Ровно в полночь - Гэвин Лайл

– Не слишком приятное зрелище.

Действительно удовольствия было мало: в зоне можно было спрятать целую армию, для того она и строилась.

Я сказал, взвешивая каждое слово:

– Они явно расположились вблизи танковой трассы. Поэтому мы воспользуемся системой траншей и подберемся поближе.

Он долго обдумывал мои слова, потом покачал головой и кивнул в сторону машины.

– Сожалею, Кейн, но если предстоит перестрелка, мое место – рядом с ним.

– Лучше покончить с перестрелкой до того, как до него доберутся.

– Или застанут его врасплох, без всякой защиты. На это я пойти не могу.

Я сказал:

– Нас наняли провезти его в Лихтенштейн, и я намерен это сделать.

Харви снова покачал головой.

– Вас для этого наняли, а меня – охранять его жизнь. Если нам не удастся прорваться невредимыми, лучше и не пытаться.

Теперь он смотрел мне в глаза.

– Я же вам говорил в самом начале, Кейн, что такое может случиться: мы станем добиваться противоположных целей.

– Мэгенхерд захочет рискнуть.

– Вас удивит, как быстро люди берутся за ум, если объяснить им, что их могут убить.

– Посмотрим, что решит Мэгенхерд, – я повернулся и пошел к автомобилю.

Мэгенхерд уже высунулся из окна. Я не видел его лица, но мог догадаться.

– Ну? – буркнул он. – В чем теперь задержка?

Харви без всякого выражения, тщательно выговаривая слова, произнес:

– Передовая линия, мистер Мэгенхерд, труднопроходима. Она построена как раз для той цели, которую преследует наш противник. При попытке ее преодолеть я не ногу гарантировать вашу безопасность. Мой совет – вернуться.

Очки Мэгенхерда тускло блеснули.

– Ваше мнение, Кейн?

– Я тоже ничего не гарантирую, м никогда не гарантировал. – спокойно ответил я. – Но готов попробовать. А при этом освещении все мы рискуем одинаково.

Сухой металлический голос протянул:

– Звучит разумно.

Очки снова повернулись к Харви.

Тот стоял на своем.

– Мы с Кейном добиваемся разного. Он старается...

– Похоже, он хочет того же, что я, – оборвал его Маганхард, – а вы – нет. Почему?

Долгую паузу нарушало только воркование мотора "роллс-ройса". Потом Харви сказал:

– Я слишком много пил, мистер Мэгенхерд. Теперь нет смысла говорить, что я об этом сожалею. Реакция у меня сейчас ни к черту, и я не чувствую себя готовым к драке.

Ему нелегко далось это признание. Редкий алкоголик способен сознаться, и никогда наемник-профессионал не признает, что его могут побить. Но он это сделал.

Мэгенхерд опять повернулся ко мне. Я пожал плечами.

– Мы все-таки еще можем прорваться.

Передняя дверца открылась, девушка подошла к нам.

– Если Харви говорит, что не может, у вас нет права его заставлять.

– Я никого не заставляю. Пойду сам. Для этого меня и наняли.

Харви глухо буркнул:

– Вы понимаете, что там Элайн?

– Элайн? – Я понял, что он прав. Элайн с Бернаром – лучших во Франции профессионалы, не случайно именно их я просил у Мерлена себе в помощь. Они всегда работали вместе, но не в Оверни – и Бернар погиб. Да, Элайн почти наверняка нас поджидает.

Харви продолжал:

– Вы знаете Элайна. Думаете одолеть его?

– Да, – я кивнул, – надеюсь.

– Это безумие.

– Нет. Не Элайн создал нынешнее положение, а я. Я заманил его сюда. И он по-прежнему считает, что мы придем пешком, не зная о засаде. Все должно произойти так, как задумал я, а не он. Я с ним справлюсь.

Мисс Джермен негодующе крикнула:

– Вам просто очень нужны эти деньги!

Харви устало покачал головой.

– Нет, дело не в деньгах. Он хочет оставаться Канетоном. А с тем еще никто не справился.

Я сказал:

– Двигайтесь вперед через пятнадцать минут – если не услышите стрельбы. Если услышите – решайте сами.

30

Я торопливо зашагал вперед, свернул за угол и вокруг меня сомкнулись бетонные стены. Дальше я пошел осторожнее – ощупывая стены, пробуя ногой пол впереди.

Траншея представляла собой бетонированную канаву, проложенную зигзагами, чтобы противник, захватив ее часть, не мог держать под прицелом остальное. Бетон отсырел и крошился, грязь, стекая со стен, образовала на полу островки, на которых проросла трава. Посередине траншеи когда-то пролегал дренажный канал, превратившийся в цепочку грязных луж.

Где же ты затаился, Элайн? Я должен догадаться, ведь в давние годы мы сражались на одной стороне. И я не забыл, каким ты был тогда: хладнокровным, безжалостным, решительным. Все эти годы, как я слышал, ты оставался таким же...

