Биологический материал - Нинни Хольмквист

— Ага. Вот как. Не здесь? Тебя что, отпустят, чтобы ты жила как «нужная»? Полной жизнью? Хвасталась своим отпрыском? Расхаживала по улицам и площадям со своей коляской и кучей всяких детских причиндалов?

Я снова покачала головой и рассказала о выборе, который мне предложила Петра: аборт или усыновление. Разумеется, я ни слова не сказала о третьей возможности — карточке-ключе, которая у меня всегда была при себе и которую я часто держала в руке, но так и не приняла никакого решения. Я пока даже не пыталась найти двери, которые можно было бы открыть с ее помощью.

Я ждала, что после рассказа Эльса почувствует ко мне симпатию или хотя бы пожалеет. Но ничего подобного не произошло. Вместо того чтобы выразить сочувствие по поводу того, что я не смогу вырастить своего ребенка, она сказала:

— Не знаю, как сказать, но это довольно паршиво. Паршиво, что ты больше не одна из нас.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты больше не одна из нас. Как мы можем тебе доверять, если ты стала такой же, как они?

Я не знала, как на это реагировать. Такого я не ожидала. Все что угодно, но только не это. Я понимала, что Эльса, как и все «ненужные», сильно переживала из-за того, что у нее никогда не было детей, и что теперь она выплескивала на меня все свои обиды и разочарования, но я не понимала, в чем моя вина. Я же не специально забеременела, чтобы кого-то обидеть.

Не получив ответа, она продолжила:

— Теперь ты будешь тут расхаживать с животом, натянутым как барабан, довольная как удав, как все эти «нужные» курицы-наседки в обществе?

Я снова ничего не ответила. Просто встала и ушла. Я слышала, как у нее снова случился приступ кашля, но не обернулась. Последнее, что я услышала, перед тем как закрыть дверь, был слабый щелчок ингалятора.

3

Алисе стало хуже. Ее мучили постоянные головные боли. От боли она не могла жевать, Стала хуже соображать. Это видно было потому, что в середине рассказа Алиса могла забыть, что она говорила до этого. Она забывала прийти на встречу, запросто могла заблудиться и не найти дорогу домой, перестала различать день и ночь. Это приводило ее в отчаяние. Отделение позволяло ей пребывать в таком состоянии, пока она не причиняла вреда окружающим, то есть не забывала выключить плиту. Но все знали, что это только вопрос времени и что рано или поздно ее сдадут на органы.

Мы пытались сделать вид, что ничего не происходит, и общаться, как раньше. Алиса, Виви, Эльса и я. Но нам это не доставляло никакой радости: слишком многое встало между нами. И дело было не только в болезни Алисы, но и в реакции Эльсы, мягко говоря не слишком теплой, на мое состояние. После разговора с ней я уже не решилась рассказать Виви и Алисе. Я решила, что Эльса наверняка сообщила Виви, а Алисе я вообще боялась говорить. Видя, что она постоянно все забывает, даже какой день на дворе, я сочла, что в этом нет никакого смысла.

И хотя мы не могли дружить, как раньше, мы не забывали Алису. Когда она перестала вставать с постели, мы по очереди дежурили у ее кровати по ночам. Днем приходили сиделки, которые следили за тем, чтобы она поела, вымылась и переоделась — на ранней стадии болезни она просто забывала это сделать или забывала, что уже сделала. Например, могла принимать душ каждый час, всякий раз забывая, что уже вымылась. Иногда она, наоборот, не мылась целыми днями в полной уверенности, что уже сделала это. Иногда она завтракала по пять раз в день, иногда — вообще ничего не ела. Часто Алиса ходила в нескольких платьях одновременно просто потому, что забывала, что уже оделась.

Однажды ночью, когда была моя очередь дежурить у Алисы, меня разбудил ее плач. Она плакала как ребенок, таким отчаянным плачем навзрыд, слыша который любой человек готов на все что угодно, только бы утешить плачущего. Я вскочила с дивана, чуть не упала в темноте, но вовремя схватилась за спинку. В спальне я зажгла свет и увидела Алису в кровати. Она лежала на спине, смотрела в потолок, а все ее тело сотрясали рыдания.

Я присела рядом и взяла ее за плечи:

— Все хорошо, Алиса, успокойся! Что тебя так расстроило?

Она не ответила. Только продолжала рыдать, не замечая моего присутствия. Я гладила, подругу по рукам, шептала утешающие слова, вытирала слезы тыльной стороной ладони, снова гладила по рукам и по волосам. Я пыталась достучаться до нее, дать ей понять, что она не одна.

— Я здесь, Алиса, — шептала я. — Я здесь. Я могу помочь тебе. Не бойся. Тебе нечего бояться.

