Лёлита или роман про Ё - Сергей Сеничев

— Не-а.

— Вообще, что ли, никогда не было?

— Никогда.

— Ну ты даёшь…

Теперь он взял тайм-аут: высунулся вовне, похватал воздух рукой, ничего не поймал.

— А дождь-то, похоже, того… А что? Осуждаешь, что ли?

— Да боже упаси! Понять пытаюсь, как это ты умудрился уберечься. Я, например, в твои годы…

— Дядьк, — и Тим резко всунунулся назад, — если чо, я не голубой, понял?

— Идиот! — меня второй за сегодня раз едва кондратий не прихватил. — Вот ведь идиот, честное слово!

Нет, милостивые государи, я в этом подростковом дуэте тело определённо инородное. Ни черта я в этом дуэте не понимаю. Одну — пионерку, кровинку мою — чуть в потаскухи не записал. Хорошо с обвинением не успел. А не сорвись сама — глядишь, и сподобился бы… Другой — тоже, между прочим, не чужой — в домогательствах подозрел. Сумасшедший дом какой-то!

— Ты, Тима, думай иногда прежде чем… Стал бы я с тобой, с голубым, такие разговоры заговаривать?

— А с кем тебе ещё? С Лёлькой, может?

— Да уж язык-то почесать мне как-нибудь Деда вон хватит…

— Да ладно. С ним особо не почешешь, его слушать надо.

— Эт точно…

— Ну всё? — он захлопнул створку. — Ещё вопросы будут? А то в желудке уже бурчит.

— Да, конечно, извини, айда, там самовар наверно ещё не остыл. А с вопросами успеется. Куковать нам тут, Тимка, не перекуковать.

— Угу. Скрозь усю зиму, — и загадочно-презагадочно заглянул мне в глаза.

— Эт точно, — повторил и я, понимая, что это скрозь неспроста. — Пошли кормиться…

Шаря ногами по ступенькам, я всеми фибрами почувствовал, что не забуду эти день с ночью ещё очень и очень долго. Наша милая троица выходила на новый уровень сосуществования.

Ну и чего, заведующий Эдемом, — съел?

А ведь всё ещё только начинается…

Вечером я сидел у Деда.

— …потому воля в ём, понял? А в ей сила. И правда. А воля на правду с силой — у-у-у чаво будеть!..

— А я тут с какого боку?

— А в табе Андрюх я ышшо не разобралси. То ли ты для их временно правительство — ну у тех смыслах шо оттель вывел и досель довёл. То ли… бес яво знат… В табе ведь тожа свой клад имеицца…

— Да-а-а? И какой?

— А память в табе Андрюх. Обыкновенышна память. Усе верёвочки с ниточкими, куды салажата твои ходу не знають… Опять жа совесть кака-никака. Вот те и пуд канихволи: нужон ты им покедова с какого краю не подступись…

— Больная во мне, Дед, совесть.

— Ишь ты! А она здорова-т и не быват. Котора здорова та правдой кличецца. А правда кажу ж табе — в малой…

Теперь уже я хихикнул: вспомнил, как ладно и без затей слепила Лёлька ночью горбатого про приступ. Если так она и выглядит — правда сермяжная, то чего-то я в этой жизни всё ещё недопонимаю.

— Запутал ты меня, старый.

— Тебя запуташь… Квасу хотишь?

Я хотел.

— Токма весь не углуши.

— Да говорил уже.

— А табе усё подвое повторять надобно, неуж не заметил ышшо?

Я заметил. И уже давно…

А квас по-прежнему был чудо как хорош.

7. Ностальгия по жертвоприношению

Дорогая редакция, а нельзя ли сделать как-нибудь так, чтобы ваши герои поскорее поженились? — Нет. — Почему? — А хрен его знает. Нельзя и всё. — Но почему? — Да потому что такая уж книжка: с героями творится совсем не то, чего нам хочется, а что-то другое, ни от наших с вами желаний, ни от них самих не зависящее. — Но ускорить же как-нибудь можно? Или нет? — Так… Я щас кому объяснял? — Кому? — Блллля… — Эй! А вы кто вообще? — Я кто? Автор. — Аааа. А нам хотелось бы с редактором. С редактором можно? — Зачем? — Ну, может он как-то… редактор ведь главней? — Кого? — Ну, вас. Главней ведь? — Редактор-то? Гораздо. — Ну вот, может, он тогда? — Вряд ли. — А почему это вы так уверены? — А он умер. — Господи! Что случилось? — Ничего. Умер и всё. Тут вообще все умерли. — Да как же это так все? А мы вот… — А вы тоже умерли. — Батюшки светы! — И не говорите…

Как-то вот так вот… Чем не начало?

Да ничем! Туфта это, а не начало.

Правда, рвать написанного, как делают это гении на экране, я не стал: сложил листочек пополам и — по-Тимкиному — под тюфяк.

Я вообще не люблю рвать и жечь готовое, пускай отлежится — мало ли. У меня этого дерьма полквартиры отлёживается. Главное, понимаю, что мусор, а собрать и уничтожить слабо. Всё на последний момент откладываю. Хоть и знаю, что никакого последнего, скорее всего, не случится, а найдут меня однажды утром, если, конечно, доведётся кому, слегка подокостеневшим, и вся недолга. И объясняй потом, что вон те ящики и те вон тоже… ай, ладно: все подряд — на помойку и не вскрывая!..

Если вдуматься — а я вдумывался, поверьте, — это должно быть так же неприятно, как помереть с, допустим, застрявшей меж зубами смородинной косточкой. Или ещё тривиальней: не высморкавшись. Представляете? Только собрался два пальца к носу поднесть — и на тебе, кранты. И последняя мысль не о прожитом, не о близких, или там боге, если кому он близких ближе, а: да что же это я вот так вот прямо весь в сопл…

И — ша. Недодумал даже и темень навсегда.

Но про сопли и косточку фиг кто когда узнает, а тут — с черновиками этими — как с ногтями невычищенными. Приходят, видят и морщатся: ё-моё! чего ж он так-то уж…

С другой стороны, где она теперь — та квартира с теми ящиками? Теперь и захочешь спалить — поди сыщи…

Нет, но как же всё-таки жалко себя!

Лёльку проколбасило дня четыре.

Она не ныла, не искала крайних, вела себя даже тише обычного, но в горизонталь уходила при первом же удобном случае. Спина, знаете ли. Все они почему-то на спину жалуются…

«Бабушка приехала» — так у нас девчонки на первом курсе шифровались. Плюс годы созерцания жениных мук (не жены — жён), не говоря уже о пэмээсах бессчётных гражданских и прочих спутниц. То есть опыт я какой-никакой имел. Но непосредственное и сколько-то деятельное участие в одолении бабушкиного визита принимал почему-то впервые.

Собственно, участие моё сводилось к поминутному удерживанию себя от плаксивого: «Тяжко, да?» (варианты: «Может, протопить?», «Яблочка не хочешь?» и контрольный: «Что, совсем не отпускает?») да к попыткам пропускать мимо ушей типовое же «Отстань». Впрочем, для меня и это уже было сродни подвигу…

Тимке мы ничего не сказали. Или он нам ничего не сказал. Но, так или иначе, теперь у нас с Лёлькой имелась общая тайна. Я снова чувствовал себя если и не властелином, то уж хранителем кольца — точно…

Покоя не давали Дедовы ниточки с верёвочкими. Что применение их следует растянуть на подольше, я себе отдавал: с капиталом надо бережней. Пускай не всю жизнь, но хотя бы разумно обозримое будущее. Но ведь подмывало. Типа, отловить Лёльку и неотложно поведать ей… ну вот чего бы ей такого поведать-то, а?.. не историю же изобретения швейной машины, честное слово!.. нет, Лёльку оставим на потом, сначала пусть Тимка отдувается. Взять, например, и поделиться с ним секретом идеального киносценария — такого, что Голливуд с руками оторвёт. Правда, делиться надо очень быстро — изложил и дёру, чтоб не успел спросить, а почему же тогда, умница наша, ты сам так ни одного и не накатал?..

Или вовсе: усадить их как-нибудь с утра пораньше и до самого обеда просвещать. Поведать, например, что гороскопы полная чушь, потому что придумывает их шантрапа типа меня… Что полтергейста нет, и телепатии тоже (Дед не в счёт), и даже кармы никакой не бывает, а продуктов их несуществования почему-то сколько угодно (бурные нескончаемые аплодисменты)… Что Гамлет — да-да, тот самый Гамлет — был страдающим одышкой толстяком, а у осьминога, хотите верьте, хотите нет, три сердца… Что знаменитые свои письма Чаадаев сочинял не России-матушке, а одной слишком уж ретиво набивавшейся в полюбовницы замужней мадаме… Что дважды два по любому четыре, что как бы в гостях ни хорошо, дома лучше, старый друг новых двух, за битого кучу небитых, а искусство есть искусство есть искусство… Что войны и финансовые кризисы в точности как супружеские измены: случаются, только если это кому-нибудь нужно… Что русская берёзка национальное дерево не России, а Эстонии, что народу в маленькой Японии (было) ненамного меньше, чем у бескрайних нас, а турки практически не пьют кофе: кофе по-турецки — фишка исключительно для туристов… И что на Земле есть — ну да, было, сказал же: БЫЛО! — по крайней мере, ещё по паре сотен человек с точно такими же, как у вас, милые мои, папилляр в папилляр, отпечатками пальцев… Впрочем, последнее можете не записывать, в ближайшие страшно подумать сколько лет оно вам вряд ли пригодится.

Как, чёрт меня побери, и всё остальное!

Потому что для что-где-когда эта свалка обрывочных знаний, может, и годится, но тут, в Шиварихе и окрестностях — много ли от неё проку? Ну-ка, сам: много? — Ну и ладно! И пойду вон и утоплюсь. — Ой, вот не надо! Успеешь ещё, Муму! — Успеешь с вами! Не нынче-завтра замёрзнет. — А ничо, луночку прорубишь, тут высших образований не требуется. Сам не сообразишь, Тимку попроси, или вон Лёльку, эти и подскажут, и подмогнут. Только не объясняй, зачем, а то они тебе ещё и показательный сеанс психотерапии устроят. Ты им будешь парить, что Фрейд фашист и шарлатан, а они тебя по его фашистской методике и в чувство приведут, и от меланхолии излечут, и на путь истинный наставют.