Разбой - Петр Воробьев

– Крепость, здесь день-лось-шесть-два! Дай курс на аэронаос!

– Свинтопруль ден-лось-шесть-два, по твоим четыре, и пол-гросса вверх! Точней не могу, в энтопистисе засветка! Подмывайся!

Гироплан несколько раз тряхануло, вокруг сгустился тёмно-белёсый туман.

– Стреляют? – крикнул Немир.

– Воздушная яма! Кучевое облако!

В тумане вновь стали появляться прорехи, в одной из них показалось что-то большое и тёмное.

– Аэронаос, полужёсткий! Немир, одну ракету в корму, две в середину, одну в нос!

– Держись не ближе трёх гроссов! – крикнул в ответ привставший с сиденья Немир, вешая ракету на направляющую.

Одна из тонкостей стрельбы из ракетного ружья заключалась в том, что наряду с предельной дальностью поражения, у оружия имелась и наименьшая – ракета, в отличие от пули или стрелы, достигала наибольшей скорости не сразу после выстрела. Другая тонкость состояла в прицеливании. Опять-таки в отличие от лука или ручницы, вести цель нужно было в течение короткого, но ощутимого промежутка после нажатия спуска, пока ракета разгонялась по направляющей.

Первая ракета прошла аршинах в десяти от короба хвостового оперения аэронаоса, осветив плоскости и рули направления, растопыренные двумя треугольниками наподобие руны «день». Немир, кляня себя за промах, навесил вторую ракету, присел, и повёл рукоятями спорее, в середине движения плавно нажав на спуск – на этот раз, всё в точности, как учил Избор пушкарь, дед Тославы. Огненный след закончился у основания одной из плоскостей. Мгновением позже, ткань на корме аэронаоса вспучилась и лопнула в нескольких дюжинах мест. Воздушный корабль стал медленно проседать.

– Кром! – закричал Немир.

– Два в середину! – напомнил лётчик.

Что-то свистнуло в неприятной близости от «Кодора». Донёсся дробный стук картечницы. Помянув Изборово наставление: «Пуля, что просвистела, не твоя», Немир вновь поднялся, повесил ракету на рельс, сел, упредил рукоятями, нажал на спуск посередине движения и, не дожидаясь, пока третья ракета ударит в аэронаос, повторил. Четвёртой ракете оставалось ещё саженей пятьдесят до цели, когда колошенские письмена и изображения на борту воздушного корабля озарила вспышка: ракета попала в топливный бак одного из двигателей.

– Так себе был аэронаос, – заключил Самбор, когда взрывы отгрохотали и гироплан перестало мотать из стороны в сторону. – Точнее, аэроскаф[153]. Вот тот, что сбил я над Завечерним морем, до сей поры жалко. Отменная стрельба, Немир… как тебя по батюшке-то?

– Гораздович!

– Немир свет Гораздович, с полем! Крепость, здесь гироплан день-лось-шесть-два! Аэроскаф сбит!

– Лепота! – отозвалась «Крепость». – День-лось-шесть-два, втопи к гавани, бакланы валят!

Плотовая гавань могла сойти за огненную реку Смородину, что согласно преданию текла под Калиновым мостом, соединявшим мир ещё смертных с миром уже мёртвых. Налётчикам удалось расстрелять баки с топливом, стоявшие на южном берегу. По несущим обломки, тела, и оглушённых рыб волнам текла, пылая разноцветными языками огня, смесь мёртвой воды, оливкового масла, и искусственной нафты, освещая дома и склады на северо-западном склоне Крусовой горы, гребень которой венчали башни маяка и астероско́пеи[154] в окружении эргастериев и гимназий. В нескольких местах, в огненных валах виднелись небольшие промежутки – знаменитые чугуанские косатки в защитной противопожарной справе толкали к берегу шлюпки с моряками и спасательные плоты с потерпевшими крушение лётчиками. Другие косатки били хвостами, сбивая пламя с волн вокруг судёнышек. Немир перевёл взгляд вверх. В просветах между облаками угадывались три казавшихся небольшими аэронаоса. Под облачным слоем расплывались подсвеченные снизу дымные знаки неудавшихся попыток чугуанских пушкарей достать до неприятеля.

– Свента-а-ана! – заорал кто-то в асирмато.

Одновременно, небо прочертил огненный след, закончившийся багровым взрывом рядом с верхушкой холма на дальнем, северном берегу гавани.

– Прости и прими, мати сыра земля, – подвела итог «Крепость».

– Заградогонь больно плотен, – пожаловался кто-то.

– Здесь хранители с первого по шестой! – новый голос принадлежал Бакуне. – Кто там на трубке сидит?

– Ты пи́нгвин, а не хранитель! Здесь крепость! Не мотай мне глиссаду на винт, а помоги гавани огнём!

