Граф Брюль - Юзеф Крашевский

Между тем Вацдорф подходил к домику, приблизился к отворенным дверям и, став в них напротив графини, повернулся к следующему за ним садовнику.

— А что, видишь?.. Ее превосходительство здесь, я это отлично знал.

Говоря это, он с иронией на лице поклонился, с любопытством и неприлично осматривая комнату, как бы ожидая увидеть еще кого-то.

Когда он остановился перед Мошинской, она грозно взглянула на него и с гневом спросила:

— Что вам здесь надо?

— Простите великодушно, графиня, я самый несчастный из камергеров и самый неловкий из людей. Королевич дал мне письмо, я поехал с ним во дворец, но не застал вас там. Письмо короля ведь это всегда вещь важная. Я пустился вдогонку за вашим сиятельством, шел по следам и пришел сюда.

— Что вы хотите подражать гончим и легавым, это меня нисколько не удивляет, — со злобою сказала графиня, вставая, — но я не люблю быть дичью. Оказывается, значит, что нигде нельзя спокойно отдохнуть и укрыться от камергеров.

Вацдорф, по-видимому, наслаждался ее гневом. Он посматривал на стол и на стоящее при нем кресло Брюля, на спинке которого висела салфетка. Графиня это видела, но нисколько не смутилась, только злоба ее усилилась донельзя.

— Где же письмо? — воскликнула она.

— Я подожду. Как скоро имел счастье найти ваше сиятельство, я буду терпелив.

— Но, наконец, вы выведете меня из себя! Смотря на вас, я ничего не могу взять в рот, — сказала Мошинская, насилу сдерживая свой гнев.

— Простите меня, но этот запах весны так прелестен, и я с удовольствием отдохнул бы здесь.

— Весна на поле гораздо пахучее и приятнее; отдайте мне это письмо и оставьте меня в моем уединении.

Вацдорф иронически улыбнулся и медленно искал во всех карманах письмо.

— Да, действительно, уединение в этом уголке вдвоем… Ах, как она восхитительна! — дерзко ворчал он.

— Я и моя компаньонка, да, мы вдвоем, а садовник, который был так глуп, что впустил вас и который за это завтра получит расчет… третий. Но где же письмо королевича?

Вацдорф медленно искал его и вынимал различные вещи из карманов, причем как бы случайно попалась ему в руки медаль.

— Каких только дерзких и подлых людей нет на свете! — сказал он. — Кто бы мог ожидать этого?

Он положил медаль на стол, а сам продолжал шарить в карманах.

Графиня тотчас узнала медаль, но притворилась, что видит ее впервые, начала ее рассматривать и, отбросив с величайшим хладнокровием, сказала:

— Очень неудачная острота. Но она не может никому повредить.

— Она может привести королевича к ненужным мыслям.

— Например? — спросила графиня,

— Он может пожелать найти себе другие подпоры трона.

— Кого же это? Вас, Фроша и Шторха?..

Вацдорф сильно сжал губы.

— Вы злы, графиня.

— Вы не только можете вывести меня из терпения, но также выведете из себя. Где же это письмо?

— Я в отчаянии, мне кажется, я его потерял.

— Догоняя меня, чтобы сделать мне неприятность, преследуя меня, когда я желаю быть одной.

— Одной… — повторил Вацдорф, ехидно улыбаясь и взглянув на предательское кресло.

— Понимаю, — вспылила Мошинская, — ваш взгляд падает на это кресло, и вы подозреваете меня. Разве граф Мошинский поручил вам следить за мной?

Она произнесла эти слова, не владея больше собой. Лицо ее разгорелось, что делало ее еще прекраснее; в это время послышался шум женского платья, и особа, стоявшая уже несколько времени за изящными ширмами, медленно и величественно вышла на середину комнаты.

Вацдорф остолбенел.

В этом явлении было что-то столь необыкновенное, что даже графиня, увидев его, задрожала.

Медленно вошедшая женщина была довольно высокого роста, немолодая, с удивительно проницательным взглядом и королевской осанкой, с лицом, с которого лета не успели стереть следов необыкновенной красоты. Она была одета так оригинально, что ее можно было принять за сумасшедшую.

