Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858) - Адольф Демченко

Сохранилась переписка Терещенко с архиепископом Иаковом, заключающая в себе ценные сведения о результатах археологических разысканий. Будучи в Саратове, ученый, несомненно, делился своими открытиями с саратовскими знакомыми, и ученик семинарии Чернышевский был в курсе осуществляемых научных работ.

В письме к Иакову от 17 марта 1843 г., посланном из Царёва, Терещенко сообщал, что получил от протоиерея Шиловского богатую коллекцию некоторых украшений и татарских серебряных и медных монет, которые «отправлены к г. профессору Саблукову для рассмотрения, с возвращением их ко мне». «Я не думаю, – писал Терещенко после двух лет тщательных поисков, – чтобы христианская церковь была внутри Сарая. <…> Но нет сомнения, что могли быть подвижные и временные жилища христиан внутри Сарая, иначе откуда бы взялись кресты, подсвешники, ладан, куски парчёвой материи, репиды, блюдечко с изображениями священными». «Что место Царёва было столицею Золотой Орды, то в этом нет никакого сомнения, – продолжал Терещенко в том же письме, – это уже доказано монетами, найденными по сие время около 14 000».[309]

О результатах своих трёхлетних разысканий Терещенко регулярно сообщал в дневниковых заметках, помещаемых в местной газете её редактором А. Ф. Леопольдовым.[310] Разумеется, отец и сын Чернышевские внимательно следили за этими публикациями. К сожалению, выписки Николая Чернышевского из местной газеты сохранились в очень небольшом количестве, и мы располагаем только отдельными извлечениями из статей, опубликованных в 1844 г. (№ 12, 14, 18, 43).[311]

К этому же времени относится интенсивная публикаторская деятельность Саблукова. В декабре 1843 г. в газете появилась его статья «Монеты Золотой Орды». «Редакция, – писал А. Леопольдов, – принимает эту учёную статью с истинною признательностью к сочинителю оной профессору Саратовской духовной семинарии Гордею Семёновичу Саблукову, покорнейше прося его и впредь украшать „Саратовские губернские ведомости” подобными статьями. Вот прекрасный пример для всех саратовских учёных, которых редакция и прежде приглашала участвовать своими трудами в сем издании, как общеполезном деле, могущем идти с желаемым успехом только при усилии многих умов». В следующем году Саблуков помещает в газете статью «Очерк внутреннего состояния кипчакского царства» – обширное историческое исследование, до сих пор не потерявшее научной ценности.[312] По разработанной Саблуковым инструкции его ученики и он сам записывали во время каникул различные сведения из народного быта, и собранный материал был передан Терещенко для книги «Быт русского народа». «Сохранившаяся в бумагах Гордия Семёновича переписка с Терещенко, – сообщал современник, – заключает в себе множество дорогих для науки замечаний и свидетельствует о редкой учёности скромного учителя».[313] Продуктивность Саблукова как исследователя-публикатора поразительна при его загруженности учебными делами, постоянными поручениями Иакова рецензировать рукописи присылаемых ему историко-археолого-филологических работ (в архиве сохранилось несколько таких рецензий). Как лицу духовного звания Саблукову поручались увещевания татар и раскольников в епархии, составление и чтение проповедей и множество других дел. И всё же Саблукову удавалось уделять науке немало времени.

В круг научных интересов Саблукова был вовлечён и его лучший ученик по татарскому классу Николай Чернышевский. «Без сомнения, в связи с этими исследованиями остатков татарского владычества, – писал А. Н. Пыпин, – находилась одна работа, которая исполнена была Н. Г. Чернышевским по поручению или предложению арх. Иакова. Это был довольно подробный обзор топографических названий в Саратовской губернии татарского происхождения».[314] Действительно, в архиве Чернышевского хранится его рукопись, на первом листе которой автором написано: «По поручению Преосвященного, о селениях Саратовской губернии с татарскими названиями. 1845». В тексте встречаются поправки, сделанные рукой Гаврилы Ивановича.[315]

Г. С. Саблуков был первым, у кого Чернышевский прошёл серьезную и основательную филологическую школу. Под его руководством приобретены навыки исследовательского труда, привит вкус к научным занятиям. В письме к Саблукову от 27 апреля 1848 г. студент Чернышевский выразил искреннюю признательность бывшему учителю, – «кого я из всех людей, которым я обязан чем-нибудь в Саратове, и уважаю более всех как учёного и наставника моего, и люблю более всех как человека» (XIV, 147). В марте 1851 г. по дороге в Саратов Чернышевский навестит Саблукова в Казани (I, 403), а в автобиографических записках 1863 г. назовёт его одним «из добросовестнейших тружеников науки и чистейших людей», каких он знал (I, 702).

