Все. что могли - Павел Ермаков

— Ну-ка, шагом марш. До своей палаты без посторонней помощи. Есть ли у вас воля, как о том ходит молва?

Ступив на больную ногу, Ильин охнул, но не схватился за стену, постоял, приходя в себя и чувствуя, что нога не отказала как раньше, держала его. Стиснув зубы, обливаясь потом, он доковылял до палаты и упал на кровать. Через десяток минут появилась сестра.

— Андрей Максимович, доктор вас к себе зовет, — сказала она жалостливо, встала рядом, подставила хрупкое плечико. — Опирайтесь.

— Спасибо, Зоенька, снова попробую сам.

Все повторилось. Пожалуй, путь до врачебного кабинета на этот раз показался еще длиннее.

— Чудненько. Как и ожидалось, организм, с помощью медицины, осилил недуг, — врач наконец-то расправил брови, повеселел.

У него оказалась замечательная, добрая улыбка. Латынь, к которой он снова прибег, уже не настораживала Ильина.

— Каждый день вот такие пробежки, как сегодня. Постепенно увеличивайте нагрузки. Все будет в порядке, — напутствовал он.

— Буду стараться, — пообещал Ильин.

Вскоре он на прогулку в парк не взял костылей. Морщился, вытирал струившийся по лицу пот, но шел. Черт побери, шел самостоятельно, на самую дальнюю аллею.

Тут было тихо, совершенно безлюдно. Сейчас он по-настоящему обнаружил, какая вокруг него была благодать. Лопотала листва, возились на ветках и щебетали птицы. Солнечные лучи простреливали кроны, узорчатые тени бродили по посыпанной песком дорожке.

Все говорило о покое, а у Ильина день ото дня тревожнее становилось на сердце. Казалось, ему досаждало и безоблачное небо, нежно голубевшее через просветы в густолиственных кронах деревьев, и легкие дуновения теплого ветра, и беззаботный птичий щебет. Нередко у него вызывали приступы ярости доносившиеся с соседней аллеи щелчки о стол костяшек домино, в которое без устали резались выздоравливающие, и даже обязательный послеобеденный «мертвый» час. Он не мог выдержать, принять эту умиротворяющую, расслабляющую обстановку. Существо его протестовало против того, чтобы в одни и те же минуты по столу ерзали костяшки домино, а где-то под хлесткими пулеметными очередями падали бойцы. Он будто наяву видел их, захлебывающихся кровью, слышал, как в последних судорогах мертвеющие пальцы скребли землю, рвали траву на лужайке, похожей на эту, красовавшуюся перед ним, а там перепаханную взрывами мин и снарядов, опаленную огнем, провонявшую порохом и гарью.

Ему снова, как и десятки раз прежде, вспоминался взорванный июньский рассвет, задымленный, пронизанный багровыми сполохами двор заставы, беспрерывный рев моторов на земле и в воздухе. Вслед за этим видением приходили другие. И все из тех, первых часов, дней и месяцев сорок первого года. Он опять шел через сожженные и разграбленные села и хутора, спотыкался израненной ногой на изуродованных гусеницами танков дорогах, прятался в лесных чащобах. На все это явственно накладывались мельтешащие языки ядовитого пламени, доносились затихающие крики заживо сжигаемых в сарае женщин и детей, и среди них его жены и дочки Машеньки… Тогда железным обручем стягивало грудь и острая боль пронизывала сердце.

Выйдя из этого тяжкого состояния, он начинал думать о том, почему столь легко немцы подмяли нас в самом начале. Ну, ладно, пограничные заставы, хотя и стояли насмерть, это все-таки маленькая частица нашего вооруженного сопротивления противнику. Как получилось, что Красная Армия оказалась неспособной противостоять немцам? На нас внезапно напали? Сейчас, в госпитале, Ильин прочитал прошлогодние газетные подшивки. В них много и часто, как об одной из решающих причин успеха немецких войск, говорилось о внезапности их нападения. Разве не было известно наверху, что они стянули к границе огромные силы? Может, товарищу Сталину не докладывали об этом? Не верит Ильин, чтобы не докладывали. Все было известно. Это стало ему понятно еще тогда, когда он горячо, азартно добивался от своего начальника отряда ответа на мучившие его вопросы после заявления ТАСС четырнадцатого июня сорок первого. На это заявление и сослался подполковник, мол, вот тебе, едрена корень, все до тонкости и объясняется. Немецкое руководство верно своим обязательствам по заключенному с нами пакту о ненападении. На деле-то вышло иначе: слишком мы были доверчивы и простодушны.

