Вена. История. Легенды. Предания - Сергей Нечаев

Об этих людях Талейран говорил:

«Я беру с собой Дальберга для разглашения секретов, о которых, по моему мнению, должны знать все; Ноайя — чтобы находиться под наблюдением избранного мною же шпиона; Ла Тур дю Пэна — для визирования паспортов».

Эти иронические оценки не мешали Талейрану активно использовать своих сотрудников.

Как мы уже говорили, Талейран прибыл в Вену 23 сентября 1814 года и остановился во дворце князя фон Кауница. Вместе с ним в Вену прибыла Доротея Талейран де Перигор (урожденная фон Бирон). Эта младшая дочь последнего герцога Курляндского и графини фон Медем была женой генерала Эдмона Талейран де Перигора, племянника Талейрана. Их венчание, организованное могущественным дядюшкой генерала, состоялось в апреле 1809 года во Франкфурте-на-Майне. Благодаря этому, Доротея, получившая образование в Германии, то есть в «стане врага», стала дамой при дворе Наполеона.

Во время Венского конгресса генерал Талейран де Перигор уехал в Северную Италию к месту дислокации своей воинской части. Во время своего пребывания в Вене Доротея поселилась во дворце князя фон Кауница и, судя по всему, именно тогда начала играть важную роль в жизни дяди своего супруга.

Считается, что она стала его любовницей именно в Вене. Несмотря на огромную разницу в возрасте (почти сорок лет), Талейран нашел в Доротее ученицу и помощницу, которой можно было доверить самую секретную информацию. В конечном итоге он нашел в ней единомышленницу и политическую союзницу. Нередко подобная связь вызывала скандал в высшем обществе, но в данном случае императорский двор в Вене предпочел промолчать, понимая, что слишком многое зависит от репутации великого дипломата.

Во дворце князя фон Кауница Доротея принимала многочисленных гостей, покоряя их блеском своей красоты и туалетов. Она умело вела светские беседы, получая при этом ценнейшую дипломатическую информацию, а также помогала Талейрану вести тайную переписку.

После завершения Венского конгресса они вместе вернулись во Францию и больше не расставались.

В августе 1817 года Талейран получил от Людовика XVIII титул герцога, а в декабре — герцогство Дино (остров вблизи Калабрии) от короля Сицилии в признательность за помощь на Венском конгрессе. Но человек, про которого Наполеон говорил, что его лицо столь непроницаемо, что если он разговаривает с вами и в это время кто-нибудь сзади даст ему пинка, то по его лицу об этом невозможно будет догадаться, передал Дино своему племяннику, так что Доротея и ее супруг стали герцогами.

С марта 1818 года Доротея Талейран де Перигор начала жить отдельно от своего мужа, хотя формально их брак был расторгнут только 6 ноября 1824 года. А в июле 1820 года она вместе с Талейраном уехала жить из Парижа в его замок, беременная дочерью Полиной, отцовство которой приписывается не законному мужу, а его знаменитому дяде.

Когда в 1830 году Талейран стал послом в Лондоне, Доротея сопровождала его в поездке. В Лондоне они жили до 1834 года, а после смерти Талейрана она унаследовала его титул и все его колоссальное состояние.

Но это все было значительно позднее. А пока же приехавшего в Вену Талейрана неделю держали на своеобразном «карантине», и только 30 сентября он принял участие в заседании министров иностранных дел четырех держав-победительниц.

Заседание происходило в здании Государственной канцелярии на Бальхаузплатц. Представитель Людовика XVIII вошел в зал и окинул ироничным взглядом присутствовавших. Потом он уселся между представителями Англии и Австрии, а последний объявил ему, что главы соответствующих кабинетов собрались для согласования текста предварительного соглашения.

Талейран удивленно поднял правую бровь:

— Главы кабинетов?

Потом он указал на двух господ, сидевших перед ним и сказал:

— Но господин де Лабрадор не является таковым и господин фон Гумбольдт тоже.

Меттерних принялся объяснять, что маркиз Педро де Лабрадор является единственным представителем Испании в Вене, а господин фон Гумбольдт сопровождает князя фон Гарденберга, который плохо слышит и не может обходиться без помощника. Бедняга фон Гумбольдт тут же доказал это, начав говорить прямо в ухо своему начальнику обо всем, что происходит.

