Петербургские ювелиры XIX века. Дней Александровых прекрасное начало - Лилия Кузнецова

Да и вписанные друг в друга квадраты, обеспечивающие очень удачную компоновку отдельных деталей фермуара, знаменовали рассудочное время господства ампира. Зато ажурная, кажущаяся воздушно-легкой, серебряная оправа с золотой галерейкой, едва виднеющейся между искусно закрепленными камнями, выдавала высочайшее мастерство Франсуа Дюваля, к тому времени окончательно сменившего старшего брата на посту придворного ювелира вдовствующей императрицы.

«Медальон из большого и отменного бразильского аквамарина, весьма голубоватого, осыпанный мелкими бриллиантами в виде цепи»

В сентябре 1810 года Франсуа Дюваль представил августейшей патронессе «медальон из очень большого аквамарина и бриллиантов, с дополнением из колец», стоивший 7400 рублей[193]. Позднее, когда дивную вещь присоединили к коронным бриллиантам, чиновник, заносивший ее в опись, скупо уточнил, что «отменный» и «весьма голубоватый» камень из Бразилии осыпан «мелкими бриллиантами в виде цепи». Зато через четверть века ювелиры-оценщики Кабинета не смогли удержаться от дифирамбов очарованию самоцвета «редкостной красоты и огня синего цвета»[194]. Да и минералогов «ферсмановской комиссии», в 1922 году описывавших сокровища династии Романовых, этот аквамарин поразил не только своей чистотой, но и размерами (4,0 × 4,2 см), а также «густым синим тоном, хотя и несколько холодным, однако прекрасным по общему впечатлению». Эксперты не удержались от соблазна вынуть уник из легкой золотой ажурной оправы. Оказалось, что «бразилец» весил 231,65 карата, или чуть более 46 грамм. Что и говорить, императрица Мария Феодоровна знала толк в камнях…

Не менее изысканно было и обрамление, казавшееся восхитительно воздушным. Мелкие бриллианты, заключенные в серебро, так унизывали поразительно тонкой работы звенья, что ажурная основа казалась почти невидимой. Лишь в нескольких точках изящная оправа прилегала к дивному аквамарину, чтобы ослепительное сверкание алмазов не помешало, а лишь подчеркнуло бы яркое сияние лазоревого раритета. Остается только поражаться искусству мастера, придумавшему ее волшебного впечатления рисунок из простейших одинаковых элементов, однако не забывшему уравновешенно «утяжелить» нижнюю часть медальона «скобкой» из семи бразильских однокаратных бриллиантов. Даже черно-белая фотография позволяет восхититься аккуратностью закрепки многочисленных камней. (См. цвет. илл. 24.)

И как же обидно, что столь незаурядное творение Франсуа Дюваля безжалостно и, наверняка, за демпинговую цену продали за рубеж, а ведь еще в 1865 году медальон стоил 4526 рублей[195].

Диадема, чья реплика получила в наши дни романтичное название «Русское поле»

Для своей августейшей патронессы Франсуа Дюваль сделал в союзе с Лубье «исключительную по оригинальности замысла и ювелирному исполнению диадему из шести колосьев ржи с большим прозрачным кристаллом-лейкосапфиром по середине». Судя по названию (ведь «лейкос» по-гречески означает «белый»), сапфир должен был бы быть совершенно бесцветным, однако сей идеально чистый, без каких-либо включений, «немного холодный» красавец-камень оказался «с легким винно-желтым оттенком». Тонкий золотой ободок изящного венца поддерживал обе триады золотистых тучных колосьев, туго набитых алмазными «зернами» с отходящими от них усиками остей. Между ними слегка покачивались серебряные стебельки льна с алмазными листочками и вот-вот готовыми раскрыться цветками, чьи бутоны имитировали помимо крупных бриллиантов тридцать семь сказочной красоты грушевидных бриолетов, покрытых не совсем обычной сеточкой индийской грани и весивших «всего» 130 каратов. Эти диаманты «удивительной воды» поражали редчайшей обработкой: одни отличались двухконечной заостренностью, а некоторые из них – еще и слабой округлостью фасеток[196]. (См. цвет. илл. 25.)

Создание диадемы, вероятно, можно отнести к 1808 году, поскольку еще в марте придворный ювелир вдовствующей императрицы исполнил шесть бриллиантовых колосков, а чуть позже Франсуа Дюваль получил из Императорского Банка сто пять тысяч рублей, из коих шестьдесят две он отдал мастеру Лубье[197].

