Джули отрешённый - Джеймс Олдридж

– Желаете вы задать вопросы обвиняемому? – спросил судья Серебряного, карандаш которого так и ходил по бумаге.

– Не сейчас, – ответил Стендиш.

– А вообще обвиняемый хоть что-нибудь сказал? – спросил судья сержанта Коллинза.

– Иногда он качает головой, – ответил Коллинз. – Да только все время молчит, как воды в рот набрал, хоть ему сколько раз предлагали объяснить, как дело было.

– Вам есть что сказать, прежде чем суд вынесет решение? – обратился судья к Джули.

Джули словно не слышал.

– А вам, мистер Стендиш?

– Я нахожусь в столь же невыгодном: положении, ваша милость. Я вынужден защищать своего клиента, не услышав от него ни единого слова, так что в настоящее время я не могу привести никаких веских доводов в его защиту. Быть может, позднее.

В пору было мне самому встать и защищать Джули. Моего отца молчание Джули не отпугнуло бы, это уж наверняка. Он бы непременно взял слово и перешел в наступление. Он всегда повторял: если у тебя нет ничего подходящего для защиты клиента, выбивай оружие из рук противной стороны.

Решение было очевидно: Джули останется под стражей, и дело его передадут на выездную сессию суда присяжных. Дату слушания дела установят позднее. Возможно, его будут судить шестнадцатого числа следующего месяца, когда состоится очередная сессия в Сент-Хелене и суд получит высокие полномочия, необходимые для слушания дела такой важности.

Когда Джули выводили, я нарушил судебные правила.

– Джули! – крикнул я. – Бога ради, защищайся!

Джули наклонился и как-то странно потер колено, словно ушибся, и я вдруг подумал: а ведь все полчаса, которые понадобились полицейскому суду, чтобы передать его суду присяжных, он просидел, уставясь в одну точку, и, кажется, даже не мигнул ни разу.

Глава 16

Впервые за годы, когда я уже перестал быть ребенком, я жаждал, чтобы отец поскорей вернулся и вступил в одно из тех горьких сражений за нравственную справедливость, которыми он снискал нелюбовь нашего города. Прежде эта нелюбовь меня сильно смущала. Но теперь я понимал: спокойный, коммерческий ум Стендиша не спасет Джули от виселицы. Смертный приговор в ту пору не был редкостью: всего полгода назад в тюрьме в Бендиго повесили молодого парня, сверстника Джули, который убил двух своих братьев из дробовика. Наша местная виселица стояла разобранная позади полицейского участка, и ее ничего не стоило в любую минуту собрать и установить на небольшом, огороженном высокими стенами участке, где, как свято верили все мальчишки, когда-то вешали разбойников и казнили за столетнюю историю города троих убийц. Пониже сада, окружавшего полицейский участок, была наготове и известковая яма. «Могила Джули», – вздыхал я, ворочаясь по ночам под громкое кваканье лягушек, слышное на веранде, где я тогда спал. Да, конечно, я переживал случившееся слишком бурно, но, как все в нашем городе, смотреть на это иными глазами не мог.

В четверг утром я вновь обрел малую толику здравого смысла и пошел в дом Джули – хотел взять для него чистую одежду. Дверь отворил Мейкпис, и я сказал ему, что мне надо.

– Я вчера видел тебя в суде, – сказал он и потер свои сухие, терпеливые руки неудачника. Он пытался навести какой-то порядок в своих смятенных мыслях. – Я должен был сказать правду. Кит. Ты ведь понимаешь.

– А как же иначе, мистер Мейкпис.

– Это не повредит Джули, а?

– Не беспокойтесь, – сказал я. – С Джули ничего плохого не случится.

– Я должен был сказать им, что произошло. Что мне оставалось?

– Джули поймет, – сказал я. – А я тут хочу взять для него кое-какие вещи.

– Какие вещи?

– Чистую одежду, пижаму, бритву…

– Бритву? По-моему, Джули еще не бреется, – сказал Мейкпис. – Да ты заходи, Кит.

Пансионеры сидели за кухонным столом и завтракали, и лица у них у всех по-прежнему были потерянные, точно у пленников потерпевшей крушение подводной лодки. Я поздоровался с ними довольно весело, и они тотчас заулыбались, засмеялись, обрадовались мне, словно водолазу, который наконец-то постучал о корпус их затонувшего судна.

– Здравствуй, Кит! – сказала мисс Майл. – Я тебя вчера видела, ты стоял с мистером Потсом у банка.

– Да, я там был…

– А я видел тебя у полицейского участка, ты ехал на велосипеде, – сказал Хеймейкер. Он с лебединой грацией склонил голову в мою сторону.

– И это было, мистер Хеймейкер.

– Я тебе помахал, но ты меня не видел, – сказал он.

– Это потому, что на велосипеде я слепну и дурею, – сказал я. И все весело засмеялись.