– Они построились в три яруса, – пожаловался тот же, кто говорил про заградительный огонь. – Снизу к пузырям не подлететь, там их бакланы пасут, а сверху свистки шастают…

Гироплан продолжал движение к гавани, следуя вниз вдоль Боянова пути, вровень с крышами домов. Мелькнуло поле для ногомяча с грузовым самолётом без росписей или опознавательных знаков – ни чугуанского калана, ни колошенской тануки[155]. Под высокой хвостовой балкой были распахнуты двустворчатые двери. Около них происходила какая-то возня.

– Ах вы сквернавцы, – Самбор заложил спираль, набирая высоту.

Поворот гироплана внёс в поле Немирова зрения картину из плохого сна или из страшной сказки – четверо в боевой справе нахлёстывали плётками такое же число молодых женщин разных степеней обнажённости, окровавленности, и связанности, загоняя их в самолёт.

– Ракету? – крикнул Немир.

– Нельзя, пленниц зацепишь! Сейчас!

Завершив виток спирали, гироплан направился по прямой вниз. Немир вывернул шею, стараясь увидеть происходившее впереди по курсу. Застучала картечница. Остекление неопознанного самолёта разлетелось вдребезги. Сидевший внутри несколько раз дёрнулся, прошиваемый пулями, и упал ничком на штурвал.

– Отлетался, стервятник! – заорал Самбор, убавляя обороты двигателя.

Следующая очередь скосила двух налётчиков с плётками, решивших искать укрытия у многорядных скамей на краю поля. Гироплан просел в воздухе, коснулся колёсами травы, подскочил, снова просел, и покатился по полю. Ровная на вид поверхность оказалась утыкана прорвой бугров и изъязвлена тьмой ям, так что Немиру показалось, что «свинтопруль» развалится на куски прежде, чем остановится, но двигатель смолк, тряска убавилась, и летающее устройство замерло, слегка покосившись.

– Бери правого!

Скорее всего, последнее относилось к одному из мерзавцев с плётками. Гораздо лучше было бы, имейся за поясом у Немира, которого отчаянно мутило, не шестопёр, а шестистрел, как у Вамбы, или ещё лучше, лучемёт, или что там надевалось на руку у Ардерика Обезображенного, но выбирать не приходилось.

– Кром! – закричал улучшенный ученик корчмаря, крутя над головой своё незатейливое оружие.

Ноги не очень хорошо слушались, а травяная поверхность пружинила и качалась, как верёвочный мост. Впрочем, и это обернулось к лучшему, потому что поле для ногомяча отклонило Немира в сторону как раз в тот миг, когда «правому» приспичило швырнуться чем-то металлическим, бешено крутившимся, и свистевшим.

Ноги, поймав ритм качки, вынесли ученика Келио к расстрелянному самолёту. Его противник уронил плеть и вытащил короткий прямой меч. Ровный блеск нержавеющей стали, как у большого кухонного ножа, напомнил Немиру слова Бахаря, учителя боя на мечах и палицах: «Добрый колошенский меч, гва́лаа, скован из трёх слоёв стали, так что по лезвию идёт синяя волна. Меч попроще, тот просто из нержавейки, и закалён до хрупкости, чтоб лучше остриё держать».

– Ксаа́ш! – выдохнул налётчик и ударил сбоку, держа меч вровень с землёй.

Немир повернул плоскость вращения шестопёра, поймав лезвие между литых долек головки. Меч с грустным звоном разлетелся в куски. Продолжая круг, ученик корчмаря шагнул вперёд. Шестопёр хрустко впечатался в правый висок врага. Из его мерзко выпучившихся и побагровевших глаз отхлынула жизнь. Зрелище и событие были исчерпывающе тошнотворными.

Кратко, но опустошительно вывернув нутро наизнанку, Немир вытер рот обшлагом, распрямился, и оценил обстановку. У его ног в смеси крови и рвоты лежал труп с размозжённым черепом. При забое и разделке, например, винландского тура, кровищи проливалось в разы больше, но она воспринималась совершенно иначе, бережно собиралась, взбивалась, цедилась, и шла на приготовление кровяной колбасы. А тут… С расплывавшейся вокруг головы мертвеца (он лежал вниз лицом – и то подарок!) тёмной кляксы стоило срочно перевести взгляд куда угодно ещё. Слева, оставшегося в живых сквернавца не особенно успешно, но достаточно, чтобы полностью того занять, душили своими путами четыре полуголых девы. Мозги второго налётчика, хотя вроде бы ещё находились внутри черепушки, работали с перебоями, поскольку его штаны неуместно оттопыривал изрядный стояк. Самбор же до нового комка в горле напугал Немира: скрюченный в три погибели, он стоял на коленях в траве, левой рукой опираясь на колёсную стойку гироплана, сделанную наподобие трёхпалой чешуйчатой лапы, сжимавшей в когтях дутое колесо.