9. Уход из семинарии

Решение уйти из семинарии явилось результатом глубоко сознательного шага, вызванного обстоятельствами, попытки рассмотрения которых предприняты в предыдущих частях этой главы.

Прежде всего, не удовлетворяла казённая схоластическая система обучения в семинарии. Домашнее обучение, основанное на гуманности и на воспитании привычки к самостоятельности, резко сменилось обстановкой бессердечия и жёсткого надсмотра, регламентацией чувств и воли. Семинария предписывала свой образец религиозного служения, далеко не совпадающий с теми духовными критериями, к которым Николай привык дома. Чиновно-иерархические разделения среди преподавателей и членов семинарского правления, раболепие одних и бездушное засилие со стороны других, наушничество, безжалостная эксплуатация действительно талантливых, но не умеющих постоять за себя (пример Саблукова), – вот та среда, которая пополнялась за счет выпускников духовных академий. Именно в таком обличье проступало будущее, на первых порах ожидавшее и Николая Чернышевского, решись он на академию. При непосредственном соприкосновении с этой средой оказалось, что обстановка жизни духовных лиц, даже облечённых академическим образованием, ничем существенно не отличается от обычной «мирской» действительности, где рядом с губернаторской роскошью и самодурством бытует бедность и бесправие (Катерина Егоровна, врач Яковлев и другие). Социальные контрасты обыденной жизни, рано поразившие воображение впечатлительного Николая Чернышевского, обнаруживали себя и в среде просвещённейших мужей алтаря.

Общение с Саблуковым открыло перед Чернышевским иные перспективы научного служения. Увлечение восточной филологией и историей переросло в желание посвятить жизнь научно-филологическим изысканиям на восточном факультете университета. Ведь именно Саблукову Чернышевский писал в 1846 г.: «Обстоятельства, известные Вам, не допустили меня избрать восточный факультет: но ни любовь моя к восточным языкам и истории, ни, в этом, надеюсь, я не должен уверять Вас, ни признательность и живейшая благодарность моя к Вам как первому наставнику моему по восточным языкам не могли и не могут уменьшиться оттого, что другие предметы должен формально изучать я в продолжение этих четырёх лет» (XIV, 71). О каких «обстоятельствах» идет речь, говорить трудно. Вероятно, решающее значение имело мнение матери Чернышевского, полагавшей, «что Николаю Гавриловичу незачем учиться татарскому языку, так как на нём нет научных книг».[316] Так или иначе, значение имеет самый факт пересмотра значения духовной академии, мечта о которой уступила место мыслям об университетском образовании, более перспективном в научном отношении.

Своеобразным катализатором в этом нелёгком процессе размышлений, в который оказалась вовлечённой вся семья Чернышевских и, вероятно, Пыпиных, послужили следующие два события 1843 г.

В августе академическое духовное управление удовлетворило просьбу Саблукова об увольнении из духовного звания в светское.[317] Речь шла вовсе не о разрыве с религией, Саблуков по-прежнему оставался глубоко религиозным человеком. Отказом от духовного звания Саблуков освобождал время для научных исследований – главного дела жизни. В автобиографических записках 1863 г. Чернышевский сообщал о проповедях Саблукова (регулярное составление и чтение проповедей входило в обязанность семинарских преподавателей духовного звания), «которые занимательны не сами по себе, а по переписке» (I, 702). Эти слова свидетельствуют об ироническом отношении не только Чернышевского, но и Саблукова к обязанности, отнимавшей слишком много драгоценного времени. Решение Саблукова выйти из духовного звания, принадлежность к которому не способствует научным занятиям, не могло не оказать известного влияния на его ученика. Пример для Николая Чернышевского чрезвычайно важный, когда его любимый учитель добровольно отказался от духовной карьеры ради науки.