Виртуальные связи - Татьяна Веденская

– А папа приедет?

– Поедешь к нему на каникулы, – отвечала она маленькой Жанне. Они с мужем Константином расстались навсегда, и если бы было можно, она бы больше никогда не вспомнила ни имени его, ни глаз василькового цвета, ни перекошенного от обиды лица.

Память была ее союзником, и за чередой дней, наполненных вязким изматывающим бытом, Лаура наконец перестала видеть его в снах. А потом появилась Бьянка, и все встало на свои места. Во всяком случае, Лаура так думала. Они обе были – как близнецы – усталые и нервные и обе приходили в ужас от того, как устроен мир. Бьянка жила словно бы на автопилоте, механически исполняя программу, вложенную в нее ее глумливым, наполненным пороками отцом. Она делала вид, что хочет карьеры, хотя приходила в ужас просто от одного вида большого количества людей. Она ездила на какие-то вечеринки, забирала пьяного отца из казино. Иногда срывалась и начинала кричать, кидаться стаканами, рыдать, заламывая руки, потом просила прощения и ненавидела себя за это. Сто раз она клялась, что уйдет навсегда, и даже хлопала дверьми, но всегда оставалась. Она нуждалась в Лауре, привязалась к ней сразу, словно найденный на помойке и взятый домой голодный замерзший щенок. Они были нужны друг другу – две инопланетянки, заброшенные в чужой мир и случайно оставленные в нем навсегда. Они с Бьянкой познакомились в маленьком клубе, игравшем в основном блюзы, и где-то через год официально стали Бьянкой и Лаурой. Большего друг для друга они сделать просто не могли.

Конечно, никто не понимал. И даже не пытался, потому что зачем это надо. Фиолетовые стены, лесбиянки, странная жизнь – все это вызывало моментальное желание заткнуть уши, закрыть глаза.

– Кто она такая? Почему торчит в моей квартире все время? Пусть едет к себе, – кричала мать, напичканная соседскими сплетнями и упреками. Она жила на другом конце Москвы, но была незримо рядом, продолжая держать телефонную связь с Лилией Ивановной с третьего этажа и Дианой Борисовной с восьмого. Мать терпела все только ради Жанны. Меньше всего она хотела, чтобы бывший Лаурин муж забрал Жанну в Новосибирск, как не раз грозился. Это было бы навсегда. А ведь Жанна была ее единственной внучкой. Поэтому она терпела. Не потому, что понимала. Не потому, что одобряла. Боже упаси. Однажды она увидела, как дочь целуется с этой… Случайно увидела, когда привела Жанночку с прогулки, – застыла, замерла от ужаса, не в силах произнести ни слова. Она вдруг все поняла, разом, в целом, без разночтений и недомолвок. Ее дочь живет с какой-то девахой, как лесбиянка, какой кошмар. Какой позор! И к чему это все приведет. Этот дом… тут же ведь ребенок живет, между прочим.

– Она должна уехать! – твердо сказала мать, показывая пальцем на эту «кудрявую лахудру». Лахудра же сидела на старом диване и, обхватив себя руками за плечи, качалась из стороны в сторону, молчала и не сводила глаз с Лауры. Лаура поняла, что мать объявила ей войну.

– Она останется, – коротко ответила Лаура.

– Это моя квартира.

– Ну и что. Я тут прописана.

– Она не имеет права здесь быть.

– Она есть, и все!

Дальше была милиция, проверка паспортов, нелепые сцены, крики и угрозы, и все это на глазах у соседей. Жанна бегала от одной женщины к другой и плакала, соседи махали руками и что-то злое бросали ей в спину. Мама считала, что поступает правильно. На самом деле она всего лишь хотела, чтобы жизнь стала простой и понятной. Такой, как у всех. Других объяснений не было. Лаура смотрела на беснующуюся толпу и думала, что за всем этим есть только один вопрос: чем же мы, собственно, вам помешали? Не шумели, не пили крепких алкогольных напитков, не включали музыку громко ни до, ни после одиннадцати часов, не дебоширили и не создавали пожара. Мы просто были чуть-чуть не такие, как все. И из-за этого пришлось вызывать милицию.

– Ваша… м-м-м… подруга не имеет права здесь находиться без разрешения собственника, – цедил сквозь зубы невысокий, немного развязно державшийся сотрудник милиции.

– Тогда мы уйдем вместе, – покачала головой Лаура. В этот раз, она знала точно, она не допустит никакой глупой ошибки, не поддастся своему страху или слабости, потому что одна секунда такой вот слабости может стоить всей жизни. Может развести людей так далеко в стороны, что ничего уже будет не поправить. – Если Бьянке надо уйти, нам придется уйти вместе. Потому что так правильно.

– Ты с ума сошла? – завизжала мать, когда Лаура, покидав в сумку какие-то детские шмотки, направилась к выходу. – Не пущу.

– Не можешь. Оставайся в СВОЕЙ квартире!

– Ты погубишь ребенка.

– Это мой ребенок. Нравится тебе это или нет!

– Устройся на работу, веди нормальную жизнь. Зачем тебе это! – Мать бежала следом, пыталась вытащить их из лифта, это было невероятно омерзительно и унизительно, и бессмысленно тоже. Против лома нет приема.

Через полгода у мамы не осталось никаких возражений. Лаура вернулась в пустую обшарпанную квартиру, с чемоданами, первой еще тогда собакой, с Санчо, которого забрали у бывших хозяев.

Мама теперь молчала – ради внучки, чтобы та хоть не жила черт-те где, раз уж приходится жить черт-те с кем. Но не заезжала и не звонила почти никогда. Они перестали общаться. И Жанночку она теперь почти не получала в руки, Лаура не хотела ее давать. Зачем, чтобы ребенку гадости говорили? И так вокруг полно дерьма. Москва – не Италия. Косые взгляды на каждом шагу, недаром Бьянка сидит дома безвылазно. Только дома и существовал тот мир, в котором можно было хоть как-то жить.

И все кругом делали вид, что никого не существует. И до этого дня такая сознательная слепота прекрасно работала. Пока не появилась эта Машка. Откуда ее только черт принес? Наивная мордаха, радость щенячья и эта полная Машкина стерильная неосведомленность – все это ошеломило Лауру. Это как увидеть себя вернувшейся из Зазеркалья, из параллельной реальности. Машка не знала ничего о разводе, совершенно ничего не знала о том, как бурный бессмысленный пьяный роман с молодым коллегой мужа буквально разнес на куски болотистый мир ее брака. Машка не слышала криков, истерик, пьяных обвинений и глупых, жалких оправданий, не видела всех этих омерзительных сцен, особенно Костиного лица, которое он спрятал в ладонях. Машка не знала ничего о жгучем чувстве вины.

Машка смотрела на Лауру так, словно бы обе они были по-прежнему школьницы, мечтающие о великом будущем, а конкретно – о поступлении в Строгановку. Лаура тогда исступленно писала акварелью, а Машка звонила и часами болтала о чем-то по телефону с длинным-предлинным шнуром. И сейчас она смотрела и не замечала тех стен, которые Лаура старательно строила, кирпич за кирпичом, чтобы накрепко отгородиться от реальности. У нее была своя реальность, и другой ей было не надо. Да она и не видела той, другой, потому что никуда не смотрела, кроме стены с инопланетянами и странными листьями. Это и был ее мир.