Убийство на скорую руку - Честертон Гилберт Кийт

Второй мужчина выглядел еще более необычно, несмотря на безупречную форму лейтенанта, и отличался еще более необычным поведением. Его походка была странно тяжелой и неровной; он то замедлял, то ускорял шаг, словно никак не мог решить, стоит обогнать адмирала или нет. Адмирал был глуховат и определенно не слышал шагов по мягкому песку у себя за спиной, но если бы кто-нибудь изучил эти отпечатки ног на манер сыщика, то мог бы выдвинуть двадцать предположений, от хромоты до танца. Смуглое лицо мужчины скрывалось в тени, но глаза то и дело стреляли по сторонам и поблескивали, выдавая его волнение. Один раз он пустился бегом, но быстро перешел на медленную и бесшабашную походку вразвалочку. Потом он, с точки зрения Харкера, совершил нечто немыслимое для любого офицера военно-морского флота его величества, окажись он даже в клинике для буйнопомешанных. Он обнажил шпагу.

В этот удивительный момент на грани чуда обе идущие фигуры исчезли за мысом на берегу. Изумленный секретарь лишь успел заметить, как смуглый незнакомец небрежным движением срубил головку прибрежного остролиста своим блестящим клинком. Казалось, он совершенно отказался от намерения догнать другого человека, но на лице Хэролда Харкера отразилось тяжкое раздумье. Некоторое время он стоял, размышляя, а потом зашагал прочь от берега к дороге, проходившей мимо ворот особняка и приближавшейся к морю по длинной кривой.

Именно по этому изгибу дороги и должен был прийти адмирал, принимая во внимание направление, в котором он шел, и исходя из естественного предположения, что он возвращается домой. Путь вдоль песков, ниже поля для гольфа, поворачивал в сторону от моря прямо за мысом, превращался в дорогу и вел к воротам Крейвен-Хаус. Туда со свойственной ему порывистостью и устремился секретарь в надежде встретить своего патрона, идущего домой. Но адмирал, по всей видимости, не собирался домой. Как ни странно, секретарь тоже объявился в доме лишь много часов спустя, и эта долгая задержка породила немалую тревогу и растерянность в Крейвен-Хаус.

За колоннами и пальмами этого чересчур величественного загородного дома ожидание постепенно сменялось беспокойством. Дворецкий Грайс, крупный мрачный мужчина, необычно молчаливый в общении как с господами, так и со слугами, выказывал признаки обеспокоенности, расхаживая по обширному холлу и поглядывая на окна со стороны парадного, выходившие на белую дорогу к морю. Сестра адмирала Мэрион, присматривавшая за домом в его отсутствие, сочетала орлиный нос своего брата с более чванливым выражением лица; она была разговорчивой и выражала свои мысли довольно бессвязно, хотя и не без юмора, а в минуты волнения ее голос становился пронзительным, как у попугая какаду. Дочь адмирала Олив была смуглой мечтательной девушкой, немного рассеянной, молчаливой и меланхоличной, поэтому разговор в основном вела тетя, что ее вполне устраивало. Однако Олив умела внезапно и заразительно смеяться.

– Ума не приложу, почему они еще не здесь, – заговорила старшая дама. – Почтальон видел, как адмирал идет по берегу вместе с этим ужасным Руком. И почему только его называют лейтенантом Руком?

– Наверное, потому, что он и есть лейтенант, – предположила меланхоличная молодая дама, оживившись на мгновение.

– Не понимаю, почему адмирал держит его при себе, – фыркнула ее тетя, словно речь шла о домашней прислуге. Она очень гордилась своим братом и всегда называла его адмиралом, но ее представления о распределении полномочий между флотскими офицерами были, мягко говоря, неточными.

– Да, Роджер хмурый и необщительный, но это, конечно, не мешает ему быть хорошим моряком, – сказала Олив.

– Моряком! – воскликнула ее тетя, издав одну из своих пронзительных попугайских нот. – По-моему, он не похож на моряка. «Полюбила моряка красотка», как пели в годы моей юности… Только подумать об этом! Моряк должен быть веселым, свободным и бесшабашным. А этот не поет моряцких песен и не танцует хорнпайп[5].

