Война затишья не любит - Алескендер Рамазанов

– Ну, коль веришь, говори… Афганистан – Страна чудес, как в «Золотом ключике», слышал о таком? – Разумеется, прапорщик Верчук Александр Григорьевич имел в виду Поле чудес в «Стране дураков», но разговор начинался интересный, почему бы не соблюдать дипломатические обороты?

Непрост оказался и Хайр:

– Хлебом клянусь! Два часа езды… В сторону вашей переправы, той, что за Хайратоном. Понтонный мост… Грыгорыч, только одно условие: пусть мушавер все знает. Скажи ему, что я все покажу. Он тебя послушает. Я сам боюсь к нему подходить.

– Молодец, правильно политику партии понимаешь. Я за Кузякина отвечаю, и, если бы ты полез к нему со своими россказнями, тебе секир башка. А теперь молчи и жди, когда позову.

Хайр крутился возле Грыгорыча весь вечер, помогая готовить, подавать на стол, провожать гостей, но так и не заметил, чтобы прапорщик о чем-то говорил с мушавером. Только когда отъехал последний «уазик», на капоте которого офицеры распили бутылку коньяка, закусывая помидорами, зеленым луком и шпротами, Грыгорыч остановил мушавера, двинувшегося неверной походкой к спаленке:

– Василий Федорович, я подарок вам под конец приберег.

Кузякин вяло отмахнулся:

– Какой еще подарок! И так на тебе вывез весь этот прием, будь он неладен. Пусть Хайр поможет прибраться, да отдыхай завтра.

Говорил полковник добрые слова механически, а сам уже понимал, что недаром здесь тощий афганец весь вечер крутился, усердствовал, да и не тот человек Варчук, чтобы шутить на ночь…

Вот он, настоящий мушавер! Ни следа от водки-пива-коньяка. До конца не дослушал Хайра, кивнул прапорщику, загородившему дверь в кухню: сметай все со стола. Тут же карта развернулась, двухсотка.

– Давай, дорогой Хайр-Мамад, снова. С числа и времени, как помнишь, что помнишь.

Через час подробных расспросов понял Хайр – назад дороги нет. Эти люди не отступят. А что он, собственно, знал о добродушном на вид полковнике и этом прапорщике, чей один кулак был сравним с его, Хайра, головой? Нет, все было по-хорошему, даже о доле каждого мушавер сказал смеясь:

– По-русски, да, Хайр-Мамад, на троих!

О, Аллах, шурави и здесь все измеряют на водку, удивился Хайр. Один только раз стало ему не по себе. Вдруг на чистом фарси сказал мушавер:

– Ты молод, чтобы обманывать. Вопрос в другом: была тайна – твоей пленницей. Теперь ты ее пленник. Если, кроме нас троих, кто-то в дивизии знает о ящике, даже намеком, говори сразу. Нет, не торопись… Вспомни. Кто-нибудь еще слышал от тебя?

Хайр отчаянно замотал головой, боковым зрением заметив, как поглаживает лапа Грыгорыча выступ пистолетной рукоятки под рубашкой. А ведь сжалось все внутри: был обман, да еще какой! В рассказе фигурировал один ящик. Это была полуправда, а она – хуже обмана.

– И опять верю, – встал и потянулся Кузякин. – Всем все забыть. Чапай думать будет. Спать, значит. Все, искатели приключений на свою жопу.

Тут Хайра совсем отпустило. Он знал: если шурави что-то нравится, то они щедро употребляют бранные слова. Было удивился, когда инструктор на полигоне хвалил его за удачную стрельбу из гранатомета, упоминая при этом интимную связь с чьей-то матерью. А со временем даже похвала: «Молоток, сукин сын!» перестала восприниматься буквально. Ничего, такой обычай!

Через два дня, после утреннего совещания в штабе, начальник оперативного отделения приказал Хайр-Мамаду собираться в командировку с мушавером в качестве переводчика, что было в общем-то обычным делом, когда речь идет о проверке линейных батальонов.

Пристроившись к охраняемой колонне, к полудню добрались до Коталя. Затем, изобразив вынужденную остановку, свернули с шоссе в степь.

– Давай, Грыгорыч, в сто двадцать второй. У сардобы выйдете. Ждите меня. Дальше сам поеду. Рекогносцировка, понятно? Скажем так: предполагается разместить афганскую часть. Хайр – топограф. Ты – прикомандированный из Ташкента… Да не будет лишних расспросов, не волнуйтесь.

У старой сардобы, подземного хранилища дождевых весенних вод, остановились. Грыгорыч выгрузил две увесистые сумки и ящик с буссолью. Кузякин, садясь за руль «Нивы», многозначительно посмотрел на Хайра.

Грыгорыч, дождавшись, пока осядет пыль, вынул из сумки армейскую куртку и брюки с множеством карманов, такого обмундирования Хайр еще не видел на шурави, не спеша переоделся и предстал перед лейтенантом в майорских погонах. Подмигнул Хайру:

– Теперь будешь до конца рекогносцировки обращаться «товарищ майор». Про Грыгорыча – забудь.

