие, вот ты вчера и постаралась забрать свое, предательница, Егора нет всего ничего, а ты уже с другим. Света растерялась и заплакала. Потянулся и проснулся Марат. Она поспешно отвернула лицо, но поздно. Он приподнялся на локтях:

— Света, ты плачешь, потому что мы…

— Нет, — поспешила заверить она. — Просто я плачу… Не знаю почему.

Он рассмеялся и обнял ее, целовал. А ей еще и стыдно. Дело не в том, что на ней и Марате нет ни одной нитки, а просто… потому что стыдно, — так ответила бы Света.

— Не плачь, самое страшное позади, — шептал на ухо Марат. — Света, я тебя люблю…

Через час он одевался, а она лежала.

— Светильда, одевайся, я голоден как лев. Позавтракаем где-нибудь, заодно пообедаем.

— Ты иди и… подожди меня внизу.

— Что-нибудь не так? — На лице Марата обозначилось беспокойство.

— Все так. Мне чуточку нужно… одеться.

— Через полчаса поднимусь сюда.

Он чмокнул ее в щеку и скрылся за дверью. Света осталась одна. Лежала минут пятнадцать, глядя на фотографии. Резко подскочив, оделась за минуту. Подойдя к снимкам, сказала вслух:

— Папа, я всегда буду помнить тебя. Егор… прости.

И убрала их в сумочку. Последний взгляд — в зеркало. Выдернула рубашку из шорт, завязала на узел под грудью, расстегнула пуговицы до узла. Очень ей идет. И ринулась вниз. Марат ждал на скамье у бассейна, завидев бегущую Свету, раскинул в стороны руки, она повисла на нем и задохнулась: «Какой ужас, я счастлива!!!»

То потрясение, которое испытал Герман, подглядывая за Беллой, выбило его из колеи напрочь. Крыша съехала набекрень, когда заново просмотрел кассету утром, выпроводив глупую и красивую мартышку, не знавшую, что оригинал до сих пор у него. Послав дела к черту, он переписал на чистую кассету опусы Мишки и отвез оригинал его жене Зое. Кассету с «убитыми» эпизодами оставил на видном месте для Беллы, посетовав однажды, что случайно нажал на клавишу и стер.

— Возьми у Михасика, — посоветовала она, невинно глядя на Германа.

— Угу. Впрочем, там смотреть не на что, кроме как на тебя.

Каково? «Возьми у Михасика!» Все ясно? Но Герман хотел удостовериться, не поленился съездить к Мишке, мол, запись полетела, дай опять.

— Да ты знаешь, — почесывал плешивый затылок Михасик, — пацаны мои, видно, напортачили. Глянь, пустая. Я сам не успел посмотреть. Вот заразы!

«Ого! Здесь Белла поработала монументально, — усмехнулся про себя Герман. — От шедевра документального кино остались ошметки, а я ее почти любил». Наврав ей, что уезжает на пару дней, Герман засел за телик и… ни хрена там не увидел! Именно тот факт, что криминала не обнаруживал ни в Белле, ни в окружавших ее людях заставлял его пересматривать эпизоды с ней по сотому кругу. Ведь что-то там есть! Что?

— Я докопаюсь и найду, — убеждал себя Герман, упрямо вперив взгляд в экран. — Вздумала хитрить со мной? Не выйдет, моя куколка. Я тебя поймаю.

А как поймать, если на экране нет ничего примечательного?

— Почему ты стерла запись, черт тебя дери?! — орал Герман, вскакивая и слоняясь из угла в угол. — Ведь и у Мишки стерла!

Глаза лезли из орбит, в мозгах — каша, усталость валила с ног. Проспав больше полусуток, позвонил Белле, мол, приехал. Он решил начать игру.

О, как она его встретила! Три дня ей показались пыткой, она тосковала по нему, безумно его хочет и, надо сказать, была правдивее самой правды. «Ну, ты, чувиха, даешь! — не уставал поражаться Герман, не веря ей уже ни на йоту. — Мне что, оттрахаю тебя и выброшу на помойку. Но прежде выясню, какую цель преследуешь, так стараясь. Я ж тебе не пацан сопливый, меня не проведешь». А ведь он ничего не знает о ней. Купился на формы со знаком «экстра», на штучки-дрючки в койке, а по сути — кто она, чем дышит, чем занималась, — без понятия. Надо бы о ней вызнать побольше. И кто способен расчленить Беллочку на части? Кто же, как не верная подруга Зоя! Значит, стоит потратиться на семейный вечерок. Осталось найти повод.

16

А вот и дядя Петя. М-да, бес в ребро подействовал на него благотворно, он помолодел, загорел, стал подтянут, сто очков вперед даст любому юноше. Интересно, как объяснит жене свой исключительно черноморский, золотистый загар? Только когда дядя Петя намылился уйти, Герман небрежно бросил на стол пачку ксерокопий:

— Да, чуть не забыл. Тут кое-какие документы завалялись, взгляните.

Обычно он лепит в лоб, однако жизнь учит смягчать острые углы. Дядя Петя нахмурился, раскраснелся — ага, давление подскочило, а повышается оно при волнениях, все же не мальчик. Дядя Петя листал копии, читал, будто впервые видит. Без выражения Герман спросил:

— И что скажете?

— Это пакет документов… — подбирал слова Петр Ильич. — Я пробиваю строительство бутылочного завода в городе… с нуля.

Он пробивает! А Феликс здесь вроде и ни при чем. Герман улыбнулся:

— Вообще-то я догадался, что речь идет о постройке завода. Только не возьму в толк, почему я об этом узнал последним?

— Почему, почему… — ворчливо произнес Петр Ильич, усевшись в кресло напротив и бросив бумаги на стол. — Проект в стадии разработки…

«Врешь, сволочь, и не краснеешь», — с удовлетворением отметил Герман, ему страшно нравилось наблюдать за неловкостью дяди Пети, который попался.

— А мой скудный умишко понял, что проект завершен, — сказал он вслух. — Не хватает одной подписи и счета. Подпись эта, скажем, не самая важная, но почему-то оказалась последней и явилась тормозом. У нас ведь как: нет бумажки с автографом — нет заводика. Так?

— Ты меня в чем-то подозреваешь? — нервно дернулся Петр Ильич.

Да!!! — хотелось рявкнуть Герману. Хотелось уличить его: подозреваю в воровстве чужих идей, чужих денег, добытых не тобой, возможно, в убийстве! Однако он сказал другое:

— Что вы? Я просто рассуждаю.

— Понимаешь, Герман, — замялся Петр Ильич. — Буду говорить откровенно. Это не оправдание, но у меня сейчас важнейший этап в жизни, с мужчинами моего возраста такое случается часто…