Уходящее поколение - Валентин Николаевич Астров

В письмах к отцу Наташа старалась не вдаваться в подробности, он угадывал суровую правду в ее скупых строках и сильно тревожился. Он чувствовал, что ему на фронте легче живется, чем его родным в глубоком тылу. Труднопереносимый парадокс.

Повидать их, пока они на Урале, было невозможно, любой краткосрочный отпуск при тогдашнем состоянии железнодорожного транспорта был бы просрочен. От Владимира отец получал изредка треугольнички без марок по полевой почте; окончив в начале войны артиллерийские курсы, тот воевал в артиллерийских частях.

В 1943 году Ольга с Наташей и внуком вернулись наконец в Москву. Для свидания с родными Константину Андреевичу дали отпуск, и он двое суток побыл дома.

Радость встречи омрачалась затянувшейся Олиной болезнью. Она резко похудела, сошел с лица красивший ее румянец; кашляла, мучилась одышкой. И все же — шутка ли свидеться после такой долгой разлуки! — они не могли наговориться.

Константин внешне почти не изменился, а Наташа выглядела измученной и похудевшей. Предвидя все это, он захватил с собой в Москву для родных несколько консервных банок с мясной тушенкой и сэкономленным из офицерского пайка сливочным маслом. Безоблачную радость всем доставлял своим щебетаньем только Сашок. К полутора годам мальчик выправился, щечки порозовели. Новоиспеченный дедушка брал его, как некогда Наташу, под мышки и «на качелях» подкидывал к потолку, так что внук повизгивал от восторга.

От Владимира месяца три не было вестей, но как раз при Константине в Москву пришло его письмо, переадресованное Ольге с Урала. Он только что вышел из госпиталя после ранения в плечо, о котором «не хотелось писать, пока рука не заработает». Теперь он опять в строю, — «движемся на запад»…

— Подозрительно, что в письме опять ни слова о Дине, — заметила Ольга. — Боюсь, что у них дело идет к разрыву.

Женщины показали Константину письма его сестры Людмилы на московский адрес, сбереженные соседями по этажу. Со времен ленинградской блокады о ней ничего не было известно. Письма принесли печальную весть о кончине Елены Константиновны, не перенесшей блокадных лишений. На Люду обрушилось и новое несчастье — извещение, что ее сын пропал на фронте без вести. Муж ее умер еще перед войной.

Она так и осталась бы в горестном одиночестве, если бы не случайная встреча в осажденном Ленинграде с Федей Лохматовым. И на этот раз, как при их первой встрече в 20-х годах, Федор был ранен; на Ленинградском фронте взрывом мины ему оторвало ступню. Старая привязанность взяла свое, и они с Людой поженились.

При расставании Ольга спросила мужа: как он думает, когда же союзники откроют второй фронт в Западной Европе? Или ограничатся показными военными действиями в Африке и на итальянском юге?

— Помнишь в Пензе в девятнадцатом году куплетиста Фелицатова? — вместо ответа спросил Константин. — Как он в цирке изображал американского президента:

Как все до истощения

Дошли без исключения,

Тогда я заявил:

«Ждать больше нету сил!»

       И свежие дивизии

       Решили всю коллизию, —

       В историю Вильсон

       Собственноручно занесен.

— Да, история, видать, повторяется. — Ольга не без горечи усмехнулась. — Любители чужими руками жар загребать. Ну да дело к тому идет, что мы и одни, без них, справимся.

— Посмотрим, время покажет…

…Летом сорок четвертого Пересветов по заданию политотдела армии приехал в один из штрафных батальонов на передовой линии. Среди штрафников он неожиданно встретил бывшего своего одноклассника по Казанскому реальному училищу.

Сорок с лишним лет тому назад Санька Половиков, сын владельца каретной мастерской, был тщедушным костлявым мальчишкой с редкими волосенками на голове и бесцветными выпуклыми глазами. Уродливо разросшийся зуб у него по-прежнему выдавался из-под верхней губы.

Приглядевшись, узнал Костю и Половиков. Нельзя сказать, чтобы они обрадовались встрече, дружбы между ними в училище не получилось. По словам Половикова, до армии он служил в советских хозяйственных учреждениях, а в армии — по вещевому снабжению. Попав в окружение на фронте, пристроился к одной вдове в «зятьки» и скрывался у нее от оккупантов; по освобождении Белоруссии его обвинили в дезертирстве и направили в штрафной батальон.

Он стал было просить Пересветова вступиться за него и вызволить из штрафников, но тот пожал плечами:

— Из штрафников вызволяет только честное участие в бою. — Он спросил: — Юсупку помнишь? Что с ним сталось, не знаешь?

— Пришили твоего Юсупку, — сквозь зубы процедил Половиков, не глядя на Костю и обводя взглядом окружающих. — Еще когда Колчак на Казань наступал.

— Ну?.. Он за красных воевал?

— За красных.

— А ты в гражданской войне участвовал?..

В это время штрафникам вносили ужин, собеседникам пришлось посторониться, и Половиков, воспользовавшись возникшим в бараке движением, откозырнул Пересветову и поспешил за миской.

Не встреча с Санькой сама по себе, а воспоминание о крепыше-татарчонке, с которым Костя дружил, взволновало его. «Стало быть, совсем короткая жизнь была у Юсупки, — с грустью думал он. — Не при содействии ли Саньки его «пришили» в восемнадцатом году?» В царское время Юсупка работал в каретной мастерской Санькиного отца, а Костя с отцом-студентом жил в соседнем доме.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Владимир возвратился домой в конце сорок пятого года, после капитуляции Японии. Переписка с женой у него во время войны заглохла, но он все еще надеялся повидать Дину и с ней объясниться. Однако ее родители приехали из эвакуации без дочери, а от нее Владимиру пришла просьба выслать согласие на развод. Он, разумеется, выслал.

В Москве он вернулся к занятиям в аспирантуре, теперь уже в МГУ. Бывшие однокурсники узнали (сам он никого не расспрашивал), что Динин новый муж человек пожилой, профессор географии, в прошлом сослуживец ее отца. В Сибири он обзавелся домиком с усадебным участком; молодая хозяйка прилежно трудится в саду и на огороде, отказавшись от продолжения философского образования и заодно от поступления на службу.

Передаваемый студентами из уст в уста полуанекдот о Горации в юбке («Капусту садит, как Гораций» — строка из «Евгения Онегина», о Зарецком) вскоре оброс еще некоторыми подробностями. Нашлись Динины подруги, кое-что о ней рассказавшие. В то время как они в средней школе мечтали стать кто учительницей, кто летчицей, кто геологом, она, посмеиваясь, заявляла: «А я найду себе такого мужа, чтобы зарабатывал один за двоих».

Казалось бы, такая на удивление прозаическая развязка должна была смягчить Володе боль разрыва. Стоило ли, раскусив подобного человека, жалеть о нем? Но почему-то получилось обратное. Стендалевская