Летом в Париже теплее - Анастасия Валеева

Да, в ресторане он иронизировал, показывая себя во всем блеске своего остроумия. Потом шутки и каламбуры стали вязнуть в трясине злобного зубоскальства, пока он не перешел к откровенной пошлятине. Теперь же он хотел домой, и ему было невдомек, какая нелегкая занесла его сюда, в этот заснеженный двор, почему Яна так быстро идет и почему вообще он должен бежать за ней. Он капризничал, точно ребенок, утративший интерес к любимой игрушке. Он жаждал покоя, тишины, он был готов погрузиться в теплую жижу детского неразумия. В нем вдруг заговорил страх перед этой непонятной, коварной особой, и он многое отдал бы за то, чтобы вернуться к счастливым грезам о женщине, как о мягкой тенистой утробе, где можно было бы заснуть без опасения быть исторгнутым, преданным, убитым.

– Проходи, будь как дома, – с коварной нежностью сказала Яна, открыв дверь и шутливо вталкивая Гущина в темную прихожую.

Послышался лай. Гущин в страхе отпрянул, едва не свалив Яну и не упав сам вместе с ней.

– Фу, Джемма, свои… – Яна нащупала выключатель, зажгла свет.

– Ух! – испустил Гущин вздох облегчения, когда Джемма, планомерно обнюхав его и убедившись в том, что гость не опасен, отошла прочь.

Теперь она вилась возле Яны, приветливо поигрывая обрубком хвоста и радостно тявкая, совсем как щенок.

– Ну-ну, – Яна легонько отпихнула собаку, – дай раздеться!

Чтобы не дезертировать, не показать себя трусом, Гущин начал восторгаться гостиной и тут же упал в глубокое кресло перед телевизором, счастливо ощутив под собой хоть какую-то опору.

– Ты еще моего кабинета не видел! – лукаво улыбнулась Яна.

– Ты – дантист или… – он задумался, стараясь придать своему взгляду веселость.

Он был растерян, но пытался это скрыть.

– Прорицательница! – воскликнула Яна, повинуясь восторгу минуты и требованиям актерского искусства.

– Вот как? – поразился Гущин и вслед за тем судорожно рассмеялся.

– Не веришь?

– Нет, – сделал он головой резкое движение.

– Тогда пойдем в спальню, – хитро и обещающе сверкнули глаза Яны.

– О-о! – Гущин поднялся с кресла и попытался обнять Яну.

Это было пробное объятие. «Эта стерва явно чего-то хочет от меня. Нет, не секса, у нее другой интерес». Адвокат решил встряхнуться. В нем заговорило угасшее под воздействием лени и необъяснимых страхов любопытство. Или он просто начинал трезветь?

Тем не менее силы еще не вернулись к нему, потому что он едва не запутался в собственных ногах и упал бы, если бы сердобольная Яна не подхватила его, стараясь изо всех сил не загреметь с ним на пол. Обхватив за широкую, надо сказать, талию, потащила с трудом передвигающего ноги «любовника» в спальню. Потомспихнула" тушу» на кровать.

Гущин растерянно улыбался, отдавая себя в руки этой смеющейся, такой ласковой и покорной женщины. Несмотря на все свое недоверие и любопытство, ему было приятно думать, что что она исполнит любую прихоть, и он со снисходительным видом разомлевшего барчука позволял обращаться с собой с шутливой небрежностью. А когда Яна приступила к расстегиванию своей шикарной блузки, он заохал и застонал от восторга и предвкушения острых ощущений.

Яна краем глаза наблюдала за ним. Она не могла избавиться от ощущения фальши. Гущин играл – чувствовала она, и это могло означать лишь то, что она недооценила его. Как ни противилась ее душа этой пошлой игре, она должна была продолжать. Оставшись в одном бюстгалтере, Яна присела на кровать и, отталкивая нетерпеливые руки Льва Николаевича, принялась стаскивать с него рубашку. Он заохал еще громче, покорный как теленок.

– Вначале я сделаю тебе массаж, – медоточиво прошептала Яна, склонившись к его раскрасневшейся от алкоголя и мороза физиономии.

– Может, шампанского? – проурчал он.

– Ну что ты, котик, – усмехнулась Яна, водя ладонями по его могучей волосатой груди, – хватит, а то…

Она шаловливо помахала пальчиком, намекая на ущерб, который дополнительная порция шипучки может нанести его потенции.

– А вот массажик эротический, – тихо засмеялась она, – тебе не помешает. Закрывай глазки и слушай сказки. Мальчик мой устал, его нужно взбодрить, а потом успокоить, – тоном влюбленной женщины проворковала она и ущипнула Гущина за сосок.

Тот издал очередной сладострастный стон и закрыл глаза, внутренне подобравшись.

– Вот так, – Яна провела пальцами по его тяжелым векам, – сейчас ты уснешь и ничто не побеспокоит тебя, – она незаметно вынула из-под пояса юбки колоду, слегка перетасовала и выбрала карту «Внушение».