Я прошел за Мейкписом на веранду, и он показал мне комод, который он смастерил для Джули из двух ящиков из-под чая. В комоде, выстланном внутри газетами, нашлись две сложенные рубашки, две пары туго скатанных носков, джемпер, школьные шорты – Джули давно уже в них не ходил, жилет грубой вязки, которого я никогда не видел (может, это доктора Хоумза?), и четыре отглаженных носовых платка, сделанных из старых простынь.

– Это все? – спросил я Мейкписа.

– Да. Но все чистое и выглаженное, Кит. Это она… она так оставила…

Я подумал: а где же его нижнее белье? – но потом вспомнил, как Джули раздевался на речке, – никакого белья он не носил. Я взял все, и комод, где хранились постиранные, сложенные, выглаженные заботливыми руками миссис Кристо вещи, теперь зиял пустотой. Взял я и несколько своих старых тетрадей из тумбочки у кровати, но не стал смотреть, записывал ли уже в них Джули свою музыку: не хотел делать это на глазах у Мейкписа. (После я в них заглянул, но не увидел ничего, кроме своих старых школьных упражнений. Другие тетради Джули, наверно, спрятал.)

– Не густо, – сказал я Мейкпису, – но ничего, сойдет.

– А что еще ты искал, Кит?

– Ничего… ничего.

У дверей со мной простились как с героем, и только на улице я сообразил, что не окинул эту неуютную кухню с голыми стенами наметанным репортерским глазом. Не попытался представить, где именно миссис Кристо медленно опустилась на колени с немецким штыком в груди.

В участке сержант Коллинз опять не позволил мне повидаться с Джули. На этот раз он пришел в ярость – я помешал ему завтракать – так что я оставил корзинку, которую мне дала мисс Майл для вещей Джули, и сказал сержанту, чтоб он положил сюда потом грязную одежду: я зайду за ней и отдам ее постирать. Сержант даже не взглянул на корзинку; когда я выходил, он все жевал баранью отбивную; а выйдя, я увидел Норму Толмедж – она поставила свой «крайслер» тут же на углу, на тихой улочке, перегнулась назад и доставала небольшой плоский чемодан.

– Я хотел тебя повидать. Норма, – сказал я.

– Господи, Кит, да ведь это черт знает что, это ужас, что с ним делают! Хотят его повесить, как Джексона, того пария из Бендиго. Вот чего все они хотят, понимаешь? Вся эта подлая орава…

Может, сказать ей, что она и сама невольно подлила масла в огонь? Но чего ради мне обрушить такой удар на милую нашу безрассудную Норму?

– Это твой отец поручил старику Серебряному защищать Джули? – спросил я.

– Нет. Это я.

– Прекрасно. Значит, ты. А ты случаем не знаешь, как он собирается его защищать? То есть какую поведет линию, когда дело Джули будет слушаться в суде?

– Откуда мне знать? Он адвокат. Он свое дело знает.

– Надеюсь, – сказал я. – Очень надеюсь.

– Знаешь, Кит, он хотя бы не дурак. И не станет устраивать никаких нелепостей, не то, что твой отец.

– Возможно. – К таким разговорам я давно привык и никогда не спорил. – Что у тебя в чемодане?

– Я купила Джули новый костюм, пару туфель и сорочку. Представляешь, что подумают о нем судья и присяжные, если он появится перед ними в этой своей курточке – рукава едва до локтей, костлявые лапы наружу торчат, прямо как рыбий скелет. А уж башмаки…

– Я только что отнес ему две его старые рубашки и несколько пар носков.

– Тебе разрешили с ним увидеться?

– Нет.

– Старик Стендиш был у него два раза, и он говорит: Джули сидит и молчит, не желает отвечать ни на какие вопросы. Стендиш говорит, что Джули не станет ни с кем разговаривать, ему это даже неинтересно; Стендишу кажется, будто Джули примирился со своей судьбой и пальцем не шевельнет в свою защиту – мол, будь что будет.

– Ну, конечно! Конечно! Вот потому-то твоему другу Стендишу и надо бы вести себя поумней.

– Ну, а что мог сделать этот старый дурак, если Джули уперся и молчит?

– Не знаю. Потому-то я и волнуюсь.

– Стендиш – человек очень влиятельный, Кит. А в нашем городе только это и важно.

– Не всегда, – возразил я. – Это ведь не собрание агентов по продаже земли и не комиссия скотоводов. Это как-никак суд.

– Один черт, – сказала Норма и зашагала со своим чемоданом к полицейскому участку. – Как ни верти, все убеждены, что это Джули убил, – крикнула она мне, барабаня в дверь участка, – и теперь всем вдруг, видишь ли, стало жалко не кого-нибудь, а ее! Виселица – это для него еще слишком хорошо, вот что все говорят.