Белая голубка Кордовы - Дина Рубина

– Меньше чем за пятьдесят евро я не отдам!

– Пе-епи!

– Вот и хорошо! – он отсек дальнейшие препирательства, решительно извлекая из внутреннего кармана куртки портмоне. Как хорошо, что он никак не окультурится, по словам Ирины, никак не превратится в западного человека, а, словно торговец редиской, продолжает носить с собой натуральные деньги. Ты еще резинкой их перевяжи! Да, дорогая. И резинкой, если потребуется. Вот именно для такого случая, Ирина Леонидовна, вот для такой оптовой закупки редиски я, старый провинциал, и таскаю с собой немножко денег. Как говорил дядя Сёма: «немножко денег никому не мешает».

А рама, родная рама – это в нашем деле все равно, что родная мама. Ее и реставрировать ни в коем случае не нужно: оберег, драгоценность. Особенно, когда пятно естественной грязи плавно переползает с рамы на подрамник, а там и на холст. Да: рама предстанет перед музейными экспертами такой, какая уж она есть – ветхая, потревоженная жучком, с почти полностью вытертой позолотой на сильно разрушенной лепнине листьев и плодов…

И кофе он выпил с удовольствием – отличный кофе с парочкой горячих чуррос, пока хозяин писал под его диктовку буквально несколько слов: историю находки, скупую и великую сагу песнь песней о кирпичном сарае, в угрюмой и пыльной тьме которого картина стояла в ожидании предприимчивой Пепи много десятков лет.

– …И название кафе напишите, не забудьте, – спохватился он. – «Амфоры» – я не ошибся? Никогда не читаю вывесок.

– Да нет, кабальеро, – живо отозвалась от прилавка проворная Пепи. У нее уже выстроились три студиозуса, по-утреннему зябко-сутулых, не совсем еще проснувшихся.

– Никаких тут иностранных амфор. Наше кафе называется по-родному по-испански: «Бланка палома».

– Как?! – ахнул он, едва не выронив огрызок чурро на тарелку. – Как вы сказали?

– А что вас удивляет, сеньор? – усач поднял косматые брови, в точности повторяющие разлет его усов.

– Нет… о, ничего особенного, – пробормотал он в некотором смятении. – Прекрасное название… Но, мне казалось, оно в традиции, скорее, андалузских городов?

– Еще бы! – воскликнул хозяин. – Теперь вы понимаете, откуда родом моя Пепи?

– Неужто из Росио? Я был там года два назад, как раз на «Пентекостес»…

И еще минут десять они с обрюзгшей красавицей обсуждали великолепие ежегодной процессии – до миллиону человек, сеньор, до миллиону ежегодно! – и изящество самой церкви – легкой и белой, – и золотое сияние крылатых полукружьев вокруг головы Мадонны, что кротко-улыбчиво плывет под узорным балдахином, вызывая у паломников исступленный, трепетный восторг.

Поистине, легка ты, десница Божья.

Легка, как милосердное крыло Белой Голубки.

Он поднимался к отелю с картиной в одной руке и рамой – в другой, обдумывая свои планы, которые из-за двух утренних событий надо было перекроить.

Например, отменить вечерний рейс в Тель-Авив, смотаться на поезде в любую европейскую экспертную лабораторию, где картину подвергнут всесторонней технологической экспертизе (незнакомое ликующее чувство абсолютной подлинности и правды). Дороговато, прямо скажем, и даже весьма дорого. Но непременно, господа-коллеги, коллекционеры и эксперты: и химическую экспертизу, и рентген, и инфракрасные лучи, и ультрафиолет!

Что там у вас еще придумано? Мы все пройдем, получив авторитетнейшее научное заключение после серьезнейших проверок, прежде чем уединиться с будущим Эль Греко для обоюдного вдохновенного творчества…

А пока заехать к Марго и, тщательно запеленав и укутав драгоценную добычу, проработать маршрут, по которому картина достигнет (морской путь? Из порта Кадиса? договориться с ребятами или пойти на риск вывоза воздушным путем в качестве старой швали с мадридской барахолки – тетке в подарок, например? – все тщательно продумать!) – по которому картина достигнет его дома на лесистом холме, где укроется до своего поразительного, сенсационного преображения…

Атеперь слушай сюда, Зюня, – сказал он себе, как когда-то говаривал дядя Сёма. Ты поглубже заныкаешь добытый Люком адрес и имя и дашь отстояться мыслям и сложиться сюжету. Ты не помчишься покупать билет до Майями, о, нет, ты не будешь сходить с ума, изрыгать угрозы и размахивать пистолетом. Ты не будешь идиотом, Зюня. Наоборот: ты замрешь, как замирает пустынная гюрза, перед тем как ударить наверняка. Дашь время Люку и всем остальным забыть о твоей просьбе. И не станешь воображать Андрюшу, простертого на полу мастерской.

