Синдикат «Громовержец» - Михаил Тырин

— Почему нельзя? Иностранцы, что ли, шпионы?

— Нет, не шпионы. Ну, просто… не положено проводить операции в населенных районах.

— Так бы сразу и сказала, — пробормотал Хрящ, хотя, чувствовалось, ничего толком не понял. Да и Кириллу ее слова показались сомнительными. Как это может быть — в городе бесчинствуют два невменяемых десантника, а войскам входить запрещено?

Кириллу стало совершенно ясно — Машка чего-то недоговаривает. Он надеялся, что рано или поздно обстоятельства вынудят ее выложить все до последнего слова. Поэтому он не стал мучить ее расспросами. Он спросил только одно:

— Как ты смогла сделать им больно? Нам бы тоже знать не помешало.

— Теперь уже бесполезно, — она вздохнула и вытащила из сумочки металлическую коробочку, похожую на пудреницу. — Дядя Спартак дал и велел носить с собой. Эта штучка дает сильный импульс и на минуту-другую блокирует биоэлектрические связи. Но она одноразовая, батарейка вылетает в один момент.

— А дай мне, если уже не нужно, — загорелся Хрящ. — На память дай.

— Не могу. Я все должна вернуть.

— А ты уже знаешь, как мы остановим Паклю и его громил? — спросил Кирилл.

— Нет, — сказала Машка, глядя в сторону. — Пока не знаю. Но я что-нибудь обязательно придумаю.

Уже вечером, когда Машка давно была дома, а Кирилл убивал время на Гимназии, Хрящ подсел к нему и тихо пробормотал:

— А все-таки, какую-то чушь нам Машка наговорила. Такого не бывает. Может, у нее крыша прохудилась?

— Цыц! — пригрозил Кирилл. — Сказано тебе — военная тайна.

Неудивительно, что своеобразный военный совет состоялся и на водокачке. Мазутники сидели кружочком и по очереди прихлебывали из трехлитровой банки самогон. Смотреть друг на друга они избегали — лица еще хранили отпечатки столкновения с бойцами Пакли.

— Паклю надо гасить, — сказал Дрын, передавая банку товарищу. — Как хотите, но что-то надо делать.

— Как его теперь загасишь… — уныло проговорил

Рваный, морщась и закусывая самогон листом подорожника. — Теперь никак.

— Не знаю, — сказал Дрын, — Думать надо.

— Что это были за мужики? — подал голос Бивень. — Я их вроде никогда в городе не видел.

— А, думаешь, кто-нибудь видел? — хмыкнул Вано.

— Может, какие-нибудь братья к нему приехали?

— Да какие у него братья, — поморщился Дрын. —Он и сам-то, похоже, по ошибке получился — родители черепашку хотели…

— Ага, — согласился Удот. — А если и братья — чего сразу борзеть-то? Братья не будут за ним всю жизнь ходить. Приехали и уехали, а мы остались.

— Я вот думаю… — изрек Бивень, кусая свои болячки. — Если всем вместе на такого брата навалиться — удавим?

— Хорошо бы попробовать, — задумчиво вздохнул Дрын. — Всем вместе, и чтоб у каждого кол или цепь. Тогда можно чего-то сделать.

— Дрын, ты просто не видел, как эти уроды дерутся, — мрачно заметил Шерсть. — Вообще боли не чувствуют, стоят, как столбы. Я по всем болевым точкам прошел — бесполезно.

Ни о каких болевых точках Шерсть, разумеется, не имел понятия, поскольку изучал их исключительно по переводным кинобоевикам. Тем не менее, аргумент показался весомым.

Появился Поршень. Он сел в кружок и обвел соратников внимательным взглядом.

— Чего киснете? — спросил он.

— Ничего, — мрачно ответил Бивень. — Тебе на памятнике меньше всех обломилось, вон даже рожа целая.

— Зато мне по яйцам досталось так, что до сих пор пухнут, — пожаловался Поршень.

Ему из сочувствия дали банку самогона. Он осторожно понюхал, лишь потом отпил.

— Хорошая, — похвалил он. — Откуда такая?

— Брюхо принес, — сказал Вано. — Правда, он половину выпил по дороге…

Означенный товарищ спал неподалеку под кустом, но услышав свое имя, приподнялся и пробормотал:

— А мне по хрену…

— Брюхо! — позвал Поршень. — Чо ты там буровишь? Где «сэм» взял, признавайся.

— Говорил, что заработал, — сказал Шерсть. — Каких-то зайцев нарисовал.

— Зайцев?

— Да, в детском садике стенку расписал, — пояснил Рваный, который был в курсе этой истории. — У него соседка — заведующая. У них стенку битумом облили, стала черная, как в крематории. Она озадачилась, что некрасиво, что надо как-нибудь украсить для детишек…

— И что, — изумился Поршень, — Брюхо стенку украсил?

— А я сказал, что могу, — пробормотал Брюхо, не просыпаясь. — Мне по хрену.

— Художник, блин, — криво усмехнулся Бивень. Брюхо наконец приподнялся, обвел компанию мутным взглядом.

