Граф Брюль - Юзеф Крашевский

Однако приказано было, чтобы Фридрих, прежде чем приехать в Дрезден, совершил поезду в Дюссельдорф и прожил там некоторое время у Пфальцского курфюрста, а затем отправился к Людовику XIV, которого папа уведомил об обращении.

Подозревают, что протестантские родственники составили заговор, чтобы во время этого путешествия похитить князя; но это дело осталось невыясненным. Все еще опасались, чтобы королевич не отрекся от принятой веры. В Париже приняли гостя в высшей степени любезно, как это видно из писем принцессы Орлеанской; его даже находили милым, хотя очень неразговорчивым; таким он и остался на всю жизнь.

Воевода Кос был самым ловким из всех придворных, поэтому он имел в Париже большой успех. О перемене религии еще никто не знал, а королевич не признался бы в этом даже родной матери. Из Франции, вместо того, чтобы ехать в Англию, как решили прежде, повезли князя через Лион и Марсель опять в Италию и Венецию, где синьоры и дворяне употребили все усилия, чтобы достойно принять его и развлечь. Маскарады, увеселения, театры, балы следовали одни за другими.

По совету папы Климента решено было, чтобы быть более уверенным в князе, женить его на ревностной католичке. Начали искать через отца Салерно, стараясь об этом в Вене; министр Штаренберг и князь Евгений так деятельно ему помогали, что наконец рука княжны была обещана. Королевича повезли в Вену, так как он не мог и не хотел сделать ни шагу без ведома отца.

Обращение все еще было тайной, хотя нечего было бояться королевы матери, так как она умерла. Однажды, в октябре 1711 г., граф Лютцельбург приказал всему двору собраться в его приемной в 10 часов.

Около одиннадцати часов у подъезда остановилась карета нунция Спинелли, на встречу которого вышла большая часть двора, чтобы ввести его в комнаты. Вскоре потом вошел маленький человечек с запертым ящиком, а Лютцельбург вышел из комнаты князя и сказал придворным, что будет происходить нечто, причем господа протестанты могут, если им угодно, присутствовать. Отворились двери: нунций у стола совершал богослужение, которое князь из-за болезни слушал лежа.

По совершении богослужения нунций удалился, а принц обратился к своим придворным протестантам.

— Теперь, господа, вы знаете кто я таков, и надеюсь, что вы в скором времени последуете моему примеру.

На это возразил генерал Коспот:

— Об этом мы еще не думали; трудно решиться так внезапно.

— Да, вы правы, — заметил принц, — прежде чем сделаться католиком, нужно быть хорошим христианином.

Наконец тайна была окончательно открыта, когда в следующее воскресение королевич слушал литургию в церкви иезуитов и причащался. В Риме по этому поводу была большая радость.

Саксонию опять уверили, что протестантская религия будет уважаема, но проповедование католического духовенства было неизбежно.

Королевича держали в Вене в продолжении семнадцати лет. Август щедро давал денег на содержание пышного двора и на роскошные балы. В 1719 году Фридрих был обвенчан с Жозефиной.

Сулковский во все это время был неотступным товарищем королевича. С ним вместе, при дворе молодой четы, он вернулся в Дрезден, который с величайшей пышностью встретил дочь цезарей. Сулковский, по привычке, и из необходимости делил с королевичем все его удовольствия и охоту, любовь к театру и искусствам.

Путешествуя с государем по Германии, Франции и Италии, он много видел и добился во всем больших успехов; он узнал свет, а что самое главное, он хорошо изучил все привычки и страсти Фридриха, умел извлекать из них пользу, удовлетворяя им, и посредством их, управляя королевичем; он знал, что сделался необходимым для Фридриха, и вследствие этого считал себя непобедимым. Они с королевичем были задушевными друзьями, и годы только укрепляли эту дружбу между ними.

Многочисленные связи при австрийском, французском и папском дворах тоже оказывали Сулковскому не малую поддержку, так как везде у него были многочисленные друзья.

Благодаря всему этому, он нисколько не опасался соперничества Брюля и не допускал даже возможности интриг со стороны последнего. Будучи женат на фрейлине королевы, девице Штейн-Иеттинген, он, благодаря ей, пользовался некоторым расположением у королевы, в постоянстве и прочности которого нисколько не сомневался. Будучи более ловким придворным, чем Брюль, но гораздо менее покорным и смелым, красивой наружности, с величественной осанкой, Сулковский не обладал способностями, необходимыми для первого министра; зато в надменности и властолюбии у него не было недостатка.

