Бисмарк: Биография - Джонатан Стейнберг

Таблица 3. Развитие железнодорожной сети в отдельных странах (протяженность железных дорог в километрах)

По темпам и масштабам строительства железных дорог Германия опережала другие страны континента. В сороковых годах имел место скоротечный бум, вызванный спекулятивными вложениями в новые акционерные компании и необоснованным ростом стоимости акций. В 1843 году произошла серия банкротств, положившая начало будущим депрессиям и напоминавшая некоторые современные финансовые кризисы. К несчастью, она совпала с последним массовым европейским голодом, поразившим и Восточную Пруссию.Экономические неурядицы задели и Бисмарка. В августе 1846 года он писал брату о тяжелом положении, сложившемся в поместье из-за длительной засухи и плохого урожая:

...

«В Шёнхаузене абсолютно нет денег. Ежедневные выплаты составляют более шестидесяти талеров за неделю, а с лугами нам еще возиться и возиться. Касса пуста, и в ближайшем будущем доходов не предвидится. Кирпичи нам приходится отпускать в долгосрочный кредит, если мы не хотим потерять покупателей»14.

В апреле 1847 года Бисмарк впервые наблюдал бунт – в Кёслине, небольшом городке в средней части Померании, располагавшемся в пятнадцати милях к югу от балтийского побережья (теперь польский город Кошалин). Свои впечатления он изложил в письме Иоганне:

...

«Кёслин бурлит, даже после двенадцати улицы запружены, так что нам удается пробиваться через толпы с большим трудом и под охраной отряда резервистов, которых ввели в город. Лавки пекарей и мясников разграблены. Разрушены три дома торговцев зерном. Повсюду битое стекло… Серьезный хлебный бунт в Штеттине, два дня идет стрельба, говорят, что поставят артиллерию. Скорее всего страхи преувеличены»15.

В воскресенье 11 апреля 1847 года 543 депутата наконец съехались в Берлин на самую представительную ассамблею из всех, какие когда-либо созывались на германской земле. Как отметил Дэвид Баркли, «настроение берлинцев соответствовало погоде»: «Зима была долгой, холодной и трудной. Нехватка продуктов и безработица измучили людей, а весна так и не наступала. На дворе было холодно и слякотно, шел снег вперемешку с ледяным дождем»16. Король же был настроен решительно и сурово. В своей тронной речи он четко обозначил ограниченный характер созванной им ассамблеи:

...

«Никакая сила в мире не может заставить меня превратить естественную связь между государем и народом… в обыкновенные конституционные отношения, и я никогда не позволю, чтобы какой-то исписанный лист бумаги лег между Господом на небесах и этой землей».

Сделав такое недвусмысленное предупреждение, король напомнил еще и о том, что он созвал Соединенный ландтаг, следуя положениям государственного акта от 1820 года, предусматривавшего собрание сословий для утверждения новых налогов17. Заявление монарха покоробило депутатов вне зависимости от их политических взглядов. Граф Траутмансдорф прокомментировал тогда: «Его слова прозвучали как гром среди ясного неба… Одним махом он разбил все надежды и чаяния Stnde(сословий). Я не видел ни одного радостного лица»18.

Нельзя не обратить внимания на одну странную особенность этой ассамблеи: то, как быстро она трансформировалась в нормальное парламентское собрание со всеми присущими ему атрибутами, включая учтивые обращения к коллегам вроде «достоуважаемый господин… предыдущий оратор». Большинство депутатов принадлежали либо к либеральным буржуазным группировкам, либо к прусской аристократической либеральной фракции, возглавлявшейся вестфальским бароном Георгом фон Финке. Группа твердолобых монархистов, отвергавших любые формы трансформации собрания сословий в действительный парламент, была немногочисленная. По оценке Эриха Маркса, аристократов-экстремистов, противившихся малейшим изменениям в абсолютной королевской власти, было не более семидесяти, и в их число входил Отто фон Бисмарк19. Берлинская ассамблея предоставляла прекрасную возможность для того, чтобы заявить о себе, и прирожденное чутье шоумена подсказывало ему, как это сделать. 17 мая 1847 года Бисмарк выступил с коронной речью в качестве нового депутата нижней курии – палаты общин. Дебют получился сенсационный. В манере, очень похожей на то, как юный «лис» студент завоевывал авторитет в дуэльном братстве, Бисмарк сознательно вызвал на себя гнев других депутатов. Перед всей ассамблеей он заявил, что энтузиазм так называемого «прусского восстания» 1813 года никаким образом не был связан ни с либерализмом, ни со стремлением к конституционности. Бисмарк придал народному движению против французских оккупантов свой смысл, полностью опровергавший популярный среди прусских либералов миф о том, что народ поднялся на борьбу с Наполеоном и французами во имя свободы. Трудно представить себе, насколько оскорбительным был выпад Бисмарка. Целое поколение прусских либералов выросло в условиях реакции, согревая себя надеждами, основанными на воспоминаниях о славной народной борьбе за свободу, значение которой так нагло умалил Бисмарк. А что же все-таки имел в виду сам оратор? Если судить по стенографическому отчету, то он утверждал лишь то, что восстание 1813 года не имело никакого отношения к проблемам конституционного либерализма:

«Неверно, будто движение 1813 года могло иметь какие-то иные мотивы, которые ему приписывают, будто ему нужны были другие мотивы, а не унижение, принесенное иноземцами в нашу страну…

Стенографическая запись: гул в зале и громкие выкрики прерывают оратора; он достает из кармана газету «Шпенерше» и демонстративно читает ее, пока маршал не восстанавливает порядок. Затем оратор продолжает выступление.

Плохую услугу (гул в зале) национальному достоинству оказывает тот, кто считает, будто измывательств и унижения, которым иностранная держава подвергала Пруссию, недостаточно для того, чтобы закипела кровь, пробудив чувства ненависти к иноземцу.( Сильный шум, несколько депутатов просят слова. Депутаты Краузе и Гир оспаривают правомочность оратора судить о характере движения, свидетелем которого он не был 20.)».

Отто фон Бисмарк занял свое место на политической сцене Пруссии и не покидал его до самой смерти в июле 1898 года. И все его выступления и в ландтаге, и в рейхстаге, как и первая громкая речь, отличались презрительным отношением к членам высоких собраний, драматическими жестами и вызывающими идеями, облаченными в искрометную прозу и выраженными простыми разговорными формами и обыденной тональностью. Он всегда и намеренно предпочитал консенсусу конфликт, видя в столкновениях, по замечанию Кларка, «очистительный элемент». Такого же мнения и Эрих Маркс: