А. С. Тер-Оганян: Жизнь, Судьба и контемпорари-арт - Мирослав Немиров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот сколь велико отсутствие у него интереса к поп-культуре в ее любых проявлениях.
Цифровик
Являясь все-таки писателем, автор этих строк порою решает проявить-таки озабоченность проблемой чистоты русского языка. Например, однажды я решил все-таки все взять и, наконец, позаменять все заграничные слова их русскими эквивалентами, и метрополитен называть теперь исключительно «столичняком», гуталин — «хорошилом» (ибо он от слова «гут» — хорошо), и т. д.
Но застрял на слове «компьютер». Никакого русского заменителя мне в голову не приходило. Я совещался с разными людьми, все задумывались, но так никто ничего и не смог придумать хоть сколько-нибудь убедительного. Ну, человек по имени А.Струков предложил, например, «цифровик». Но, сами понимаете, как-то оно… Да и слово «цифра» — оно ведь тоже не русское!
А вот Оганян, когда я ему это рассказал, нашелся немедленно:
— Самодум! — воскликнул он.
И, конечно, это замечательно придумал.
Вот каков Тер-Оганян на самом деле.
ЦРУ
Если кто полагает, что это именно оно (или Моссад — см.) финансирует все московское контемпорари арт, ему сообщаю: вовсе нет. Ни копеечки! По анекдоту: правда ли, что жиды Россию продали? Да? А где же мне получить свою долю?
***
Хотя, кстати, я думаю, что если бы оно, ЦРУ, действительно вдруг вздумало бы финансировать его, в смысле — давать художникам деньги, то Оганян, я полагаю, деньги бы эти — взял.
Я бы, во-всяком случае, — точно взял, а я, в отличие от Оганяна, в общем, скорее из лагеря «патриотов».
Прийди ко мне это ЦРУ, принеси сколько-нибудь денег, скажи:
— Вот тебе денег за твои сочинения, пиши больше, мы еще будем давать, — я без всяких колебаний бы взял.
Если бы выдвигались бы какие-нибудь условия — то писать, это не писать, — тогда бы не взял.
А если бы за то, что я и так добровольно и бесплатно делаю, — а ЦРУ бы почему-нибудь бы пришло бы к выводу бы, что это соответствует его интересам, и решило мне за это бы дать денег — несомненно бы взял, а что там думает ЦРУ о соответствии его и моих интересов — это мне по барабану.
Черный квадрат
В 1915 году (или 1916-м) Малевич выставил его, заявив при этом, что написав оный, полностью завершил тем самым развитие мировой живописи. С тех пор, в том числе благодаря и вышеупомянутым заявлениям, сия картина есть одно из самых знаменитых произведений мирового авангарда, и при этом одно из ставящих простого человека с улицы в самый большой тупик: что это? Шутка? Тогда почему так с этим квадратом носятся? Что в нем все-таки хорошего?
Отвечаю.
Насколько мне кажется — если, конечно, я правильно понимаю, в чем отнюдь не уверен — хорошего в «Черном квадрате» то, что слова Малевича о завершении им мировой живописи — правда. Нужно только уточнить — авангардистской живописи. По порядку.
Вся история авангардизма есть, на мой взгляд, история поиска, типа как алхимики искали философский камень, — того, чем оно действует, искусство. В чем же его, в конце концов, то которое —
Поиски эти осуществлялись вполне научным методом — методом редукции: отбрасывать одну за другим составляющие и смотреть — продолжает ли действовать, или нет.
И вот:
Импрессионисты выбросили сюжет — оказалось и без него отлично!
Постимпрессионисты отказались от светотени и воздуха — Сезан, Ван-Гог, Гоген, у которых все происходит, в общем, в более менее абстрактном пространстве, — оказалось, не в светотени суть.
Матисс покусился на объем, став писать почти совсем плоскостные картины, — оказалось, художественная сила не в объеме: картины Матисса действуют на человека, и сильно.
Кандинский выбросил самое изображение, Мондриан примерно тогда же — цвет и эмоции, стал писать бледные однотонные квадратики: и все равно, оказалось, получается искусство, и довольно убедительное.
Ну, вот Малевич, и сделал последний шаг в этом направлении: он тогда не нарисовал ничего: черный квадрат, отсутствие всего.
И тем самым, в общем, действительно сделал последний шаг в этом направлении отбрасывания и редукции. Вот почему его тезис о том, что он тем самым завершил живопись, имеет смысл — если вести речь об авангардистском живописи в ее историческом развитии 1860–1915.