Я говорила и говорила так спокойно, как только могла. Через какое-то время рыдания начали стихать, и она неожиданно произнесла:

— Я знаю. Я знаю, что ты здесь, мама, но я тебя не вижу.

На секунду я подумала, не сказать ли, что я не ее мама, но решила, что это не имеет никакого значения. Вместо этого я произнесла:

— Это потому, что ты смотришь в потолок, милая. Я сижу рядом с тобой.

И тогда она опустила взгляд, медленно повернула голову и посмотрела на меня. Вздохнула. Закрыла глаза. Легла на бок лицом ко мне, сделала несколько причмокивающих движений ртом и заснула. Я натянула одеяло ей на плечи, погладила по волосам, вернулась на диван в гостиной и легла спать.

Утром Алиса меня узнала. Она была очень усталой — я уже по опыту знала, что эта усталость не физическая и никуда не денется. Это опухоль в мозгу делала ее такой усталой. Я помогла ей дойти до туалета и вернуться в постель. Это отняло у нее столько сил, что она снова заснула и спала, пока я готовила завтрак.

— Спасибо, милая Доррит, — пробормотала она, когда я внесла в спальню поднос с завтраком. — Ты просто ангел.

— Ты тоже, — сказала я. — Ты столько обо мне заботилась, когда мне было плохо.

Алиса села на кровати, и я поспешила подложить ей под спину подушки.

— Но ты же не была больна, — ответила она. — Куда сложнее с больными, которые к тому же скоро умрут.

Протягивая ей чашку кофе, я ответила, что не совсем согласна с этим.

— С физически здоровым, но совершенно отчаявшимся человеком тоже непросто. Ухаживая за больным, ты хотя бы знаешь, что надо делать. Но что делать с человеком, когда не знаешь, что можно для него сделать?

Алиса улыбнулась:

— Выслушать.

— Разве не это самое сложное?

— Правда? — удивилась подруга. — Для этого не нужны никакие особые таланты и навыки, только уши. И спокойствие. Способность сидеть молча и слушать. Что в этом сложного?

Она вернулась к кофе, сделала несколько глотков, зажмурилась, словно наслаждаясь каждым глотком, и внезапно открыла глаза и сказала:

— Не злись на Эльсу.

— Что? Ты знаешь…

Я не знала, что сказать.

— Я все поняла, — устало ответила Алиса. — Ты ведь ей рассказала?

— Что рассказала?

— Что ты ждешь ребенка, конечно!

Я невольно посмотрела на живот.

— Это же видно, — прочитала мои мысли Алиса. — Я поняла еще до того, как Юханнес умер.

Наверно, вид у меня был такой, словно я встретила привидение, потому что Алиса усмехнулась и добавила:

— Не смотри на меня так! В этом нет ничего странного. И я никакая не ясновидящая. Просто я знала много беременных и рано научилась угадывать признаки. У них меняется что-то в лице, оно словно становится шире, и осанка, и глаза… не могу выразиться точнее…

Она отставила чашку, словно сил у нее хватало только на что-то одно — или говорить, или держать чашку.

— Что ты собираешься делать? — спросила она. — Рожать?

— Да.

— А потом?

Я фыркнула:

— А ты что думаешь?

— Я ничего не думаю. Говори.

— Они его заберут, — ответила я. — Заберут и отдадут кому-то другому.

Алиса посмотрела на меня, но ничего не сказала, словно знала ответ заранее. Но было в ее взгляде еще что-то, что я не могла уловить.

Люди, которым вскоре предстоит умереть, особенные. Они словно начинают видеть и понимать вещи, которые недоступны простым смертным. Они могут предсказать будущее и прочитать мысли другого человека. Не знаю, правда ли это, или просто люди хотят в это верить, чтобы смерть не казалась такой ужасной.

Наконец Алиса сказала:

— Как бы то ни было, попробуй не злиться на Эльсу.

— Я не злюсь на нее, — ответила я. — Это она зла на меня.

— Попробуй понять ее, — попросила Алиса. — Я, наверно, тоже отреагировала бы так, если бы… если бы не это… — Она показала на голову. — Попробуй ее понять, — повторила она, и я испугалась, что она забыла, что только что сказала, но она продолжила: — Ты ведь не забыла, что это такое — потерять друга из-за ребенка?

— Но она меня не потеряет, — сказала я. — Я здесь, я никуда не исчезну. И если кто и теряет, то это я. Я ведь потеряю своего ребенка.

Алиса посмотрела на меня тем же всезнающим и всевидящим взглядом, от которого становилось не по себе. Мы обе молчали. Она потянулась за чашкой. Я протянула ей салфетку с бутербродом, но подруга покачала головой. Алиса выглядела такой усталой.