Да, именно: составить скрупулезный план и выверить его по минутам. Как там, в известном романсе: «уймись, безнадежное сердце»?

Войдя в двери отеля, он пересек холл и направился к лифту, продев локоть в раму (позвольте предложить вам руку, мадам) и привычно обшаривая карманы. Ключ он никогда не отдавал на стойку.

– Сеньор… э-э… послушайте, сеньор! Двести одиннадцатый номер!

Не дозвавшись, девушка-дежурная выскочила из-за стойки, торопясь удержать его до того, как опустится кабина лифта.

– Сеньор… вас дождались вчера эти двое мужчин?

Он смотрел на нее, не отвечая.

Спокойно! Двое мужчин могли быть и жаждущим пообщаться Хавьером с каким-нибудь его приятелем, и кто угодно из участников конференции. Всем известно, где ты обычно останавливаешься.

– Вас вчера вечером спрашивали двое мужчин… Потом они поднялись и минут через десять опять спустились… Записки не оставили. Я спросила, что передать, они сказали – ничего, и ушли.

– Как они выглядели? – спросил он.

– Ну… – она задумалась, добросовестно силясь припомнить посетителей. – Они выглядели… никак! – и удивленно посмотрела на него сквозь модные очечки. – В таких обычных куртках, обычных кепках… Среднего роста оба.

– Я тоже среднего роста, – перебил он ее. Опустилась кабина лифта, створки дверей разошлись. Пусто…

– На каком языке они говорили?

– Нормально… ой, простите! – по-испански.

– Без акцента?

Она была смущена этим резким допросом и чувствовала себя почему-то виноватой.

– Да… н-нет… без акцента.

Створки лифта опять сошлись.

– А я, – спросил он, – я говорю с акцентом?

– У вас очень хороший испанский, сеньор.

– Но акцент все же есть?

– Небольшой, сеньор…

– Благодарю вас.

Он кивнул ей, нажал на кнопку и вошел в кабину лифта.

В его номере побывали. И побывали так, чтобы он не усомнился, позволив себе по рассеянности не заметить визит гостей. Никаких бесчинств: просто все личные вещи переставлены местами.

Они даже в ванную сунулись. Флакон «Лёкситана» стоял теперь на крышке туалетного бачка. Лагерное остроумие…

Хорошо, что некоторые вещи он всегда оставляет в камере хранения отеля. Сейчас там лежали туба с аукционными картинами и сверток с досками подрамников.

Надо во что бы то ни стало правильно растолковать это послание неизвестно от кого.

Он вышел на балкон. Пегая, влажная, запятнанная лишаями плесени черепица толедских крыш еще таяла в седой утренней тени, и только кафедральный собор уже красовался первым пурпурным накатом еще низкого солнца, чей одинокий луч брандспойтом бил в прореху синей тучи.

Грянул звонок за его спиной. Черт! Черт бы побрал эти оглашенные вопли всех телефонных аппаратов во всех старых отелях!

Он выждал три рокочущих пулеметных очереди, затем подошел к телефону.

– Профессор… – нежно проговорили в трубке. – Ты так рано убежал.

– Пилар! – крикнул он с облегчением и с неожиданным смятением, перехватившим ему горло. Неужели она так задела его? – Пилар, Пилар… моя радость… корасон[25]… Ты так крепко спала, а я уже должен был…

Как хорошо, что он не оставил ей денег. Хотя девочка очень в них нуждается. Поборолся, поборолся с собой, и – не оставил… Он потом найдет способ переправить ей, потом, когда утихнет в ее памяти сегодняшняя ночь двух сирот.

– Только не думай, что я звоню выцыганивать у тебя еще свидания! – запальчиво проговорила она. – Нет, подожди, не перебивай! Просто я проснулась и дозвонилась до Хесуса, насчет этого художника, твоего токайо[26]… Ну, слушай. Он действительно имел отношение к Эль Греко и работал в его мастерской, хотя сам родом был из Кордовы, и, похоже, появился здесь после каких-то преследований. Но дело не в этом. Он был ему родственником.

– Родственником?! Но Грек в Испанию попал совершенно одиноким.

– …со стороны жены. Я имею в виду эту девушку, Херониму де Лас Куэвас, мать его сына, на которой Доминикос вроде бы официально не был женат.

– Да, там ведь с ней какая-то загадочная история…