– Не подглядывай, – улыбнулась она, нажав Гущину на веки пальцами – нежно и настойчиво. – Ты поплывешь к далеким берегам тропической неги, – она запрокинула голову, сочиняя на ходу, продолжая настраиваться на силу карты, – тебе будет покойно, сладко, тебе будет хорошо. Так хорошо, как еще никогда не бывало… Диковинные птицы запорхают над тобой и потянутся широкие караваны розовых облаков, тающих в лазури и наполняющих твои глаза чарующим грезами.

Гущин задышал глубже и равномернее, капризное желание обрести пристань, нечто покойное и безмятежное вновь заговорило в нем, опрокидывая все его расчеты и оттесняя сознание к райским кущам забытья. Он забыл, для чего он сюда пришел, что хотел прояснить для себя, он просто провалился, не в силах противиться голосу Яны, в гипнотический сон.

– Ты лежишь на спине, – продолжала Милославская, чувствуя, как ее голос приобретает все более низкий тон, – на мягком белом песке, солнечные лучи, пробивающиеся сквозь раскачивающиеся опахала пальм, ласкают твое лицо, скользят по нему, ласкают кожу…

Гущин чмокнул губами во сне.

– Но ты спишь чутким сном, ты можешь говорить и ты будешь говорить. Ты ответишь мне?

Голова Гущина качнулась – все еще пребывая в сомнамбулическом состоянии, он попытался кивнуть, но тут же снова свесился на подушку.

– Прекрасно, – Яна встала на колени и включила приклеенный скотчем к нижней поверхности стола диктофон.

Потом набросила халат и выскользнула в гостиную. Набрала номер Руденко. Но его не оказалось на месте – выехал на задание. Тогда она попросила передать ему, что ждет его у себя дома как можно быстрее. Мужчина с грубоватым голосом, говорящий рубленными фразами, пообещал ей все сделать. Яна вернулась к спящему Гущину. Он шевелил во сне губами, похожий на медленно работающую паровую машину.

– Ты ответишь мне на все вопросы? – звучным низким голосом обратилась к нему Яна.

– Да, – ответил он.

– Ты помнишь тот день в ноябре, когда на дорогах и тротуарах лежал мокрый снег? Промозглый серый день и такой же холодный пасмурный вечер? Ты ехал с другом на машине, а в багажнике лежал мертвый человек. Помнишь?

Голос Яны на последнем слове приобрел угрожающе-рокочущие ноты.

– Да, – безвольно сказал Гущин.

– Когда это было? Назови число, месяц и час.

– Двадцать пятого ноября, около семи.

– Кто его убил, этого несчастного?

– Мы, – выдохнул Гущин.

– Конкретнее расскажи, как это было, – приказала Яна.

– Нашли его на помойке… бомж рылся в дерьме. Мы предложили ему выпить, сказали, что у нас хорошее настроение, потому что много бабок срубили. Затолкали в машину, задушили и отвезли в гараж.

– Кто его задушил?

– Я держал его, – лицо Гущина трагически дернулось, – а Славка душил, сидя на заднем сиденье. Бомж недолго рыпался.

– Что было в гараже?

– Славка снял с руки золотое кольцо и часы, надел на руку бомжу. Мы бросили его в дальний угол, облили бензином и подожгли.

– Точнее!

– Я плеснул на него из канистры, а Славка бросил спичку, – по лицу Льва Николаевича пробежала судорога, он стал задыхаться, жадно хватать воздух сухим ртом. – Мы быстро закрыли двери и уехали.

– Прекрасно, – мрачно процедила Яна. – Значит, ты, Лев Николаевич Гущин и твой приятель Горбушкин Вячеслав Сергеевич убили человека и затем сожгли его. И все это сделали для того, чтобы инсценировать самоубийство Горбушкина. Горбушкин снял с руки кольцо и часы и надел на руку покойного, чтобы все думали, что это он погиб, Горбушкин Вячеслав. Сколько же он заплатил тебе за услугу?

– Десять тысяч долларов, – шевельнул губами Гущин.

– Для чего понадобилось Горбушкину заставлять всех думать, что он мертв?

– Он проделал аферу – продал более ста автомобилей, перевел деньги на счет подставной фирмы.

– И где теперь эти деньги?

– За границей, – трепыхнулся во сне Гущин.

– Точ…

Дикий лай потряс дом. Джемма рванула из прихожей, где имела обыкновение лежать на коврике, в спальню. Она запрыгала возле Яны, оглушительно лая. Потом снова метнулась в прихожую и стала корябать когтями дверь изо всех сил, точно хотела ее выломать. Перепуганная Яна побежала в прихожую. Но Джемма прянула ей навстречу, снова устремляясь в спальню, и в этот момент раздалась автоматная очередь и острый звон разбитого стекла. Джемма с разбегу сиганула в пробитое пулей окно. Снова грянули выстрелы, а потом до потрясенной и неподвижно застывшей над телом Гущина Яны донесся иступленный крик боли.