Танго смерти - Юрий Винничук

Наверное, вы уже заметили, что вся моя семья была так или иначе связана с миром иным, даже гостиная наша напоминала покойницкую – на стенах висели фотографии множества усопших теток, дядьев, прадедов и прабабушек вместе с их покойными друзьями и подругами, и кто знает, может, даже с любовницами и любовниками. Поэтому вполне естественно, что я оказался именно в конторе пана Кнофлика, где можно было купить не только замечательные удобные гробы, в которых и живому было бы приятно вздремнуть, что частенько и делал глуховатый плотник Боучек, перебрав пива в кнайпе Кучко, но и венки, ленты, статуи рыдающих муз, высеченные сердца матерей и большие, в человеческий рост, подсвечники. А еще у пана Кнофлика был черный катафалк, который он запрягал четверкой вороных лошадей и сам ими правил, сидя на козлах в черном фраке и черном цилиндре. Оба – и хозяин, и плотник – были чехами и разговаривали очень громко, потому что плотник плохо слышал, но, видимо, этого не осознавал, будучи уверенным, что все вокруг глухие, кроме него, поэтому и вопил, как гуцул на пастбище. Завидев мою бабушку, пан Кнофлик обрадовался так, будто она привела ему не меня, а свежего клиента, которого он должен был со всеми почестями похоронить.

– Прокристепана[56]! Кого я вижу! Сирена Полтвы! Золотой голос потустороннего мира! Прошу, прошу, смотрите под ноги. – А потом крикнул в глубь конторы: – Боучек, перестань шуршать рубанком, ничего ж не слышно! – Но Боучек продолжал шуршать, мурлыча себе под нос какую-то песенку, а пан Кнофлик усадил нас рядом с дубовым гробом, украшенным бумажными цветами и устланным белым бархатом, и сказал: – Здесь нынче будет лежать пани адвокатша. Видите, какая мягкая постелька? Сомневаюсь, что у нее при жизни мягче была. Пойдете завтра ее оплакивать?

– Ой, пойду, пойду, – вздохнула бабушка, – у меня завтра трое похорон.

– Ого! – всплеснул руками пан Кнофлик. – Целых трое! Какое счастье! А у меня только одни. А те двое, это, наверное, пан Апельцинер и пан Струсь? Ай-я-яй! Перехватили их у меня братья Пацюрки. И где же тут справедливость, а? Они ж им подсунут сосновые гробы, раскрашенные под дуб, а я даю настоящие дубовые. Вот, послушайте?! – Он постучал костяшками пальцев по гробу. – Слышите, какой звук? Из такого гроба можно скрипки делать, бандуры, трембиты и контрабасы. Вы, когда там будете, подскажите им, кто настоящий гробовщик. Может, еще кто умирать будет, так пусть идут ко мне. Даю скидку десять процентов и подсвечники даром. Я вам даже подскажу, как это сделать, чтобы было деликатно. Когда будете голосить, то будет достаточно, если вы вставите такие слова: «Ой, в какой же тебя гроб положили-и-и? Это ж гроб не дубовы-ый, а сосновы-ый!» Ну как? Но я вас перебил. Вы ко мне по делу?

И бабушка поведала о своем любимом внуке, который только о том и мечтает, что о похоронной конторе, и с малых лет мастерил из спичечных коробков гробы, в которых прятал всяких жучков, закапывал их с почестями в землю и ставил кресты с веночками, которые сам же из травинок и плел, а пан Кнофлик сразу стал обдумывать, куда меня пристроить, потому что даже речи быть не могло, чтобы он посмел отказать бабушке, которая не раз ему клиентов поставляла, а теперь просто обязана будет помогать ему в его гешефте.

– О, знаю, – щелкнул пальцами пан Кнофлик, – он будет нести перед катафалком крест. Дам ему черный фрак, черный цилиндр и черные туфли. А в свободное от похоронных процессий время будет помогать Боучеку украшать гробы. Думаю, он, как представитель такой высокохудожественной семьи, должен обладать большим эстетическим вкусом.

– И не сомневайтесь, – заверила его бабушка, – он даже когда накладывает себе на тарелку картошку, формует из нее очень красивые кучки, сверху украшает укропчиком, а сосиски никогда не разрезает поперек, а только вдоль, режет их соломкой. Эстет до мозга костей.

