Том 6. Наука и просветительство - Михаил Леонович Гаспаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она замечательно умела слушать собеседника: ей во всем было интересно находить новые и новые подробности для возникающей картины русского символизма. Она не боялась, что иные из них могут повлечь перестройку картины, и голос у нее в разговоре всегда был удивленно-радостный.
Старая античница Мария Евгеньевна Грабарь-Пассек (уроженка Юрьева, частая гостья Тарту, добрая знакомая Лотманов – «Лётманов», как по-старинному произносила она) говорила об академике М. М. Покровском, у которого она училась: «как будто с Цицероном чай пил». О Заре Григорьевне иногда хотелось сказать: как будто с Блоком стихи писала.
Женщины в нашем «трудном» обществе несут двойные тяжести. У Зары Григорьевны была не только наука и не только преподавание, но и дом, и семья, и быт, и болезни близких. В русской былине, где Добрыня усмиряет Алешу, есть строчка: «За бухканьем не слышно охканья». Зара Григорьевна пришла от нее в восторг: «точь-в-точь мы с нашими сыновьями». Когда один из этих сыновей стал специализироваться по стиховедению, она тревожно спрашивала меня: «Ну как?» Потом вместе с ним она написала свою последнюю книжку – учебное пособие по литературе русского модернизма, которое мы еще не успели оценить по-настоящему. Чтобы так просто говорить о сложных предметах (кажется мне), ей тоже пригодился опыт работы с детской литературой.
Она не любила культа личности в науке. Я тоже его не люблю. Но для всех, кто ее знал, блоковедение без нее будет уже не то, что при ней.
О ДРАМЕ Б. И. ЯРХО287
Автор публикуемой драмы, Борис Исаакович Ярхо (1889–1942), неширокому кругу читателей известен только как литературовед и переводчик. Он перевел «Сагу о Вольсунгах» (изд. 1934), «Песнь о Роланде» (изд. 1935; не переиздавалась, но исправно поминалась как образец пагубного буквализма в переводе), «Песнь о Сиде» (изд. посмертно, в 1959 году, в вольно отредактированном виде и без огромной статьи и комментариев переводчика), «Рейнеке-Лиса» Гете, «Мюнхгаузена» Иммермана (не перепечатывались с 1932 года), антологию латинских средневековых «видений» (лишь частично издана в Сборнике «Восток – Запад» в 1989 году), антологию поэзии Каролингского возрождения IX века (ждет публикации до сих пор). Из его литературоведческих работ вышли отдельными книжечками исследование «Юный Роланд» (1926) и «Метрический справочник к стихотворениям Пушкина» (1934, в соавторстве с И. Романовичем и Н. Лапшиной). На страницах малодоступных журналов и сборников остались его диссертация «Сказание о Сигурде и его отражение в русском эпосе» («Русский филологический вестник», 1913–1916), «Мансанг: любовная лирика скальдов» («Сборники Московского Меркурия». 1917. Вып. 1); в 1920‐х годах были напечатаны несколько статей по стиховедению и по методике литературного анализа288. Остались в рукописях большие историко-литературные исследования с теоретико-литературными выводами: «Рифмованная проза драм Хротсвиты», «Комедии и трагедии Корнеля», «Распределение речи в пятиактной трагедии» и, наконец, итоговый труд его жизни «Методология точного литературоведения» – монография, написанная в ссылке в 1935–1936 годах. Лишь в последние годы появились в печати некоторые его стиховедческие работы и небольшие отрывки из «Методологии» (в тартуской «Семиотике», IV, 1969, с большой обзорной статьей о его наследии; в «Контексте-1983»; предисловие-исповедь к «Методологии», со статьей М. И. Шапира – в «Известиях АН СССР. Отделение литературы и языка», 1990, № 3).
За этой безотрадной судьбой литературного и научного наследия стоит безотрадная судьба ученого и человека. Две черты поражали современников в Борисе Исааковиче Ярхо: феноменальная эрудиция и фантастическая энергия и работоспособность в самых малоприспособленных условиях. Когда брат его, Г. И. Ярхо, переводил «Гаргантюа и Пантагрюэля» и вставал в тупик перед темными местами и трудными реалиями, то Б. И. из ссылки, без книг, посылал ему разъяснения, и даже с рисунками. После ссылки, обращаясь в Наркомпрос с просьбой предоставить ему работу, он перечислял свои специальности: средневековая литература латинская, французская, провансальская, немецкая, англосаксонская, староскандинавская; стилистика, метрика, поэтика, русский и славянский фольклор, сербская литература, история и теория драмы; «кроме того, я перевожу приблизительно с 20 (новых и старых) славянских, германских и романских языков». А когда однажды ему случилось найти совместную работу с У. Р. Фохтом и тот спустя некоторое время задал ему естественный вопрос: «Вы уже начали?» – то услышал в ответ: «Я уже кончил!» Работу в Наркомпросе Ярхо тогда так и не получил, а работа его, совместно с Фохтом, осталась неизданной.
Сын известного московского врача, он провел привольную молодость богатого студента, ездил на каникулы и на Принцевы острова, и в Тунис, после Московского университета год учился в Гейдельберге и Берлине. По-русски это называлось «белоподкладочник»; но люди, знавшие братьев Ярхо, с удивлением говорили: «Григория можно было так назвать, а Бориса – никому не приходило в голову». Готовясь к приват-доцентуре, он привез из‐за границы запас материалов для 18 (!) спецкурсов; разработан этот материал был так, что упоминавшиеся исследования «Мансанг» и «Юный Роланд» (каждое было новым словом в науке) представляли собой лишь по одному разделу из двух курсов. С 1915 года он преподавал в Московском университете – сперва приват-доцентом, потом профессором. Свой первый курс – по скандинавской литературе – он для верности записал заранее от слова до слова. Но в 1921 году филологический факультет был расформирован. С 1922 года он был членом московской Государственной академии художественных наук (ГАХН), заведовал там подсекцией всеобщей литературы, кабинетом теоретической поэтики и комиссией художественного перевода. То немногое, что он напечатал после революции, было напечатано в изданиях ГАХН. Но в 1930 году ГАХН был распущен. Это было нечто вроде клуба московской гуманитарной интеллигенции, зарабатывать приходилось на стороне. Ярхо преподавал языки и стилистику в быстро переименовывавшихся вузах того времени, работал в БСЭ, три года служил экономистом в ВСНХ. После последнего увольнения в 1933 году жил, по существу, только переводами. В 1935‐м был арестован по известному делу о Большом немецко-русском словаре, захватившему немалую группу московской интеллигенции. Приговор по тому времени был мягкий: три года ссылки в Омске. После этого – два года без работы, жизнь в 100 км от Москвы в памятном городе Александрове, тщетные попытки опубликовать «Методологию», в 1940–1941 годах – наконец-то место «исполняющего обязанности профессора» по кафедре всеобщей литературы в Курском пединституте, работа над незавершенным исследованием по сравнению поэтики «Слова о полку Игореве» с западноевропейскими эпосами. Здесь его застает война. Вместе с институтом он эвакуирован в Сарапул. Здесь, голодной