— А чо ржете? — невнятно проговорил он и зевнул. — Она мне обещала деньги за это выписать. Ну я и нарисовал. Мне по хрену…

— И получилось? — не поверил Поршень.

— Ну как… Так как-то… Краска у меня только коричневая была, так что не очень хорошо видно… Но мне-то по хрену.

— Но деньги-то дала?

— Не-а… Сказала, нужны зайцы, а не рогатые свиньи. Только банку сивухи дала. Но сказала, еще столько же даст, если я эту стенку белой краской замажу…

— А тебе — по хрену, — догадался Поршень.

— Добытчик, — со смехом похвалил Дрын и достал сигареты. — Дайте огня кто-нибудь…

Поршень полез в карман, и вместе с коробком вывалилось несколько мелких монеток. Бивень тут же начал их собирать.

— Опа! — радостно воскликнул он. — Опять монетка редкая! Такая же, с кривым гербом…

И вдруг повисла пауза.

— Не понял… — проговорил Дрын каким-то странным голосом.

Бивень сразу спрятал радость. До него, наконец, дошел смысл. Редкую монетку последний раз видели, когда бросали в пакет с Машкиными деньгами.

— Откуда у тебя? — спросил Дрын, искоса глядя на Поршня.

Тот покрылся красными пятнами. Он не придумал ничего лучшего, чем пробормотать: «Да вот, как-то завалилась…»

— Куда завалилась? — тихо произнес Дрын. — Откуда завалилась?

Поршень часто моргал и беспомощно шевелил губами. На него поглядывали осторожно и смущенно. Образовалась непростая ситуация: Дрыну приходилось уличать своего братка-мазутника в воровстве. И тем самым признавать правоту гимназиста, которого уже объявили вне закона.

— И Кира говорил, что ты деньги забрал… — вспомнил Дрын.

— Не, — помотал головой Поршень, и его губы по-детски задрожали.

— Я не понял, — повторил Дрын, потому что уже не знал, что ему говорить и как себя вести. Подобного козлизма среди своих никто на Промзаводе не помнил.

Неизвестно, чем все могло кончиться. Но тут вдруг раздался громкий треск, и… рухнула часть забора. Все подскочили. Шерсть заботливо удержал банку с выпивкой, которую едва не опрокинули.

За упавшим забором стоял и развязно усмехался Пакля. Рядом неподвижно высился один из близнецов, только что обрушивший гнилые доски по приказу хозяина. Пакля надеялся на психологический эффект — и он его добился. Мазутники даже позабыли про развенчанного Поршня.

Клоунский наряд уже был заляпан какой-то грязью и вином, но Пакля в нем по-прежнему бросался в глаза, как пестрая клякса. Пакля был пьян и омерзительно высокомерен. Он не спеша приблизился, лениво поигрывая бесполезным телефоном, и принюхался.

— «Сэм» жрете? Ничего получше не нашли? Мазутники напряженно молчали. Ничего, кроме враждебных взглядов, они позволить себе не могли.

— А чего со ствола-то? Стаканов не нашли?

— Не со ствола, а из шеи, — веско поправил Бивень. — А ствол у тебя между ног болтается. Сам из него пей.

— Ладно, пацаны, я мириться пришел, — проговорил Пакля с неуклюжим великодушием. Он демонстративно вытащил пачку «Кента», прикурил от золотистой зажигалки, подул на нее и выкинул в лопухи. — Случайно поцапались… бывает, в общем.

Ему не отвечали. Это было бы противоестественно — мириться с Паклей. Кто он такой, чтобы с ним мириться? Его всегда можно было прогнать пинком или, наоборот, разрешить быть поблизости. Но ругаться и мириться — таких понятий относительно Пакли никогда не существовало.

Сам Пакля так не считал. Общение с алкашами у палатки быстро его разочаровало, теперь ему требовалось более авторитетное общество.

— Ладно, пацаны, — сказал он. — У меня ящик «Анапы» стоит и колбаса. Вас дожидается.

Воцарилась пауза, которую вскоре нарушил Дрын.

— А чего ж не принес «Анапу» с колбасой? — спросил он, не скрывая презрения.

— Так ведь… — Пакля даже растерялся. Но тут же вернул себе «фасон». — Я все достал, обеспечил. Я еще и носить вам должен?

— А почему не принести, если мириться пришел? — спокойно пожал плечами Дрын.

Все подсознательно понимали: пойти гурьбой за Паклей — значит, признать за ним какой-никакой авторитет. А это было совершенно недопустимо. Никто из уважающих себя пацанов не пошел бы за Паклей, даже пить.

— Ну что? — Пакля уже встревожился. Ему не хотелось уходить опозоренным. — Кто со мной?

— У нас тут разговор, — за всех ответил Дрын. — Но если чего принесешь — не прогоним.

Пакля едва удержался, чтобы не спустить на Дрына своего бойца. Над ним откровенно издевались, хотя спьяну он не очень хорошо это понимал. Однако Пакля еще надеялся на хорошие отношения — не сейчас, так позже.