Мстерский летописец - Фаина Пиголицына

— Анастасия Глотова, — признала ее Авдотья, не дожидаясь, пока та, как было принято, не перейдет на оскорбления.

И узнанную гляделыцицу тут же пригласили к столу «залить глотку», а невеста пошла с подносом угощать других.

Когда Дуся вернулась, рядом с Иваном сидел и ухмылялся парень. Невестино место пришлось молодым откупать поцелуями, и гости долго сбивали их со счета.

Потом гости уводили невесту и требовали с жениха выкуп. Иван доставал деньги, девушки, шутливо ссорясь, делили их и начинали хоровод:

Что на блюдечке катается,

Словно сахар рассыпается.

Не душа ли красна девица,

На кого душа надеется.

Внутри круга шла Авдотья Сенькова и, стрельнув в жениха усмешливым взглядом, пела:

Я надеюся на Ваничку,

На мила дружка Иванушку.

Знаю, знаю: не покинет он меня,

Знаю, знаю: не оставит он меня.

Хор подхватывал:

Он такой собой хорошенький,

Сертужок на нем коротенький.

Он и вьется, увивается,

Поцелуев дожидается!..

— С суконным рылом да в калашный ряд, — ехидничали недоброжелатели Голышевых по случаю женитьбы крепостного крестьянина на купецкой дочке.

— Не говори, не в свои сани садится.

— Это вы зря, смышленый сын у Кузьмича.

— Смышленого-то б из рисовальной школы не выгнали.

— Он сам бросил.

— Са-а-ам! Они скажут.

— Где жить-то станут, в Вязниках или здесь? А может, в Москве?

— Здесь. Иван-рт литографию каку-то изучает, свое дело сбирается открыть тут.

— Открыть-то не трудно, да содержать-то хватит ли ума.

Венчались молодые во Мстёре, в Богоявленском храме. В воротах дома Голышевых встречали повенчанных Александр Кузьмич с хлебом-солью и Татьяна Ивановна с квасом, что означало — пожелание молодым жить в довольствии и не иметь нужды. Потом Александр Кузьмич взял под руку и повел в дом сына, а Татьяна Ивановна — невесту. Они благословили новобрачных и пригласили всех гостей за стол. И то еще было не свадьбой, а приступом к ней, величаньем родителей и молодых. Однако и поезжане и духовенство уходили с него отяжелевшими. Сваха отвела Дусю, теперь ее именовали Авдотьей Ивановной, в особо подготовленную для нее комнату — «крутить голову». До венца девицы заплетали волосы в одну косу, теперь, после венчания, их надо было заплести уже в две косы. Замужняя женщина не могла ходить и простоволосой, в день венчания ей надевали кокуй, кичку.

Потом невесту снова вывели к жениху, усадили рядом с ним на стул и накрыли им головы полотенцем, которое невеста прислала жениху накануне свадьбы, Дуся с Иваном смотрели под полотенцем в зеркальце, присланное Иваном невесте в подарок.

— Кого видишь в зеркале? — спрашивала сваха Хио-ния Кузьминична невесту.

— Евдокию, — отвечала Авдотья Ивановна.

— Кого видишь ты в зеркале? — спрашивала сваха жениха.

— Ивана, — отвечал он.

После этого наконец-то молодых допустили к столу. Но и теперь, не имея с утра и маковки во рту, они могли откушать скромненько, чаю с пряничком.

Вслед за молодыми бросились и гости к столу, всяк старался сесть поближе к новобрачным, поднялась суматоха. Но только все утихло, как дружка и сват принялись наводить порядок, чтобы усадить гостей по старшинству, близости родства и степени уважения в обществе.

— Повыдь-ко, тут есть постарше тебя, — тянул дружка за руку парня, пристроившегося рядом с невестой.

Парень уступил место.

— Еще поотдвинься, — не отставал от него дружка, — тут сядет двоюродная сестра да крестовая сестра. А вот еще сын бурмистра да близкого соседа сын… — Удвигал дружка парня на самый край, к двери, а все хохочут…

По традиции, гостей сразу оглушили тремя стаканами водки, наливки и красного вина и только потом подали кушанья. Сначала принесли холодное: окорок, баранью голову, студень. Потом — горячую похлебку из гусиных потрохов.

Свечи на столах были украшены фольгой и обрезками цветной бумаги. Фольгой украшались и холодные закуски.

Водка лилась рекой. По два раза наполняли стаканы после каждого кушанья.

Потом принесли жаркое — «средину барана». Молодой вынул из нее почку, разрезал на мельчайшие кусочки и раздал их вилкой всем присутствующим.

Принимая кусочек почки, каждый из гостей выпивал и заставлял молодых целоваться.

После поданного на стол жареного гуся молодым разрешалось на немного выйти из-за стола и переодеться. Гости же, тоже выйдя из-за стола, пустились в пляс.

В полночь новобрачных отвели спать и закрыли на замок. А застолье продолжалось до утра. Кого-то к рассвету уложили проспаться насильно, кто-то из приезжих сам прикорнул отдохнуть там, где его захватил сон. Местные тоже разошлись по домам вздремнуть, но ненадолго.

Утром все снова собрались за столом «на похмелье». Кто-то прикладывал к вискам соленые огурцы, кто-то — хрен. Сваха Хиония Кузьминична потихоньку доложила гостям, что с невестой «все благополучно». И попойка пошла с новой силой за то, что «все благополучно». Новобрачный благодарил тестя и тещу за дочь. Хмельные гости били на счастье горшки.

Потом свадьба выхлестнулась на улицу. Откуда-то появились ряженые, и часть гостей отправилась с ухарством кататься по слободе на лошадях, а остальные, в окружении зевак, пошли по улицам с песнями и плясками, стуча в заслон и худые сковороды.

Вечером жених отправился к теще на блины. Тут тоже был целый ритуал, как блины разрезать да что при этом говорить.

После блинов молодому подавали яичницу, которую он тоже разрезал особым, принятым издавна манером. В заключение теща подавала новобрачному целую тарелку блинов, которую он вез к себе домой.

«Гордый стол» через четыре дня накрывали уже в доме невесты. И так же обильно, пьяно и весело было застолье. В бедных домах на этом свадьба обычно и кончалась. В зажиточных в первое после свадьбы воскресенье устраивался еще «свадебный стол». На него приглашались только самые близкие родственники и избранные. По ритуалу «свадебный стол» был похож на «гордый», однако пиршество на нем было поблаговиднее.

Через месяц после свадьбы Иван Голышев снова уехал в Москву. Твердо было решено, что Голышевы откроют во Мстёре литографию, и Ивану надо было купить в Москве все для нее необходимое.

ГЛАВА 2 Открытие литографии

Из Москвы Иван Голышев привез тридцать литографских камней с рисунками на обеих сторонах. О печатных станках тоже с Ефимовым договорился, но пока не купил. Надо было сначала получить разрешение на открытие литографии, и тут предстояло пройти несколько этапов. В первую очередь требовалось дозволение помещика. Александр Кузьмич написал графу Панину в Петербург, и тот живо ответил согласием. Показывая теперь гостям картину «Виды храмов слободы Мстёры», подаренную ему Иваном Голышевым, ярый защитник крепостного права граф Панин говорил: — Это дело рук крепостного мальчишки из моего мстёрского имения. Так вот этот юнец несовершеннолетний вздумал открыть на имя отца сельскую литографию, меж-ду прочим, первую в России. Видите, подлинному таланту крепостное право — не помеха. Не так уж забиты эти крепостные, как принято стало у нас говорить.