Тут я заметил, что иду пригнувшись. Глупо: по глубокой траншее можно было ходить, не сгибаясь, и оставаться невидимым для врага. Семь футов от поверхности – на фут глубже могилы, и вид изнутри не лучше.

Следующий поворот был гораздо круче, я осторожно заглянул за угол, шагнул и оказался в окопе третьей линии.

Он шел перпендикулярно ходу сообщения, по которой я прибыл. Стены бетонные, но ширина окопа больше, и со стороны противника двадцатидюймовая ступенька для стрелков. С той же стороны наверху – неровная линия бугров, заросших мелкими кустами, видимо, бывший земляной бруствер.

Я сделал шаг, и под ногой что-то хрустнуло. Звук отразился от стен, как перезвон колокольчиков, в лужах на полу кто-то завозился, плещась и хлюпая.

Я застыл на месте, и все смолкло. Подняв ногу, я увидел, что раздавил скелет лягушки. Переведя дух, я поднялся на подножку у стены.

В лицо повеяло свежестью, кусты шелестели на ветру, но я никого не видел. Вся передовая заросла этими чертовыми кустами, поверх которых я никак не мог заглянуть.

А может Элайн тут в кустах, а не в траншеях? Тут сейчас тоже можно спрятать целую армию. И он не один. Их минимум двое: по обе стороны маршрута, для перекрестного огня. Он – профессионал. И берется за работу только если уверен, что останется жив и получишь свое. ему нужна не дуэль, а небольшая безопасная бойня.

Я зашагал по ступеньке, где не было луж, только влажный песок, насыпавшийся сверху из прогнивших мешков бруствера. Стоило пригнуть голову, и ветер стих так неожиданно, как будто я захлопнул над собой крышку люка. В траншее было тепло, душно и как-то липко.

Окопы отрывали по другому плану. Зигзаги сменились поворотами под прямым углом. Войну рассчитывали выиграть в окопах переднего края. Во вторую линию отводили на отдых.

Я миновал несколько поворотов и вдруг увидел танковую трассу, проходившую над бетонированным водостоком; тяжелая и прочная конструкция, способная выдержать вес танка, несмотря на оставленную в ней трехфутовую арку для прохода по траншее.

Я остановился. Теперь я знал, что если Элайн засел в траншее, то не в третьей линии. Он устроится так, чтобы перекрыть оба направления. И поежился, вспомнив, как беззаботно проходил все эти повороты.

Назад я шел осторожнее, отыскал ход сообщения, ведущий во вторую линию, и посмотрел на часы: из назначенных пятнадцати минут осталось девять. Между линиями окопов было метров семьдесят, но зигзаги ходов сообщения удлинняли путь метров до ста. В одном месте сверху свалился моток колючей проволоки, но мне удалось через него перебраться, не слишком ободравшись о ржавые колючки.

Этот моток подсказал, как далеко я забрался: колючая проволока устанавливалась на расстоянии броска гранаты от траншеи, которую прикрывала.

Гранаты! Есть у Элайна гранаты? Да – если он ждет автомобиль. Но ждет он не его, а нас – и на открытом пространстве. Тогда что? Очередь из "стена"!

Откуда взялась эта мысль? Из Кемпера. Человек в автомобиле. Воевал в Сопротивлении со "стэном". Девятимиллиметровая гильза на кольце для ключей – возможно, сувенир с того дня, когда он застрелил кого-то из новенького "Стена". Сентиментальный тип. Реалисты бьются из-за денег. Как Элайн. Или Канетон.

Остановившись, я пригнулся и на уровне трех футов скосил глаза за угол. Никого. Кого-нибудь увидеть я и не надеялся, но старался не забыть, что тут нагорожено столько поворотов специально для того, чтобы за ними поджидали люди с оружием в руках.

Зачем я здесь? Ради двенадцати тысяч франков? Нет. Я настоял, чтобы мне подтвердили, что Мэгенхерд не виноват, что он никого не насиловал, никого не пытался убить. Итак, он прав, значит и я – тоже. Какая сентиментальность!

Или все потому, что я – Канетон?

Я быстро огляделся по окопу второй линии и пошел налево – туда, где проходила танковая трасса.

Кусок траншеи до следующего поворота показался мне вдруг длинным, холодным и ярко освещенным.

Напишите на плите: "Он погиб за 12000 франков", и никто не усмехнется. Подумают, – человек знал, что делал. Деньги – вещь осязаемая, поддающаяся счету. Можно заявить, что этого мало. Можно передумать и отступить.

Но что такое – быть Канетоном? От этого не отступишь. И ради этого стоит пойти на многое, чего и не подумаешь сделать за двенадцать тысяч франков.

Я застыл на месте, наведя "маузер" и едва удерживая спусковой крючок, чтобы не пустить ободряющую душу очередь. А молчаливый тихий угол следил за мной.