Летучая мышь - Дерек Картун

— Слушаю вас, — глубоко сидящие бледно-голубые глаза смотрели на меня недоверчиво, сухая кожа обтягивала почти лысый череп. Старый серый кардиган с кожаными заплатами на локтях, а под ним такая же серая, застиранная, непонятного цвета рубашка…

— Рейналь дал мне ваш адрес, потому что я тоже интересуюсь делом Барбье, — начал я.

— В писании сказано: "Око за око" — я добиваюсь справедливости. Пусть все узнают правду, — был ответ.

— Я и хочу знать правду.

— На суде правду скрыли. Барбье имел высокопоставленных дружков, а из меня сделали козла отпущения.

— Рейналь так и сказал. Он дал мне прочесть ваши показания насчет Маршана.

— Как это, скажите на милость, Барбье удалось улизнуть? — скрипучий голос тянул свое, Мюллер не слушал меня, весь во власти своей навязчивой идеи.

— Никто не мог тогда скрыться без помощи друзей и сообщников. Это я вам точно говорю, я был там, когда пришли американцы…

— Я с вами согласен.

Старческий голос окреп, теперь старик произносил давно отрепетированную речь. Он сжился с собственной версией событий тридцатилетней давности и не ведал сомнений:

— Барбье знал, как деньги делать, а когда у человека куча денег, так ему никакой закон не страшен. А ведь Господь наш изгнал торгашей из храма вот что надо помнить…

Он даже отбивал ритм ладонью по груде папок, сваленных на столе. Я оторвал взгляд от его руки, чтобы заглянуть в слезящиеся глаза: рука палача может быть похожа на руку хирурга. Или поэта. Но глаза совсем другие…

— Андре Маршана вы помните?

Однако перебить его было невозможно.

— …Я сидел двадцать лет. За что? Я выполнял приказы. Как и ваши "томми" в Ирландии, как "джи-ай" во Вьетнаме. Разве есть разница? Я отсидел двадцать лет, потому что они упустили Барбье. Нарочно упустили. Я отсидел его срок. Суд неправомочен, нарушена женевская конвенция. Приговор, который мне вынесли, — это преступление против человечности.

Я все смотрел на тонкую, почти бестелесную руку, хлопающую по бумагам.

— Мне бы хотелось поговорить о Маршане и Бракони.

Рука сделала нетерпеливый жест:

— Я старик, мне скоро восемьдесят. Двадцать лет я провел в невыносимых тюремных условиях. Только вера поддерживала меня. С марта прошлого года мое заявление лежит в Международном суде в Гааге, у меня есть подтверждение…

Он вытащил из кипы тоненькую папку — доказательство того, что внешний мир официально признает существование некоего Иоханнеса Мюллера, палача, чьи жертвы — некоторые из них — как не странно, выжили. Юристы и чиновники изучают его дело, сверяют цитаты из протокола, подыскивают прецеденты чтобы разобраться, не обошлась ли Европа малость несправедливо с этим самым Иоханнесом Мюллером.

— Я знаком с вице-президентом Международного суда.

— С Деесманом?

— Вот именно. С Хьюго Деесманом. Но и вы должны мне помочь.

Его глаза впервые сосредоточились на моей персоне.

— Какие у вас отношения с Деесманом?

— Несколько лет назад он выносил судебное решение по одному делу, с которым я тоже был связан. Я собирал доказательства и свидетельские показания.

— Дело касалось прав человека?

— Нет, чисто этические вопросы отношений между правительствами. Мы тогда неплохо поладили, я и Деесман.

В его выцветших глазах вспыхнула было надежда, но тут же сменилась прежним выражением недоверия:

— Откуда мне знать, что вы говорите правду?

— Придется поверить. Иначе не договоримся.

Он долго молчал, потом задал вопрос:

— Давно вы знаете Рейналя?

— Недавно. А вы?

— Он меня разыскал в ноябре прошлого года. Не знаю, каким образом.

— Ладно, Мюллер, — сказал я, — Мы сторговались или нет?

Старик пожал плечами.

— Мне терять нечего. Что вы хотите узнать?

— Я читал ваши показания в суде насчет Маршана. Вы их помните?

— Конечно. У Барбье была такая слава, будто бы он ничего на свете не забывает. То-то он был грозен на допросах. А на самом деле у него память никудышная, это я все помнил, а он пользовался. Потому мне и приходилось присутствовать на допросах. Вам следует знать: в отличие от гестапо, служба безопасности абвера пыток не применяла.

Старик ловко воспользовался общеизвестными сведениями, но также общеизвестно было и то, что именно Лионский отдел службы безопасности являл собой исключение. Было и ещё несколько подобных исключений. Но я не стал ввязываться в спор.

