Под сенью Молочного леса (сборник рассказов) - Дилан Томас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первый голос. По тебе морозец?
Второй голос. Как ваши трубы, мистер Льюис?
Третий голос. Еще одна такая зима, и я разорен, мистер Эванс.
Четвертый голос. У меня грипп…
Первый голос. Двойную порцию…
Второй голос. То же самое…
Буфетчица. Сейчас, детка…
Посетитель (доверительно). Пожалуй, я помню того малого, о котором вы говорили. Надеюсь, второго такого нет. Он когда-то работал репортером. Я частенько встречал его в «Трех лампах». Чересчур задирал нос.
Рассказчик. Как там теперь в «Трех лампах»?
Посетитель. Никак. Там ничего нет. Совсем ничего. Помните магазинчик Бена Эванса? В соседнем доме? И Бена Эванса больше нет…
Исчезает.
Рассказчик. Выйдя из гостиницы, я окунулся в снегопад и пошел по Хай-стрит, мимо ровных белых пустырей, где некогда стояли магазины. «Мебель от Эддершоу», «Велосипеды от Карри», «Готовое платье от Донегала», «Лавка доктора Шолла», «Ателье Бартона», «У. Г. Смит», «Аптека Бутса», «Торговая лавка Лесли», «Обувь от Апсона», «Принц Уэльский», «Рыба от Такера», «Компания Стед и Симпсон» — все магазины сгинули под бомбами. Я шел мимо воронки на месте «Мануфактуры и домашних мелочей», по Касл Стрит, мимо незабвенных невидимых магазинов «Все по пятьдесят шиллингов» и «Ювелир Кроуч», «Платья от Поттера Гилмора», «Ювелир Эванс», «Школьные товары», «Плащи и мода», «Сапоги от Леннарда», «Настоящий стиль», «Мистер Кардома», «Р. И. Джонс», «Церковный портной», «Дэвид Эванс», «Кондитерская Грегори», «Господин Бовега», «Магазин Бартона», «Банк Ллойда» — теперь здесь не было ничего. Я поспешил дальше, на Темпл Стрит. Там стоял бар «Три лампы», в углу вечно сидел старина Мак, судья. И там Малыш Томас, которого я разыскивал, неизменно стоял у стойки вечером каждую пятницу, когда выплачивали жалованье, а с ним Фредди Фарр-Плутишка, Билл Латам, Клифф Уильямс, Гарет Хьюз, Эрик Хьюз, Глин Лоури, мужчина что надо, в шляпе, лихо сдвинутой набок, все блистали в этом нарядном уюте, в этой изысканной святая святых в стиле короля Эдуарда, где подавали первоклассное горькое пиво…
Отдаленный шум бара.
Старый репортер. Помнишь, как я отвел тебя в покойницкую в первый раз. Малыш Томас? Он никогда не видал трупа, ребята, не считая старика Рона в ту субботу. Хочешь стать настоящим газетчиком, сказал я, заведи знакомства в нужных кругах. Ты должен быть персоной грата в морге, понял? Он весь позеленел, ей-богу.
Первый молодой репортер. Смотри-ка, а теперь покраснел…
Старый репортер. Приходим мы в морг, а там, представьте, сидят маляры, приводят в порядок эту развалюху. Они были наверху, на лестницах, красили что-то под самой крышей. Малыш Томас их не заметил, уставился выпученными глазами на столы и остолбенел, а когда один из этих мазил сверху сказал загробным голосом: «С добрым утром, господа», он прямо взвился чуть не до потолка и выскочил оттуда, как хорек. Умора!
Буфетчица (в сторону). Вам уже хватит, мистер Робертс. Вы слышали?
Шум легкой потасовки.
Второй молодой репортер (небрежно). А вот и мистер Робертс.
Старый репортер. Надо признать, из этого кабака вышвыривают весьма вежливо…
Первый молодой репортер. А вы видели Малыша Томаса в защите на футбольном матче с командой «Ветч», когда он забил три гола?
Второй молодой репортер. И весь стадион «Маннесманн» орал: «Отличная работа ногами, сэр», а двое обалдевших шахтеров подпрыгивали, как дикари.
Первый молодой репортер. О чем сегодня написал, малыш Томас?
Второй молодой репортер. Томас — король газетчиков, строчит, как пулемет…
Старый репортер. А ну-ка, заглянем в твою записную книжку. «Был в Британском Легионе: ничего. Был в больнице: перелом ноги. Аукцион в „Метрополе“. Позвонить мистеру Бейнону насчет Гиманфы Гану. Обед: пинта пива и пирог в „Синглтоне“ с миссис Джилз. Благотворительная ярмарка в церкви Бесезды. Загорелась труба на Тонтайн-стрит. Пикник воскресной школы „Уотерс Роуд“. Репетиция „Микадо“ в Скьюэне» — дребедень для первой полосы…
Исчезает.
