Истории медсестры. Смелость заботиться - Уотсон Кристи

– Дженет, иди к черту! – говорю я.

Мы идем дальше. И мой сын расслабляется, впервые нежно кладет голову мне на плечо. Он кладет ее так невесомо, что я едва могу дышать. Я целую его. И он позволяет мне это сделать. В этот момент он каким-то образом осознает, что с ним все будет в порядке. Мы оба это осознаем.

Вот так он и начал говорить, ходить, смеяться, играть, бегать, прыгать и смотреть мне прямо в глаза. На самом деле каждый раз, когда он что-то делает, он поднимает взгляд, чтобы убедиться, что я наблюдаю. Чтобы убедиться, что я с ним.

Жизнь после этого на какое-то время стала идеальной. Если быть точнее, на ближайшие несколько лет. Я восхищаюсь своими детьми, их играми, моментами, от которых у меня перехватывает дыхание. Я постоянно играю в прятки с сыном, исчезая и возвращаясь снова и снова. С каждым разом его уверенность растет. Он стал частью меня, и однажды, обсуждая роды, женщина спрашивает о моих переживаниях. Я рассказываю ей, каким ужасным было рождение моей дочери, потом она спрашивает о моем сыне, я делаю паузу и пытаюсь подумать. И мне требуется секунд десять, чтобы вспомнить, что я его вообще не рожала.

Я всегда думала обо всех отделениях интенсивной терапии как о своего рода утробе: ритмичные звуки, контролируемая мягкость, перевод пациентов на спасательный круг аппаратов искусственной вентиляции легких. Наши пациенты – это младенцы, которые останутся внутри искуственной утробы на какое-то время. Они не совсем живые, но все же живые, и что бы ни случилось, они навсегда останутся другими, сойдя с этого материнского космического корабля.

Сейчас сентябрь, и я здесь в качестве студентки, несмотря на то, что уже много лет работаю медсестрой. Это продвинутый курс интенсивной терапии, который длится шесть месяцев. Специализированное обучение здесь считается достаточно жестким. Сестринское дело в реанимации, как и любой другой уход, имеет решающее значение для безопасности пациентов и требует высокого уровня навыков, опыта, сострадания, лидерства и обучения. Мне нравится учиться. Сентябрь – мой фаворит: я всегда любила его, возвращаясь в школу, даже будучи своенравным подростком – новые тетради, расширяющиеся миры, свежий запах осеннего воздуха и новые возможности, шанс измениться. На протяжении всей моей карьеры медсестры я попадала на краткосрочные и более длительные курсы, и каждый раз они давали мне ощущение сентября.

В реанимации спокойно, даже в самых отчаянных обстоятельствах, даже в самые напряженные дни. И когда, несмотря на все усилия, пациента спасти невозможно, медсестры интенсивной терапии способны обеспечить ему достойную, безболезненную смерть и, возможно, самое главное – сострадательный уход за самим пациентом и его семьей. Медсестры избавляют от страданий, когда могут, и следят за тем, чтобы никто не умер в одиночестве, даже если семья не может вовремя добраться до реанимации. Сотрудники отделения интенсивной терапии будут с пациентами до последнего вздоха, когда близкие не могут приехать.

Семья Гвен, скорее всего, не прибудет сюда вовремя. Медсестра по имени Стелла послала местную полицию постучать в их двери и сообщить, что им нужно как можно быстрее попасть в больницу. Полиция предложила подвезти их, чтобы убедиться, что они по пути не попадут в ДТП. Сообщать плохие новости сложно, это требует навыков и опыта, которые трудно описать. Универсальной формулы не существует. Никакое обучение не может подготовить вас к этому.

Стелла пытается судить о жизни незнакомого человека – как он понимает мир, какие у него убеждения или желания – и все это на основе короткого разговора с ним.

– Сын Гвен Дэвид сказал мне, что его отец Билл тоже приедет, но он не может говорить. Он слишком много плачет.

Стелла вздыхает. Она работает медсестрой в реанимации 31 год. Легче не стало.

– Представь, они сидят на заднем сиденье полицейской машины, а Дэвид пытается объяснить отцу, что мама на искусственной вентиляции легких и может умереть. Иногда эта жизнь ужасна.