На ней было надето что-то вроде тоги черного цвета, обшитый галуном, на груди же она имела нагрудник, на котором были вышиты какие то непонятные буквы. Пояс, который стягивал длинное платье, был золотой и покрыт черными кабалистическими и зодиакальными знаками. На голове, на черных, густых волосах было надето что-то напоминающее собой турецкую чалму, окруженную пергаментной полоской, исписанной еврейскими буквами. Чалма эта, оканчивающаяся сзади двумя длинными концами, чуть-чуть прикрывала собой белый и красивый лоб. Войдя, она презрительно взглянула на дерзкого, сдвинула брови и сказала суровым голосом:

— Что вам здесь надо? Зачем вы сюда пришли? Для того, чтобы следить за мной и дочерью моей, а потом забавлять королевича россказнями о старой Козель? Неужели и ты меня будешь преследовать сын Мансфельдского мужика? Ступай вон, сейчас же иди прочь, вон отсюда!.. Оставь меня с дочерью…

И, протянув руку, она указала на дверь.

Смущенный Вацдорф попятился.

Только глаза у него зловеще блеснули и, не сказав ни слова, он вышел.

Козель проводила его глазами до тропинки и повернулась к дочери.

Это был не первый ее визит в Стольпен, но теперь даже Мошинская не ждала ее, когда она вошла, чтобы спасти ее от подозрения. Графиня встала, приветствуя мать… В это время ей пришла мысль, что Брюль, увидав уходящего Вацдорфа, может войти и выдать себя перед матерью.

Она смутилась. Между тем Козель спокойно села на место Брюля.

Теперь, прогнав дерзкого, она не казалась не в своем уме. Исхудавшей, но еще белой и красивой рукой она ударяла по столу, а глаза ее бегали по комнате.

— Я вошла сюда неожиданно, — сказала она, не смотря на дочь, — но ты позволила мне принимать в этом домике тех, которых мне нужно видеть. Я послала сказать пастору, чтобы он пришел сюда.

На лице Мошинской выразилось удивление.

— Не бойся, он придет вечером, — прибавила Козель. — Но кто здесь был с тобой, почему он спрятался?

Мошинская промолчала, не зная что отвечать, и мать пристально и с сожалением взглянула на нее.

— Понимаю, — сказала она, презрительно улыбаясь, — придворные интриги. Новый государь, новые люди; вы должны держаться как можно осторожнее на этом скользком льду, чтобы не упасть.

То, чего опасалась Мошинская, как раз случилось. Брюль появился в отворенных дверях соседней комнаты и, увидев личность, с которой перед тем никогда не встречался, но теперь сразу догадался кто это, остолбенел, не зная, что с собой делать.

Мошинская, которая сидела спокойно спинкой к двери, не видела его, но догадалась по глазам матери. Краска выступила у нее на лице, которое тотчас же побледнело у нее, но она быстро пришла в себя.

Козель не сводила глаз с красивого мужчины и так хладнокровно рассматривала его, как бы перед ней было какое-то животное, характер которого она хотела определить.

— Так это он? — спросила она, улыбаясь.

Мошинская повернулась.

Брюль стоял на пороге.

— Кто это? — опять спросила Козель.

— Министр Брюль, — тихо отвечала дочь.

— Все у вас новое, кроме потомства мужика… Брюль!.. Я не припоминаю себе ничего подобного. Подойдите, — сказала она, делая ему знак рукою, — не бойтесь. Вы видите перед собой жреца, первосвященника, жрицу… Слышали ли вы когда-нибудь обо мне? Я вдова короля Августа Сильного… Я была его женой… Вы видите перед собою графиню Козель, знаменитую во всем свете своим счастьем и своими несчастьями. У моих ног лежали владыки всего мира, я приказывала миллионам. Август любил только меня одну…

Она произносила эти слова медленным ровным голосом, а по лицу дочери видно было, какое неприятное впечатление производили на нее эти слова, но она не могла прервать их. Брюль тоже стоял молча и еще не вполне оправившись от удивления, но уже успел придать своему лицу то вежливое, заискивающее и привлекательное выражение, с которым он обыкновенно являлся перед посторонними. Немного нагнувшись, он, по-видимому, слушал с величайшим интересом.

— Вы имеете счастье видеть королеву, прибывшую с того света… умершую, погребенную, а живущую только для того, чтобы обращать неверных на путь истинный, чтобы проповедовать веру в единого Бога, который показался Моисею в горящей купине.

Мошинская, опустив глаза в землю, сильно взволнованная, то дрожала, то взглядом умоляла мать, чтобы она перестала…

Козель, поняв ли смущение дочери или молчание смущенного Брюля, встала с кресла.

— Я пойду отдохнуть, — сказала она, — не буду мешать вашей беседе. Дочь Козель должна править Саксонией, понимаю.

Сказав это, она тем же самым величественным шагом, и смотря вверх, медленно прошла мимо стола и исчезла за теми же дверями, через которые вошел в комнату Брюль.

На пороге дверей уже несколько раз напрасно показывалась девушка с серебряным блюдом в руках.