Он отлично сознавал, что ему намного меньше известны государственные текущие дела, чем Брюлю, который давно уже работал в канцелярии Августа: но он имел под рукой подходящего человека, на помощь которого надеялся. Таким образом он стремился к власти, в полной уверенности, что сладит с нею и сумеет удержать ее в своих руках. Он вел жизнь более скромную, чем Брюль, который страстно любил пышность и роскошь… Двор Сулковского был очень немногочислен, прислуга не особенно вышколена, экипажи не особенно изящны.

Министерство и управление государством уже должно было быть в скором времени предоставлено Сулковскому, когда в одно утро, прежде чем отправиться к королевичу, он послал за своим секретарем. В ожидании его он сидел в своем кабинете с французской книжкой в руках. Через несколько минут призванный советник Людовици вбежал, запыхавшись.

Он исполнял при министре те же самые обязанности, как Геннике при Брюле; это был его фактотум, начальник канцелярии, советник и исполнитель приказаний. Он оказывал огромные услуги Сулковскому, который сам был неопытен в ведении дел.

Достаточно было взглянуть на него, чтобы сразу узнать, что это за личность. Трудно было найти лица, более характерного и умеющего принимать самые разнообразные выражения, сообразно с обстоятельствами. Людовици казался, по крайней мере, тридцатью годами старше, чем он был на самом деле.

Лицо, покрытое морщинами, проницательные черные глаза, подвижные губы, про которые трудно было сказать, какова их натуральная форма, так как они были попеременно то узки, то широки, фигура шутовски изгибающаяся и постоянно движущаяся, все это производило очень неприятное впечатление. Нужно было привыкнуть к нему, чтобы быть в состоянии выносить его присутствие. Он беспрестанно смотрел в глаза, выпытывал и подхватывал недоконченные слова. К счастью, Сулковский успел к нему привыкнуть и умел обуздывать его нетерпение.

У Людовици все карманы были наполнены бумагами. Войдя, он низко поклонился и, облокотившись на спинку ближайшего стула, ожидал, что будет угодно сказать господину министру.

— У меня с собой бумаги, — сказал он, наконец, ударяя рукой по карману, из которого выглядывали бумаги, — и если, ваше превосходительство, позволите…

— Я не о том хотел сегодня с вами посоветоваться, — сказал Сулковский, — нам нужно поговорить о другом.

Людовици нагнулся с нетерпеливым любопытством, глаза его заискрились.

— О чем это, о чем? Вашему превосходительству угодно…

Сулковский, по-видимому, колебался, не зная, может ли ему довериться вполне; это выжидательное положение и неуверенность еще более увеличила любопытство чиновника.

Он всматривался министру в глаза, нагибался, как бы желая перехватить как можно скорее его слова.

Сулковский долгое время смотрел в окно, затем медленно встал и, упираясь рукой в бок, сказал:

— Для меня очень неприятно, что, живя при дворе столь неограниченном, пользуясь доверием курфюрста, приходится прибегать к осторожности, чтобы противодействовать различным прихотям властей.

Людовици улыбнулся, широко раскрыл глаза и начал двигать рукой, но не осмелился прервать.

— Я могу смело сказать, — продолжал Сулковский, — что не боюсь никого здесь, но и никому не могу доверять.

— Истинно, прекрасно, справедливо изволите говорить! — прибавил Людовици. — Никогда никому не следует верить. Один очень умный человек говорил мне, что с друзьями всегда так нужно обращаться, как будто завтра они должны сделаться нашими врагами.

— Не в этом дело, мой Людовици; они могут быть моими врагами и все-таки не сделают мне ничего. Но я желаю знать их планы и действия.

— Истинно, прекрасно, справедливо изволите говорить! — вторил Людовици.

— До сих пор я не имел в этом нужды, теперь же это мне кажется необходимым.

— Истинно, прекрасно, справедливо изволите говорить. Да, да, мы должны иметь людей, которые бы за всеми наблюдали.

— Именно, даже за высокопоставленными лицами, — с ударением на последних словах сказал Сулковский.

Людовици внимательно посмотрел на него, и не будучи уверен, так ли он понял значение этих слов, принял выжидательную позу. Он не знал, как высоко позволено ему подняться мыслью и догадкою.