Она смотрит через палату на Гвен. Та одета в больничный халат и вся обмотана трубками, катетерами и и проводами: эндотрахеальная трубка, центральный венозный и артериальный катетер, назогастральный зонд, электроды ЭКГ, дефибриллятор, внутривенные канюли. Вряд ли есть какой-либо способ идентифицировать Гвен под всем оборудованием и механизмами, поддерживающими ее жизнь, но я замечаю ее обкусанные ногти, ее толстое золотое обручальное кольцо, ее темно-каштановые волосы. Я вижу маленькую татуировку шмеля на ее плече. Позже я узнаю, что Гвен и Билл, ее муж, были пчеловодами. Именно эти детали делают нас людьми, и медсестры отделения интенсивной терапии стараются их запомнить. Мы нечто большее, чем набор болезней.

Гвен всего 61 год, но у нее ХОБЛ – хроническая обструктивная болезнь легких, которая осложнилась пневмонией, устойчивой к антибиотикам. Антибиотикорезистентность меня пугает. Я ухаживала за пациентами, которые поступали с относительно незначительными ранами, но в них попадали бактериальные инфекции, устойчивые к лечению или даже неизлечимые. И тогда небольшая царапина становится источником гангрены. Тело поедает себя, а мы можем только пробовать все новые и новые лекарства. Бактерии, грибы и вирусы хитры и умны: это ядерное оружие природы. Всякий раз, когда я вижу отчеты, которые по вполне понятным причинам вызывают панику, – по поводу изменения климата и возможности вымирания человечества – я слышу шепот своего сердца: «А как насчет устойчивых к антибиотикам бактерий?» Вместо бактерий появляется вирус: COVID-19.

У Гвен развился ОРДС (острый респираторный дистресс-синдром), серьезное заболевание легких, вызывающее дыхательную недостаточность, известное в реанимации как «влажные легкие». Мембраны, удерживающие жидкость от попадания в ткань легких, разрушаются, вызывая их затопление. Пациент фактически тонет. Цель лечения с помощью аппарата ИВЛ состоит в том, чтобы обеспечить таким пациентам как Гвен высокое ПДКВ (положительное давление в конце выдоха), что создаст в легких больше места для кислородного обмена. Это немного похоже на надувание воздушного шара. Первая часть самая трудная, и ПДКВ с помощью аппарата для вентиляции позволяет избежать коллапса легких на выдохе между каждым вдохом.

ОРДС всегда опасен для жизни. Те, кто выживает, часто меняются навсегда. Например, у кого-то может быть повреждение головного мозга, почек и легких. Они могут никогда не вернуться к работе. Мы еще много услышим об этом синдроме. COVID-19 приводит к смерти от сердечной и полиорганной недостаточности, которой предшествует пневмонит, похожий на ОРДС. Этот пневмонит может перерасти в полноценный ОРДС, наполнить легкие жидкостью и убить около 50 % пациентов, которые заразились коронавирусом. Что касается остальных 50 %, выживших после этого осложнения, – им еще предстоит столкнуться с последствиями. Я подозреваю, что выживание – это только начало. Как мы все будем жить с осознанием того, что наши близкие погибли такой ужасной смертью? И – что еще хуже – что самые дорогие члены наших семей умерли без нас? Но всегда есть сострадание. Всегда есть надежда.

Когда сердце Гвен останавливается, Стелла тут же оказывается у ее груди. Другая медсестра подкатывает тележку. В реанимации аварийная тележка всегда идеальна, но я была в других отделениях больницы и видела просроченные лекарства и небезопасное оборудование. Я видела там вязальные спицы, карманную книгу сонетов Шекспира и даже банку маринованных огурцов.

Бригада мгновенно оказывается вокруг Гвен и делает все, чтобы спасти ее. Я записываю все: лекарства, время ударов дефибриллятором, ритмы остановки сердца. Гвен – самая больная пациентка в отделении. Ее реанимацией занимаются семь человек, и я уверена, что она этого не переживет. Я продолжаю смотреть на дверь. Ее муж появится в любую минуту и увидит, как его любимая жена ускользает из этого мира, несмотря на все наши усилия. Но я слышу давний голос в своей голове: «Вера – это не знание. Это надежда».