Кетополис: Киты и броненосцы - Грэй Грин

Ответом ему стал шепот:

— Хорошшшшо…

Не понять, говорил то мужчина или женщина. Хриплый, лишенный интонации голос.

— Хорошо, что сестра Энни будет отмщена столь скоро…

Два или три громких шага, тень сместилась, но не понять, влево или вправо.

— Мне назначено… — еще надеясь на что-то, повторил Баклавский. — Белая Хильда ждет меня, слышите?

И снова смех. Баклавский сместился вдоль сети, пока не нашел проход, столь узкий, что пролезть в него можно было только боком. Шесты с сетями торчали под самыми разными углами, и опять зарябило в глазах. Последние розовые облака в вышине стали меркнуть, наливаться сизым, и в облачной прорехе проклюнулись первые звезды.

Баклавский заметался по лабиринту, пытаясь либо отстать от попутчиков, либо оказаться с ними лицом к лицу. Но тщетно.

Со всех сторон, и не понять, откуда, его настигал шелест, эхо шагов, тихие насмешливые голоса. Узкие ступни уверенно нащупывают покатые камни. Тонкие руки цепко держат прямые и острые, как бритва, бамбуковые пики. Тонкие пальцы касаются заколдованных узелков, помогая своим слепым хозяйкам удерживать равновесие и не сбиваться с пути.

Это я здесь незрячий, понял Баклавский, затравленно озираясь, поводя стволом револьвера влево и вправо. За окружающими его сетями проглядывали следующие, растянутые под таким странным углом, что… нет, лучше просто не смотреть…

Снова шаги где-то рядом, и приглушенный кашель, и призрачный смех. На расстоянии вытянутой руки по ту сторону сети возникла смутная тень. Баклавский рванулся вперед, но как только пальцы просунулись в неправдоподобно широкую ячейку, что-то впилось в сердце, когтистое, сосущее, раздирающее его на куски.

Баклавский нелепо, по-заячьи, вскрикнул и рухнул на колени, прижав к груди быстро немеющую руку. Перед глазами заплясали искры, целые полосы, перекрученные узоры искр, и он опустился на один локоть, пытаясь сдержать рвущееся из груди сердце. Потом лег на спину. Мутная луна, наполовину закрытая облаком, напоминала сиамский рыбацкий тесак.

— Тут он, тут… — заговорили где-то над головой.

Баклавский, не целясь, выстрелил на звук. Звонко и хлестко пуля срикошетила от кирпичной стены дома на краю площади.

— Рыпается, — безо всяких эмоций произнес тот же голос, явно мужской, и нестерпимая боль зажглась черной звездой в правом боку. Баклавский зарычал, выронил револьвер и попытался встать, но косой удар кулаком в лицо отшвырнул его в объятия мостовой. Луна глумливо подмигнула ему и погасла.

— Мне передали, что вы хотели видеть меня, господин Баклавский.

Когда удалось разлепить глаза, то сначала показалось, что он — пчела, заблудившаяся в сотах. В шестигранных ячейках сетей прятались стены и пол… нет, потолок. Онемевшие руки выдали мозгу свою порцию боли. Тугие шнуры стянули запястья и щиколотки. Как тогда…

— Поджарим белого мальчика, — загоготал кривозубый мучитель. — Одно бедрышко съедим сами, а задницу и окорочка продадим на пирожки в Пуэбло-Сиам!

Ежи дернулся, но жердина, к которой его подвязали как животное, лишь больнее вонзилась в предплечья. Голени превратились в сплошной синяк.

Курсанты, бодро волочившие его по огородам Поймы, явно были старше года на три. У старшего ублюдка, издевающегося над связанным школяром, на рукаве блестели нашивки третьего курса Навигацкой школы. Неужели они захватили флаг, подумал Ежи.

Когда гардемарины пошли на штурм крепости «механиков», началась сутолока, и атака сразу распалась на десяток отдельных потасовок. Ежи спихивал тяжелыми ботинками всех, кто пытался влезть на «южный вал» — полуразрушенную стену бывшей красильни. Но потом кривозубый ухватил его за ногу, секунду спустя выбрался на «вал» прямо перед Ежи, и росту в нем оказалось — как в Капитане Громе.

Ежи прыгнул на гардемарина, надеясь, что тот потеряет равновесие, но детина лишь радостно загоготал и перехватил Баклавского за локти. Потом безо всякого усилия приподнял и под улюлюканье навигацкой шоблы скинул вниз.

— Спеленайте-ка этого штифта ретивого! — крикнул он, на Ежи сразу навалились, прижали, и вот теперь, подвешенного за руки — за ноги, раскачивающегося вниз головой из стороны в сторону, уволакивали все дальше от спасительной крепости. Нет, флаг не взяли, понял Ежи, иначе не стали бы возиться со мной.

Высокая трава стегала по лицу, колоски и метелки кололи щеки, перевернутый забор казался опускающейся челюстью кашалота. Вдалеке, за мохнатой пеленой камышей, угадывались контуры двенадцативесельной навигацкой шлюпки. Из китовой пасти да к другой напасти, подумал Ежи. Очень уж не хотелось думать, что гарды могут в самом деле увезти его к себе на остров.

Бесконечные заборы, кривые как зубы навигацкого заводилы, вдруг расступились, под сапогами где-то рядом с лицом зачавкала грязь, холодные брызги попали за шиворот.

— Уснул, что ли? — рявкнули сзади — видимо, сидящему на корме шлюпки гардемарину. — Табань ближе, мы с трофеем!

Черная фигура на корме шлюпки повернулась к прибывшим и сделала неожиданный, но очень понятный жест правой рукой. Кривозубый, оступившись, шагнул назад, а из камышей начали подниматься рыжие куртки «штифтов», и шест, к которому был привязан Ежи, вдруг оказался не только никому не нужным, но и явной обузой.

— Бей «селедок»! — столько раз слышанный за два последних дня призыв, наконец, превратился в руководство к действию. Гардемарины, лишенные пути к отступлению, заметались по берегу, «механики» валили их в прибрежный ил, замелькали кулаки и скрученные полотенца, единственное признанное законным оружие.

А Ежи просто бросили там, где тащили, и вода мгновенно прожгла сквозь одежду, и ни крикнуть, ни вздохнуть, и неужели придется вот так глупо — здесь и по колено-то нету — закончить жизнь в мутной воде Баллены? Баклавский подтянулся, пытаясь высунуть хотя бы нос на поверхность.

— Октавио! — закричал он. — Помоги!

Остенвольф как раз нагнал кривозубого и наотмашь достал его скруткой по уху, от чего тот поскользнулся и рухнул вперед на руки, тут бы и доделать дело…

— Помо!.. — конец шеста выскользнул из травяного ковра, взмыл в воздух, и Ежи снова завалился назад головой под воду.

Сразу три пары рук дернули его вверх, холодный ветер лизнул в шею, и, кит проглоти, как хорошо дышать! Ежи глупо улыбался, пока Октавио держал его под мышки, Казимир, то и дело вскидывая голову, чтобы волосы не лезли в глаза, распускал мудреные морские узлы на запястьях, а переодетый гардемарином Мейер своим фирменным базельским ножичком перепиливал веревки, стянувшие ноги…