Императрица Мария Феодоровна так ценила дивную диадему, что даже в завещании выразила пожелание, чтобы та вместе с сапфировым и бирюзовым уборами, как самые дорогие украшения, отошла бы на долю умерших к тому времени дочерей Елены и Екатерины. Эти вещи должны были выкупить Николай I и его младший брат Михаил, а вырученные от продажи деньги передать осиротевшим детям покойных сестер, ибо августейшая бабушка заботилась о безбедной участи своих внучат[198]. Потому-то с 1829 года изумительно красивый венец, ласково называемый владелицей «моя диадема из колосьев» (mon diadnme en üpis), очутился среди русских коронных вещей. А через столетие, как ни умоляли радеющие об отечестве специалисты-искусствоведы сохранить в государственном достоянии и выставить для всеобщего обозрения сей подлинный шедевр ювелирного искусства, как ни приводили доводы, что «продавать музеи, чтобы оздоровить бюджет, – все равно, что в засуху выбегать в поле и поливать его из лейки», дивный венец оказался в 1927 году на лондонском аукционе Кристи[199].

Диадема императрицы настолько обвораживала всех видевших ее своей чарующей фантазией, что в 1980 году ее искусно повторили по черно-белой фотографии, сократив более чем вдвое длину (15,5 см вместо 34 см) и чуть изменив пропорции, Виктор Владимирович Николаев и Геннадий Фёдорович Алексахин, мастера Ювелирной лаборатории Государственного хранилища ценностей[200].

Отнюдь не случайно первый из них поставил на реплике свое клеймо-именник «НВ» – честь, коей удостаивались единицы, ибо внес свое и в композицию, и в решение отдельных частей, устранив тем главный недостаток венца императрицы. Ведь только «необычайная легкость общей компоновки, изящество исполнения деталей и очень художественно выполненные боковые части» искупали допущенные Франсуа Дювалем «некоторую несогласованность и пустоту передней части» оригинала[201].

Теперь узкие листья льна, на сей раз сделанные чуть более широкими, гуще сплетаются в центре, да и колосья ржи внизу совсем соединились в единый ободок. Место же дивных тридцати семи грушевидных бриолетов заняли теперь одинаковые, причем более объемные, чуть приоткрывшиеся «бутоны льна» с платиновыми лепестками, усеянными бриллиантами. Те ослепительно переливаются радужными сполохами, поскольку распускающиеся цветочки столь искусно закреплены на пружинках, что тяжело колыхаются от малейшего колебания диадемы. Золото колосьев перекликается с нежной желтизной редкостного (прекрасно заменившего цейлонский 37-каратный лейкосапфир прежней диадемы) дивного бриллианта в 35,52 карата, символизирующего солнце, создавая с «инеистыми» алмазами изысканную праздничную цветовую гамму. Кажется, вот-вот поднимется солнце, осветит поле и высушит росу, и раскроются навстречу живительным лучам цветы льна, выросшего среди уже вызревших колосьев ржи. Потому-то и получила истинно царская диадема название «Русское поле», ибо напоминает, что лен и рожь – главные богатства и слава России. (См. цвет. илл. 26.)

«Бахрома»-«франж» – это вам не отдельные «зубы гарпии»

В первом номере «Северного Меркурия» за 1805 год столичные франтихи упоенно читали: «Ожерелья теперь наиболее в моде так называемые: Feston a dents de Harpie». Правда, иногда подобные колье предпочитали именовать не «гирляндой зубов гарпии», безобразной и безжалостной полуженщины-полуптицы, а просто «зубами дракона»[202]. Заостренные пирамидки отдельных камней, свисающих с ровной низки колье, действительно напоминали гирлянду редких клыков в щербатой пасти отвратительного и мерзкого существа. Вероятно, так обозвал подобное ожерелье какой-то острослов, увидев его на шее дамы, самозабвенно портящей, а то и вовсе уничтожающей репутации соперниц злыми сплетнями. Удачное ехидное и двусмысленное название понравилось и быстро привилось в легкомысленном свете.

Однако при русском Дворе дамы могли из-за избытка алмазов позволить себе более дорогие вещи. Теперь само ожерелье набиралось из множества подвесок, тесно прилегающих друг к другу, образовывая густую бахрому, по-французски именуемую «франж» (la frange). Поскольку в Европе тогда подражательниц петербургским мотовкам почти не нашлось, такое колье получило еще название «русского» (le collier russe).

В начале XIX века каждая великая княжна получала сверх приданого к свершившейся свадьбе от брата-императора чудесный подарок. Первую франж, ценой в 6000 дукатов, исполнил Яков Дюваль, получивший 13 июля 1804 года по изустному повелению Александра I «за работу зделанного им из казенных бриллиантов склаважа для Любезной Сестры Моей Ея Императорскаго Высочества Великой Княгини Марии Павловны, Наследной принцессы Саксен Веймарской; и за добавленныя к оному собственныя его розы» 1288 рублей 75 копеек[203]. А затем настала очередь Екатерины Павловны, побыстрее, лишь бы избежать брака с «выскочкой» Наполеоном Бонапартом, вышедшей в 1809 году замуж за герцога Георга Ольденбургского. Ей, любимой сестре, августейший брат вручил на свадебные торжества бриллиантовую франж работы Франсуа Дюваля, стоившую 29 775 рублей 75 копеек. Правда, в другом архивном документе драгоценное украшение значилось «склаважем брилиянтовым»[204].