– Тем более, что я у вас в долгу, ведь вы не изменяете мне с этим мерзким Курковским. Вы видели его процессию? Целая орда этих его плакальщиков, которые топчутся рядом с катафалком, носы у них свекольные, а когда я вижу их залитые слезами глаза, то меня не покидает мысль, что он им туда какую-то хреновину закапывает. И не какой-нибудь дух у них изо рта веет, а чистый spiritus!

Вот так я и приступил к работе у пана Кнофлика. Больше всего мне нравилось идти в черном фраке и в цилиндре медленным шагом впереди катафалка с крестом в руках, ловя на себе восхищенные взгляды прохожих. Правда, и здесь мои приятели давали о себе знать и во что бы то ни стало пытались меня рассмешить, показывая разные глупости, но я шел, стиснув зубы, как ожившая мумия, и смотрел только прямо перед собой, точнее на крест, который держал в руках, а чтобы лучше сосредотачиваться, я даже нарисовал на кресте маленькую точечку и не сводил с нее глаз.

К эстетическому оформлению гробов я относился с творческим вдохновением. Гроб, в котором должны были похоронить пана Адама Цегельского, ветерана и кутилу, отпетого пьянчужку, который ежедневно выдувал по шестнадцать кружек пива, при этом внимательно их считал, расстегивая поочередно после каждой кружки одну пуговицу на жилетке, а так как было их восемь, то поочередно после выпитой кружки и застегивал, и лишь тогда покидал кнайпу, поклонившись корчмарю, я оплел колючими побегами ежевики и терновника, а когда семья выразила свое удивление, объяснил, что эти колючки символизируют страдания покойного, его готовность ради Отчизны преодолевать любые преграды, и они согласились, что я прав, а сын покойного даже вручил мне злотый.

– А ну-ка, пани, вы только посмотрите, – говорил я вдове, – разве ваш муж при жизни лучше выглядел? Обратите внимание на это свежее выражение лица, на эти добрые улыбчивые и радостные губы, с которых, конечно же, не могло сорваться ни одно дурное слово! Память об этой счастливой улыбке вы пронесете через всю свою жизнь!

И растроганная пани Цегельская тоже мне сунула злотый, а в другой раз, когда пани Дупская-Коципинская стала крутить носом из-за слишком дорогой отделки гроба, тыча пальцами в живые цветы и допытываясь, почему я не использовал искусственных, я объяснил:

– Неужели вы не понимаете, что искусственные цветы – это символ смерти, но смерти неотвратимой, смерти смертельной, символ упадка и разложения, они никогда не воскреснут для новой жизни, не к ним обратится Господь: «Встаньте и идите!» в День Суда Божьего! – Тут я поднял вверх указательный палец, и пани Дупская-Коципинская задрожала всем телом, а пан Боучек перестал шуршать рубанком и разинул рот. – Искусственные цветы неестественные, уродливые и непристойные. Эта яркая краска, которая линяет на солнце, а после первого же дождя превратит их в пугало и испортит вам настроение. А запах – этот мерзкий запах мокрой тряпки! Фу! Меня уже от одной мысли выворачивает! Зато живые цветы, даже увядшие, даже засохшие, никогда не потеряют своего достоинства, сохранят ваш контакт с покойным, передадут ваш последний привет на тот свет своим благоуханием… А в День Воскресения Мертвых эти цветы оживут вместе с вашим мужем, и вы только представьте себе эту огромную толпу воскресших людей… Эти миллионы миллионов… Как вы думаете – каким образом удастся вам среди этого бесчисленного множества отыскать своего мужа? А я скажу: по запаху! По запаху этих самых цветов! Вот принюхайтесь – это маттиола! – она способна мертвого пробудить ото сна! И не одного уже, между прочим, пробудила. Да-да, не удивляйтесь. В случае летаргии маттиола дарит нам шанс избежать ошибки. – Безутешная вдова при этих словах с опаской посмотрела на пана Дупского-Коципинского, не собирается ли он и впрямь пробудиться от летаргии, но слащаво-приторный запах трупа, вызванный летней жарой, успокоил ее изболевшуюся душеньку, и она, облегченно вздохнув, кивнула: