Чужого поля ягодка - Карри

Хорошо, что теперь она уже умеет с этой бедой управляться. Но как же трудно было поначалу! До сих пор жуть берёт: сразу после ментоглухоты, тяги к движению и изматывающей дрожи отказало зрение. Всё стало видеться в невероятных спектрах и радугах, поплыли перед глазами цветные призраки, бесформенные и сияющие, потом всё раздробилось на миллионы слепяще-ярких искр, агрессивно колющих взор и переливавшихся красиво и очень утомительно для бедных глаз — которые, как оказалось, бесполезно закрывать: всё становилось ещё ярче… И едва эти пятна только ещё стали угасать, как голова завибрировала от оглушающего множественного эха — всевозможные голоса, всевозможные отзвуки заполонили её бедную головушку, раня и разрывая черепную коробку и вспахивая мозг — пело, гремело, дребезжало, шелестело, шипело, журчало, выло, мявкало, одновременно, перекрикивая, пробиваясь, перекрывая, заглушая и затухая, чтобы снова ворваться и болезненно метаться внутри неё… А когда она решила, что больше не может — стало стихать и ещё через несколько минут прошло вовсе, только слегка позванивало в ушах, как будто ломались тонкие льдинки, да всё тело покалывало, как бывает когда отсидишь или отлежишь ногу-руку… Но тут нахлынули и принялись травить всё, что оставалось в мире нетронутым — запахи: вонь, ароматы, благовония… Лёгкий приятный аромат, нарастая, усиливался, и становился удушающим зловонием, даже зажатый нос не спасал: всё забивала мыслимая и немыслимая муть, сладость, гниль, пленительная свежесть, удушающая гарь, выворачивающая тухлятина….

С ужасом понимая, что этой, с каждым мигом усиливающейся, волны она может уже и не перенести, безуспешно сражаясь с выворачивавшимся желудком, на непрочной грани подступающей паники и безумия Миль напряглась всем телом, всем существом своим, собрала остатки сил — а чего их беречь, ведь иначе они уже и не пригодятся! — и стала яростно глушить в себе все эти слепые наплывы разносящего её на части хаоса, отторгать, выдавливать из себя, сопротивляться, отчаянно защищаясь от неведомой, слепой, беспощадно терзающей силы…

И ведь справилась. Победила, так и не поняв, а что ж такое мяло и ломало её. Осознала этот факт — и провалилась в небытие…

Как же тогда испугался бедный Бен, найдя её без сознания… Но зато — какой неоценимый опыт смогла она потом ему передать. Остаётся надеяться, что этот опыт поможет вскорости и Джею…

…Который, кстати, ещё держится молодцом — сидит на месте и даже старается не проиграть: Бен притащил какую-то трёхмерную игру и сумел его в неё втянуть. Игра, достаточно сложная и увлекательная, требовала сосредоточености — как раз то, что доктор прописал. Беда была только в том, что сосредоточиться-то как раз и не получалось… Если всё пойдёт хорошо, ночь минует без неожиданностей, а ближе к утру наступит кризис. Вот тогда-то и придёт самое время… А, нет, перехвалила: всё-таки его заметно корёжит.

Бен, тоже заметив, как ломает Джея, сделал единственное, что мог: крепко обнял и сказал:

— Терпи. Это не ты хочешь уйти — это действие лихорадки.

— Я… я понимаю, — Джей гримасничал, крутил головой, на лбу выступила испарина, дышал часто, сердце колотилось как после бега, конечности вздрагивали… Лишённый менто, он чувствовал себя почти инвалидом… да вдобавок — обворованным. И ему было больно и страшно.

— Ничего ты покуда не понимаешь, — улыбнулся Бен, — но ты непременно справишься, — и предложил: — А давай-ка я тебя помассирую. Снимай рубашку и ложись.

Начав с шеи и плеч, Бен принялся разминать и растирать его сжавшиеся в узлы мышцы, выгоняя напряжение, добиваясь — и добившись расслабления: возбуждение понемногу оставляло Джея, дыхание выровнялось, его переставало трясти и подбрасывать, вызывая боль в суставах рук и ног… Но до утра было далеко. Завтра ментоглухота пройдёт, исчезнет гиперподвижность, явится следующая волна… до которой надо ещё дожить.

А пока Бен перехватывал Джея у двери всякий раз, когда он, неожиданно для себя, там оказывался, сопровождал его и в туалет, и на кухню. И терпел его мрачность и недовольство, которые из него так и сочились … И караулил, сидя в ногах, когда Джей внезапно всё-таки ненадолго вырубился — сон этот был непрочным, прерывистым, и не принёс облегчения… И, конечно, пытался наставлять его, когда он доставал вопросами:

— Бороться? И можно, и нужно, а то дальше будет ещё хуже. Вспомни блокировку — усилие похоже.

— Ещё хуже?! — ужаснулся Джей.

— Начнётся сама лихорадка, — кивнул Бен, — а это — только предвестники, прелюдия к ней. Жаль, у тебя сейчас нет менто, я бы дал тебе ориентир…

— И… когда она начнётся? И как?

— Когда-а… Думать мы можем что угодно, но как оно будет… — он пожал плечами. — Надеюсь, к завтрашнему полудню ты созреешь для следующей ступени. Хотя… у тебя всё может быть и не совсем так, как у нас. У нас и у самих-то это только четвёртая лихорадка, и теперь она начинается не в полнолуние, как в первый раз, а уже в начальной фазе. Сначала — глухота, как у тебя сейчас, и хочется идти, бежать куда-то, а через некоторое время — собственно приступ: бьёт озноб, трясёт, ломит суставы… После этой трясучки — зрительная волна, потом слуховая… и так далее. Длится каждая час-два, а по ощущениям — вечность.

Джей тоже кивнул:

— Точно. Мне уже кажется, что я никогда вас больше не услышу…

— Да уж… Но когда мы вместе — легче, правда ведь?

— Легче-то легче… — лицо его опять скривилось.

— Держись. Малышка Миль справляется, а ты же мужик.

— Я стараюсь… А то хожу полуоглохший. И представляешь — чувствую себя гадостно так… ущербным каким-то… неполноценным… Никогда бы не подумал, что мне так будет не хватать этого… этого…

— Этого уродства, ты хотел сказать? — усмехнулся Бен.

— Вот именно, — вздохнул Джей. — Смотрю, как вы с Миль болтаете, и выть хочется…

— Ничего, уже, наверное, скоро… После того, как ты с этой свистопляской справишься — а ты справишься! — провалишься в длительный сон. И впоследствии готовность к приступу сохраняется в течение всего лунного периода.

— Получается — постоянно…?! Навсегда?!

— Увы, да, — развёл руками Бен. — Но ты же всегда сможешь пресечь его вовремя, в самом начале, едва тебя только потянет за горизонт. А вот если со всем этим не бороться — тогда не знаю, что и будет… Так что, хоть и неприятно, но лучше пусть поскорее всё случится, не так ли? Лично я ненавижу неопределённость.

Джей только застонал:

— А… ничего нельзя с этим сделать? Ну да, вот такой я слабак! — огрызнулся он на укоряюще-понимающий взгляд Бена.

— Вообще-то в первый раз ты должен пройти через всё сам… — задумался Бен, потом переглянулся с Миль и неуверенно добавил: — Правда, есть одна возможность немного это всё ускорить… но так или иначе надо дождаться, чтобы ментоглухота прошла… да и…

— Согласен, — быстро перебил его Джей.

— Уверен? — усмехнулся Бен. — Ведь ты и своим ходом через все стадии пройдёшь, куда спешить? Быстрее не значит легче. Думаешь, это тебе понравится больше?

Но Джей был твёрд:

— Я рискну, — и приготовился страдать и мучиться…

Миль, в отличие от него, страдать, да ещё за кого-то другого, не нравилось вовсе. Поэтому, едва ментоглухота у Джея стала сходить и он со всем доступным энтузиазмом ломанулся поговорить, заливая всё ментопространство запахом горькой мяты, Бен и Миль воспользовались данным разрешением и сдвоенным сознанием мягонько, но решительно приняли его в свои крепкие «объятия». От неожиданности Джей не успел ни сообразить, что случилось, ни воспротивиться, как оказался полностью открыт и внедрён в их двуединство, ставшее, таким образом триединством, трилистником, как заметила, нервно хихикнув, Миль. Возникший было его испуг они погасили в зачатке и окутали сознание Джея такой теплотой и нежной заботой, что он растаял и радостно потянулся навстречу, чувствуя себя в полной безопасности, любимым и самым нужным… каким не чувствовал себя, пожалуй, даже в детстве…

А потом ему показали, как переживала лихорадку Миль… что — Бен был прав — ему совсем не понравилось. Невольно заметавшись, он попытался выйти из триединства, чтобы избежать этих ломок… но не тут-то было — держали его крепко, да ещё с любовью. И он сдался и досмотрел до конца. Поддерживаемый и направляемый со всех сторон, он впитал опыт сразу двоих, пророс знанием и обрёл навык противостояния хаотичным атакам, перестраивающим его восприятие и вызывающим такой ответ организма, который позволил бы ему приспособиться — и выжить, научиться этим хаосом пользоваться, найти в нём систему, увидеть… путь. Отныне он знал, как выстроить в себе защиту и подавить зарождающийся приступ.

Наконец, всё пришло в состояние покоя, и его так же мя-агонько… отпустили. Оказавшись без их сдвоенной поддержки, он, словно вода без сосуда, рухнул, расплескался, затем свернулся в точку и провалился в глубочайший и непробудный сон…