– Вообще-то адмирал тоже нечасто танцует хорнпайп, – заметила девушка.

– Полно, ты понимаешь, что я имею в виду, – парировала пожилая дама. – В нем нет ни бодрости, ни живости – ничего. Даже из этого паренька, секретаря, получился бы лучший моряк.

Трагическое выражение лица Олив преобразилось вместе с ручейком приятного и мелодичного смеха.

– Уверена, мистер Харкер станцует для вас хорнпайп, – сказала она, – и еще заявит, что выучил танец за полчаса по книжному руководству. Он всегда так учится.

Внезапно она перестала смеяться, посмотрела на напряженное лицо своей тетушки.

– Мистер Харкер тоже почему-то не приходит, – добавила она.

– Мне нет дела до мистера Харкера, – ответила тетя, встала и выглянула в окно.

Желтоватый вечерний свет уже давно сменился серым и теперь начал белеть от луны, восходящей над обширным и плоским прибрежным ландшафтом, где взгляд не останавливался ни на чем, кроме рощицы искривленных ветрами деревьев вокруг пруда и длинного, темного силуэта таверны «Зеленый человек», стоявшей на берегу. Повсюду, включая дорогу, не было заметно ни единого живого существа. Никто не видел ни человека в треуголке, раньше прошедшего вдоль берега, ни другую странную фигуру, следовавшую за ним. Никто не видел и секретаря, наблюдавшего эту картину.

Лишь после полуночи секретарь наконец ворвался в дом и разбудил жильцов. Его лицо, белое, как у привидения, казалось еще более бледным на фоне невозмутимой физиономии и солидной фигуры инспектора полиции. Багровое, тяжеловесное и безразличное лицо инспектора странным образом больше напоминало маску злого рока, чем бледные черты секретаря. Женщинам со всевозможными предосторожностями и околичностями сообщили, что тело адмирала Крейвена недавно выловили из водорослей и нечистот в пруду под деревьями. Адмирал утонул и был непоправимо мертв.

Каждый знакомый секретаря Хэролда Харкера легко мог предположить, что, несмотря на свое волнение, на следующее утро он постарался быть в центре внимания. Он увлек инспектора, с которым встретился прошлым вечером на дороге около «Зеленого человека», в отдельную комнату для частной консультации. Там он принялся допрашивать инспектора, как тот сам мог бы допрашивать неотесанного мужлана. Но инспектор Бернс был крепким орешком, либо слишком умным, либо слишком глупым, чтобы негодовать из-за подобных мелочей. Вскоре сложилось впечатление, что он далеко не так глуп, как могло показаться с первого взгляда, так как он избавился от назойливых вопросов Харкера в неторопливой, но методичной и рациональной манере.

– Итак, – произнес Харкер (в тот момент его голова была полна текстов из руководства под названием «Как стать сыщиком за десять дней»), – полагаю, мы имеем дело с классическим треугольником: несчастный случай, убийство или самоубийство.

– Не знаю, при чем здесь несчастный случай, – ответил полисмен. – Еще не стемнело, и пруд находился в пятидесяти ярдах от дороги, которую адмирал знал как свои пять пальцев. С таким же успехом он мог пойти и аккуратно лечь в лужу посреди улицы. Что касается самоубийства, это довольно смелое, но ничем не подкрепленное предположение. Адмирал был бодрым, преуспевающим и очень богатым человеком, почти миллионером, хотя, разумеется, это ничего не доказывает. Он выглядел совершенно нормальным и довольным личной жизнью, так что он был последним человеком, которого я мог бы заподозрить в желании утопиться.

– Итак, – повторил секретарь, понизив голос от восторга, – полагаю, мы подошли к третьей возможности.

– Полагаю, не стоит слишком спешить, – сказал инспектор, к вящей досаде Харкера, который вечно куда-то спешил. – Естественно, есть несколько обстоятельств, которые хотелось бы прояснить. К примеру, хотелось бы узнать о его собственности. Вам известно, кто ее унаследует? Вы его личный секретарь; вы знаете что-либо о его завещании?

– Я секретарь, но не настолько личный, – ответил молодой человек. – Его поверенные в делах – господа Уиллис, Хардман и Дайк на Сатфорд-Хай-стрит; думаю, завещание хранится у них.