Рассказчик. Голоса четырнадцатилетней давности оборвались на полуслове, застыли беззвучно над снегом и над руинами, а я шагал на исходе зимнего утра по разоренному центру, где знакомый мне прежде юнец слонялся с беспечностью воробья, истратив всю мелочь на глоток вина и заманчивую закуску. Возле здания «Вечерних новостей» и развалин Замка я остановил человека, чье лицо показалось мне знакомым с давних пор. Я сказал: Вы не могли бы вспомнить…
Прохожий. Что?
Рассказчик. Он выглядывал из-под обмотанного шарфами вязаного шлема с наметенным на нем снежным комом, как эскимос с нечистой совестью. Я сказал: Вы не были знакомы раньше с пареньком, которого звали Малыш Томас? Он работал в Новостях и ходил в куртке, иногда вывернутой наизнанку, клетчатой подкладкой наружу, так что на нем можно было играть в гигантские шашки. Он еще любил носить немыслимые прикиды…
Прохожий. Что такое немыслимые прикиды?
Рассказчик. …и сдвинутую набок широкополую шляпу с павлиньим пером и старался сутулиться, как бывалый газетчик, даже когда приходил на собрание «Горсейнорских буйволов»…
Прохожий. Ах, этот! Он задолжал мне полкроны. Я не видал его со времен старика Кардомы. Он не был тогда репортером, только окончил школу. Он и Чарли Фишер — у Чарли теперь бакенбарды — и Том Уорнер и Фред Джейнс, те, что хлестали кофе и спорили до хрипоты.
Рассказчик. О чем?
Прохожий. О музыке и поэзии, о живописи и политике. Об Энштейне и Эпштейне, Стравинском и Грете Гарбо, о смерти и вере, о Пикассо и девушках…
Рассказчик. А еще?
Прохожий. О коммунизме, символизме, Брэдмане, Браке, о городском Комитете по охране порядка, о свободной любви, бесплатном пиве, убийствах, и Микеланджело, пинг-понге, карьере, о Сибелиусе и девушках…
Рассказчик. И только?
Прохожий. О том, как Дэн Джонс сочинит самую дивную симфонию, Фред Джейнс напишет самую пленительную, совершенную картину, Чарли Фишер поймает самую сказочную форель, Вернон Уоткинс и Малыш Томас придумают самые неистовые стихи, а после ударят во все колокола Лондона и разделают его под орех…
Рассказчик. А потом?
Прохожий. Ну, потом шипение окурков в кофейной гуще и звон стаканов, и пустая болтовня спозаранку, сплетни желторотых бездельников, стайка ящериц и Огастус Джон, Эмиль Дженнингс, Карнера, Дракула, Эми Джонсон, пробная женитьба, карманные расходы. Валлийское море, Лондонские звезды, Кинг Конг, анархия, игра в дарты, Т. С. Элиот и девушки… Ну и холодина!
Рассказчик. И он поспешил дальше, в сумасшедший снег, не пожелав доброго утра, не простившись, закутанный в зимнее одеяние, одинокий на острове своей глухоты, и я подумал, что, может быть, он и не останавливался здесь, чтобы вспомнить со мной еще один минувший день из жизни мальчика, за которым я не мог угнаться. Кафе Кардомы было сметено до черты снега, голоса сидящих за чашкой кофе поэтов, художников и музыкантов в самом начале пути, затерялись в летящих без удержу годах и снежинках.
Я шел дальше по Колледж-стрит, мимо незабвенных, незримых магазинов, вот «Лэнгли», вот «Табачная компания Касл», за ней «Т. Б. Браун», «Пуллар», «Обри Джеримайя», «Годдард Джонс», «Ричардс», «Хорнз», «Марлз», «Веселье и менестрель», «Звездный дождь», «Сидни Хит», «Часовня Уэсли», и пустота… Мои поиски вели меня назад, мимо пивной, мимо конторы, мимо кафе, прямо к школе.
Исчезает.
Школьный звонок.
Школьный учитель.
О, да, я хорошо его помню,
хотя вряд ли узнал бы его сейчас,
вовек не стать ни моложе, ни безупречней,
из мальчиков, как подобает, вырастают
мужчины,
хотя усатость порой так обманчива,
и труднее всего примирить свою память
о когда-то
чумазом мальчишке, неумело совравшем
про забытую дома тетрадку,
с бравым сержантом, увешанным орденами,
отцом трех детишек, или с важным
бухгалтером, уже разведенным,
и нельзя угадать, кто из этих мальчишек, косматых,
строптивых,
с единственной
мыслью о славе среди своих современников,
с полным правом
быть первыми в состязании по плевкам,
возможно, станет потом почтенным банкиром.
О, да, я помню того, кто от вас ускользает:
он был таким же, как все, не умней,