Так я это понимаю.
Хотя, кстати, Оганян, прочитав это, вполне возможно, будет очень сильно ругаться, утверждая, что я все понимаю совершенно неправильно, то есть ничего не понимаю — мы с ним этого вопроса не обсуждали, это я изложил свою собственную точку зрения.
***
Но сам авангардизм на «Черном квадрате», как известно, не закончился — пошли «объекты», «инсталляции», а там и «хэппенинги», «акции», «перформансы» и проч., и проч., да и от живописи как таковой тоже все равно не отказались, хоть Малевич ее и «закончил». Не отказался в том числе и сам Малевич, и писал, и красил, и не только супрематические свои «супрематоны», но и фигуративную живопись, и даже чуть ли не совсем реалистическую.
Ибо взять, да и нарисовать краской на поверхности все-таки порою — сильно хочется!
Ибо, видимо, это занятие относится все-таки к числу базовых, врожденных человеческих потребностей — которые, впрочем, нынче Оганян —
Четверги на Бауманской
1996 конец — 1997 начало
По четвергам, короче, все они собирались,
Люди разные у Оганяна.
Премудрости разной всячески там предавались –
Трезвые до посинения, до того он дошел,
что ведь в дом не пускал, кто пришел если пьяный!
Средь завсегдатаев А., например, там был Ерофеев
(См.), еще Осмоловский (см.),
Гутов Д. заходил (см.), заходил Звездочетов
(См.), многие прочие,
коих которых всех назвать не сумею,
Ибо это ведь не является же официальным отчетом;
Было, короче, весьма интересно, даже просто пердуха!
Настоящая просто пердуха, как Горбачев говаривал
В изложении Довлатова,
что расшифровывается «пир духа»,
и т. д. — надоело до чертиков мне писать всякие познавательные сведения — и при этом одну только правду! — вот, решил, позабавнее будет хоть изложить ее стихотворным способом.
Но без прозаической правды, вижу, все равно, не обойтись.
Она такова.
«Мне очень понятно все, что ты написал мне о «крайнем равнодушии, оковывающем тебя». Это чувство я пережил сам и отчасти переживаю до сих пор. Между прочим, под влиянием его бежал я за границу, где провел более трех месяцев. За эти дни я почти ничего не делал, во-всяком случае, не делал, не писал ничего важного. Да и теперь, вернувшись в Москву, к своим книгам, к своим бумагам, я с явным насилием принуждаю себя жить и работать.
Этому внутреннему неустройству соответствует вполне неустройство внешнее. Я говорю о нашей, русской художественной жизни. Сколько я могу судить, в ней господствует полный распад. Былые союзы и кружки все разложились. Былые руководящие идеи изжиты, — новых нет.»
Это В.Брюсов пишет Вяч. Иванову 18 января 1910 года.
Аналогичное происходит и в середине 1990-х в Москве среди контемпорари арта.
К середине 1990-х кризис в московском контемпорари арт становится очевидным — развал структур, полная непонятность что делать дальше, пучина уныния, в которую все начинает потихоньку погружаться, — см. Середина 1990-х, Институции.
Встает классический вопрос: что делать?
— Создавать эти структуры и институции! — отвечает Оганян. — Возобновлять старые! Опять устраивать квартирные выставки, опять кухонные посиделки с обсуждением проблем и задач контемпорари арта, налаживать рассыпавшиеся горизонтальные связи — то есть, все начинать заново.
Среди прочего, что он пытается предпринять в этих целях, он организовывает у себя на дому что-то типа теоретического салона по вопросам новейшего искусства. Собрания людей по четвергам, на которые приходят — Звездочетов; Гутов; Ерофеев; Осмоловский; Гор Чахал; и др. и др., обычно человек по около пятнадцати за раз — эти вопросы обсуждать: какие были выставки, какие прочие события, какова сейчас ситуация в стране и мире по части контемпорари арт, и что же делать в связи с ней.
Вывели ли эти посиделки современное искусство из тупика, сказать трудно, но какое-то время это было действительно довольно интересно. Все-таки приятно порою послушать умных людей, разумно обсуждающих весьма мудреные вопросы; любитель и многолетний самиздатель всякого самиздата, я предлагал Тер-Оганяну А.С.: давай эти посиделки записывать на магнитофон, а потом издавать в виде журнальчика — «Беседы о новейшем искусстве»!
Но Авдей не захотел: слишком хлопотно.