Вместо бежевой «Нивы» на проселке появился армейский «уазик» с металлическим верхом. За рулем, однако, был не Кузякин, а светловолосый, с тонким злым лицом лейтенант. Хайр уже видел и побаивался таких типов – нервных, с водянистыми глазами, резкими движениями. В раскаленном кузове машины, отделенном перегородкой от водителя, сидел еще и солдат, увешанный оружием. Гранаты, сигнальные ракеты, штык-нож, а на коленях – ручной пулемет. Часть пространства занимали ящики с консервами и хлебом. Солдат и ухом не повел, когда Грыгорыч попросил его уложить ящик с буссолью под скамейку. Равнодушно, так, как пустое место, окинул взглядом прапорщика и Хайра и вновь сел вполоборота к злому лейтенанту за рулем.

Такой езды Хайр не видел в своей жизни. Едва выехали на шоссе, «уазик» помчался стрелой, не оставляя ни одной машины впереди. Это ничего, дорога хорошая – асфальт до самого Кашгузара. Однако перед Дех-и-Нау лейтенант резко свернул налево и погнал по неизвестному Хайру проселку, углубляясь в пески Качакум. До Хайра долетел обрывок разговора: «…От Шибакли?» – спросил Кузякин. «Там посты до шестнадцати. На Ташкургане. Сами же просили – скрытно!» – ответил лейтенант.

Вцепившись в скамейку, Хайр колотился спиной о горячее рубчатое железо и проклинал всех джиннов с водянистыми глазами. Он вообще не понимал, в какую сторону они едут, как и тогда, в грузовике с ящиками из седьмой гробницы и хмурыми, жестокими людьми. Только когда показался на горизонте красный песчаный холм Сары-тепа, Хайр успокоился – белесый джинн своими тропами доставил их в Кашгузар.

Понтонная, запасная переправа через Амударью у Кашгузара именовалась на военных картах «Айвадж», по названию ближайшего населенного пункта на советской стороне. Подступы к ней на афганском берегу охраняли бойцы 122-го мотострелкового полка. В развалинах старого афганского пограничного поста окопалось отделение, усиленное танковым экипажем. Главная ударная сила – танк «Т-55» и БМП-1 – была по башни зарыта в песок. Только вот стволы отчего-то смотрели на переправу, то есть на отчий берег, будто оттуда и ожидались главные неприятности.

После недолгих переговоров с командиром поста, звания которого Хайр не разобрал, ему и Грыгорычу отвели тесную землянку, стены которой были затянуты мешковиной, а постелями служили снарядные ящики, застеленные грязными полосатыми матрасами. К его удивлению, на дощатом столике в компании черных от крепкого чая кружек стоял закопченный кумган – кувшин, из которого моют руки и другие места, но здесь он, очевидно, выполнял роль чайника. И уж совсем непонятно было Хайру, почему коврик для совершения намаза был пришит к матерчатой стенке да еще украшен индийскими красавицами из кинофильмов!

Грыгорыч тем временем не терялся: он распаковал ящик с буссолью, разложил на столе бумаги, карту, развернул полевую сумку с карандашами. Землянка обрела штабной вид.

В сумерках появился Кузякин. В дрожащем пламени свечей оглядел «топографов» и негромко сказал:

– Все верно, Хайр. Стоит твой грузовик… Точнее, то, что от него осталось. Грыгорыч, объяснишь, что эти железки для нас вроде репера. Ну, если кто поинтересуется. С нами боец пойдет на всякий случай. Говорят, снайпер – равных нет. Я с ним останусь у кузова. Сами дальше чем на километр не отходите. Если что не так пойдет – давай ракету красного огня.

Что к утру изменилось, Хайр знать не мог, но вместо солдата с Кузякиным на «рекогносцировку» вышел злой лейтенант, вооруженный снайперской винтовкой, о достоинствах которой Хайру много рассказывали на офицерских курсах. Для нее километр не предел, да и два тоже, если стрелок умелый.

Как только Хайр очутился у сгоревшего грузовика, он оцепенел от тоскливого страха. Будто вновь вернулась та ночь. И в небо, где повисла осветительная мина, откуда грянули снаряды, – было боязно смотреть. Вновь вспомнились большие муравьи с собачьими головами… Они не оставляют свое золото. А вот Грыгорыч…

– Хайр, встань там, где стоял тогда, ночью, – отвернувшись от Кузякина и лейтенанта, негромко сказал прапорщик. – Встань и думай, о чем тогда думал… Ну, напрягись… Сейчас та ночь, Хайр!

Афганец поднял голову и пожалел, что встретился глазами с Грыгорычем. Это были нечеловеческие глаза – казалось, они высасывали мысли и чувства. Хайру внезапно остро захотелось сбегать к ближайшим кустам.