Талейран, которого родители, поглощенные службой при дворе, отправили к кормилице, а та не усмотрела за младенцем, и он упал с комода, на всю жизнь оставшись хромым, тут же подхватил мысль Меттерниха и заявил:

— Если физическая немощь тут так уважается, то я тоже могу приходить в сопровождении помощников…

Меттерних открыл заседание, сказав несколько слов о долге, лежащем на конгрессе и заключающемся в том, чтобы укрепить только что восстановленный в Европе мир. Князь фон Гарденберг добавил, что для прочности мира нужно свято соблюдать взятые на себя обязательства, и что таково намерение союзных держав…

— Союзных держав? — перебил его Талейран. — Но против кого же направлен этот союз? Уж не против ли Наполеона? Но он на острове Эльба… Уж не против ли Франции? Но мир заключен, и французский король служит порукой прочности этого мира. Господа, будем откровенны, если еще имеются союзные державы, то я здесь лишний.

Слова Талейрана произвели впечатление на присутствовавших. А он продолжал:

— Если бы меня здесь не было, вам бы недоставало меня. Господа, я, может быть, единственный из всех присутствующих, который ничего не требует. Подлинное уважение — это все, что я желаю для Франции. Она достаточно могущественна, благодаря своему богатству, своей протяженности, численности и духу своего населения, единству своей администрации, а также защите, которую природа дала ее границам. Повторяю, я ничего не желаю для нее, но бесконечно много могу дать вам. Присутствие здесь министра Людовика XVIII освящает начала, на которых покоится весь социальный порядок. Основная потребность Европы — это изгнание навсегда мысли о возможности приобретения прав одним завоеванием и восстановление священного принципа легитимности, из которого проистекают порядок и устойчивость. Показав теперь, что Франция мешает вашим совещаниям, вы этим самым сказали бы, что вы не руководствуетесь больше истинными принципами и что вы отвергаете саму справедливость. Эта мысль далека от меня, так как мы все одинаково понимаем, что только простой и прямой путь достоин той благородной миссии, которую нам предстоит выполнить.

В зале заседаний поднялся шум, но Талейран как ни в чем не бывало продолжил:

— Парижский договор гласит: «Все державы, участвовавшие на той и другой стороне в настоящей войне, отправят в Вену полномочных представителей для того, чтобы принять на общем конгрессе постановления, которые должны дополнить предписания Парижского договора». Когда откроется общий конгресс? Когда начнутся его заседания? Эти вопросы ставят все те, кого привели сюда их интересы. Если бы некоторые державы, находящиеся в привилегированном положении, захотели, как об этом уже распространяются слухи, осуществить на конгрессе диктаторскую власть, то я должен сказать следующее: опираясь на условия Парижского договора, я не мог бы согласиться на признание над этим собранием какой-либо высшей власти.

С тех пор державы-победительницы не устраивали больше совещаний без участия Франции.

А тем временем наступил новый, 1815 год. Всеобщее веселье в Вене несколько поутихло, и события светской жизни затмили события совсем иного толка.

В первых числах января непонятным образом сгорел дворец графа А.К. Разумовского, русского посланника в Вене. По отзывам современников, во дворце была собрана лучшая в Европе частная коллекция произведений искусства и книг. Особенно славился так называемый зал Кановы; вечером он освещался белыми алебастровыми лампами, которые как бы оживляли мрамор выставленных в зале статуй. Разумовский приглашал сюда только врагов Наполеона.

Дворец Разумовского был избран Александром I для дипломатических приемов и балов. Пожар вдруг вспыхнул ночью, когда здание пустовало: император в это время был где-то в другом месте.

Валил густой снег, но было довольно тепло. Пожарные выбрасывали в грязь лучшие произведения живописи и скульптуры, которые разбивались вдребезги и быстро пропитывались влагой. Первым из монархов на пожар прибыл император Франц, за ним явились и остальные. При общем крике ужаса сбежавшейся толпы рухнул потолок в зале Кановы. Разумовский, поигрывая бриллиантовой табакеркой, с деланым равнодушием отклонил выражение соболезнований по поводу «столь незначительного» происшествия…

А затем скончался князь Шарль-Жозеф де Линь, любимец и добрый знакомый всех государей Европы еще со времен Екатерины II и Фридриха Великого. Вся Вена шла за его гробом.