— Вы клятвенно подтвердили, что Маршан находился под контролем СД с того момента, когда в сорок третьем его арестовали. Но если его завербовал абвер, каким образом в его судьбу вмешалось гестапо?

— Постарайтесь понять. Офицеры абвера гестаповцев за людей не считали, для нас это были отбросы общества. Однако Барбье был убежденным национал-социалистом, в партию вступил одним из первых, для него партийные интересы все заслоняли. И он не разделял нашего отношения к гестапо, особенно после ареста шефа абвера, адмирала. Вот поэтому, когда в парижской штаб-квартире гестапо прослышали об аресте Маршана и затребовали его, то Барбье возражать не стал. Если вы помните, к сорок третьему году гестапо уже почти полностью присвоило наши функции.

— Как это было — с Маршаном?

— Приехал из Парижа эсэсовский генерал Оберг, состоялась их встреча. На ней присутствовал также доктор Кохен — шеф гестапо во Франции.

— Вы видели отчет Кальтенбруннера за май сорок третьего?

— Видел — Барбье мне показывал. Не весь, только часть.

— Там упоминался осведомитель, принадлежавший к руководству подполья.

— Да. Имя не было названо, но все догадывались, что это Маршан. Среди завербованных не было другого человека такого ранга.

— Какая у него была кличка?

— Fledermaus — летучая мышь. Это мы с Барбье придумали. Барбье обожал Штрауса, Легара — вообще оперетту. Маршану эта кличка подходила — летучая мышь охотится в потемках, — в хриплом голосе послышалась усмешка, но лицо осталось неподвижным.

— В Лионском архиве все это отразилось?

— А как же? Я сам все записал — это была моя работа. Я вел картотеки очень аккуратно, — сказано было с гордостью.

— А где теперь архивы?

— Откуда мне знать? Исчезли…

— А вы случаем не сохранили кое-каких копий — ну, допустим, чтобы подстраховаться?

Старик задышал тяжело, заерзал на стуле:

— Я-то нет, а вот Барбье наверняка сохранил, может, потому и сумел скрыться, да так, что никак его не найдут.

— Теперь поговорим о Бракони. Вы показывали, что его завербовал Барбье…

— Никакой не Барбье, а я сам. И притом пальцем его не тронул, — старик будто гордился: вот, мол, какое достижение…

— Вы идиот, Мюллер! — сказал я, и даже ухитрился, тряхнув своим запасом немецких слов, повторить по-немецки:

— Sie sind ein Vollidiot!

Старик аж поперхнулся и начал было подниматься со стула:

— Сидеть! — рявкнул я.

— Что такое? Почему вы так со мной обращаетесь?

— Хочет, чтобы я хлопотал за него в Гааге, а сам комедию ломает! Не знает, видите ли, где архивы. Не знает, что сделал с ними Барбье. Вы что, за дурака меня держите, Мюллер? Думаете, мне не известно, что всякая нацистская свинья вроде вас, ссылается на пропавшие архивы?

Он сидел молча, только левое веко дергалось. Я продолжил атаку:

— Вы лжец! Вас за это Бог накажет. Ждете от человека помощи, а сами норовите его вокруг пальца обвести, преподносите всякую чепуху, которую я и без вас знаю, — я поднялся и принялся застегивать плащ.

— Стойте, — поспешно заговорил Мюллер, — Зачем так сердиться? Я стар, память уже не та. Сядьте-ка. О чем вы спрашивали? Давайте вдвоем разберемся…

— С такими как вы, Мюллер, невозможно вести дела. Ничему вы не научились!

— Может, и так. Все мы грешники. Я каждый день молюсь, но все равно грешен, — голос у него задрожал.

— Какое мне дело до ваших грехов, мне факты нужны, — я грохнул по столу кулаком. Веко старика задергалось ещё заметней, водянистые глазки помаргивали и уклонялись от моего взгляда.

— Прошу вас, не кричите, — произнес он жалобно, — Я столько лет провел в тюрьме… Не могу, когда кричат…

— Меня от вас тошнит, — сказал я.

Мы оба замолчали. Он заговорил первый:

— Мне нужна ваша помощь. Из Гааги на мои письма давно не отвечают уже четыре месяца. Я все сделаю, чего вы хотите. Раз вас прислал Рейналь, я вам верю.

— Ладно, — согласился я, — Начнем сначала. Что вы там прихватили из архивов?

— Совсем немного. Почти ничего… Я…

— На вопрос отвечайте, черт бы вас побрал! Если солжете — имейте в виду, я все здесь вверх дном переверну, а бумаги найду!

— Я переснял кое-что на пленку. Это против правил, я знаю. Не следовало мне…

— Какие документы вы пересняли?

— Согласие Маршана на сотрудничество. Им собственноручно подписанное. То же — от Бракони. Эти двое были у нас на крючке.