«Неужто товарищ Сталин ошибся в своих расчетах? — подумал так Ильин, и мурашки на спине пробежали. — Что это он такое несуразное о товарище Сталине полагает? Поправил себя: не ошибся Сталин, а слишком доверился Гитлеру, его обещаниям. Стало быть, и вождю не все подвластно, не все его ум охватывает. Он ведь тоже человек, ему, как любому из нас, свойственно заблуждаться». В мыслях-то Ильин это допускал, а сказать кому, пожалуй, не решился бы.

«Нет, не мог товарищ Сталин ошибаться, — убеждал он себя, — не имел на это права. Он на такой высоте, где любая ошибка большой ценой отзывается». Речь его на военном параде седьмого ноября не раз прочитал. Представил, как, подойдя к самой Москве, немцы в бинокли ее разглядывали, видели себя на Красной площади. Сталин там речь свою произносил, а немцы готовились к последнему броску, чтобы в Москву ворваться. Не вышло. Как говорится, по усам текло, а в рот не попало.

Не зря в своей речи Сталин сказал о нашей русской боевой славе, назвал великих предков, кто ратные дела России вершил. Давно бы так-то, а то все больше о гражданской войне говорили, да о ее героях. Ильин не против, надо и гражданскую войну вспоминать, героев славить, белых проклинать. Крови друг у друга пролили немало. Но и о России помнить надо обязательно. А не только в анкетах писать, чем ты занимался до октября семнадцатого?..

К стыду своему Ильин признает, что не знал даже, кто и как охранял границы старой России. Прочитать о том негде было, такой литературы не издавалось, в училище тоже не рассказывали. Но ведь охранялась же граница, издавна береглась. По Закавказью он помнит, некоторые наши заставы располагались на бывших постах Российской пограничной стражи. Сложены они были из природного камня. Не посты, а маленькие крепости. Уверен, не меньше нашего предки гордились своим Отечеством. Как же иначе-то? Если народ перестанет чтить свое прошлое, он не поймет и не оценит настоящее, не поверит в будущее. Мы с именем Сталина в бой идем, они шли за Веру, Царя и Отечество.

Эх, скорее бы вылечиться да на фронт отправиться.

Опять глянул на голубевшее небо. Голова закружилась, он вздохнул. Нет, не под силу оказалось ему созерцать эту благодать. Не усидел в далеком и тихом углу, под сенью деревьев, не смог один оставаться в парке, стомленном летним зноем. Перебравшись поближе к входным воротам, он стал ждать Горошкина. В эту минуту осудил себя за жалкую мыслишку, как-то пришедшую к нему, что, дескать, остался в одиночестве на белом свете. С Васей Горошкиным вдвоем. Разве это одиночество? Полковник Стогов из Главного управления приходил к нему. Значит, понадобился Ильин. Это обнадеживало.

Васю Горошкина утром выписали, он ушел за назначением. Послал с ним полковнику Стогову подробную докладную о первых боях на границе. Написал, что знал, что видел лично и слышал от очевидцев с других застав, потом присоединившихся к нему. Особо выделил начальника пограничного отряда, делавшего все возможное в тех условиях, чтобы укрепить границу, начальника штаба своей комендатуры, погибшего мученической смертью, младшего политрука Петренко, подорвавшего себя и немцев гранатой, особиста, отдавшего жизнь на заставе, командира партизанского отряда Лукича, ставшего жертвой предательства. Позже при встрече с полковником скажет, что берет на себя полную ответственность за достоверность сообщаемых сведений, и припишет это на докладной.

С нетерпением ждал возвращения Василия. Тот появился вечером. На нем были новенькие гимнастерка и брюки, кирзовые сапоги, за плечо закинут вещевой мешок. Он вытянулся перед капитаном.

— Докладываю: еду на фронт, — голос вдруг дрогнул, взгляд затуманился. — Разрешите попрощаться… когда еще свидимся-повстречаемся. Кто об этом знает?

— Погоди немножко, сядь, — Ильин глядел на Горошкина страдальчески, хотя и знал, что расставание неминуемо, но он не ожидал, что произойдет оно столь внезапно. — У полковника Стогова был?

— А как же. Ваш конверт ему передал. Вот вам от него записка, просит доложиться, как выпишетесь.

— В каком направлении едешь-то?

— Не сказали. Что на фронт и в пограничный полк — точно. Уже включили в воинскую команду, отправляемся сегодня. Отпустили попрощаться, — Горошкин украдкой бросил взгляд на входные двери лечебного корпуса. — Пойти докторам поклониться за лечение.

— Дисциплину, Вася, нарушать не станем. Опаздывать в таких случаях нельзя. — Ильин почувствовал, как спазма схватила глотку.

Поднялся, обнял старшину, расцеловал.