Последний козырь Президента - Александр Овчаренко

Я с трудом перевернулся на живот и встал на четвереньки. Руки и ноги мои тряслись мелкой дрожью, а из носа и ушей обильно текло что-то тёплое.

Тем временем зрение понемногу стало восстанавливаться, и я стал различать силуэты мечущихся по перрону людей. Я попытался ползти, но в это время под левую руку подкатился бело-красный мяч. Неосознанно я зачем-то попытался взять его в руку, но тут же испуганно отдёрнул ладонь: «мяч» имел два глаза и накрашенный яркой губной помадой рот.

Не веря своим глазам, я потряс головой и снова взглянул на странный бело-красного цвета предмет. Сомнений не осталось: это голова стоявшей рядом со мной в вагоне девушки. Её белый парик обильно забрызган кровью, рот приоткрыт, а в остекленевших чёрных глазах навсегда застыло удивление. Что больше её удивило – наступившая смерть или короткая неудавшаяся жизнь, – я разгадать не успел, потому что в следующий момент меня вырвало. Нет, не просто вырвало, несколько минут меня натурально выворачивало наизнанку, и я сильно забрызгал вокруг себя желудочным соком и кровью серые мраморные плиты, отполированные ногами москвичей.

Комариный писк в ушах сменился монотонным шумом, напоминающим радиопомехи, зрение восстановилось почти полностью, и я увидел всю ужасающую картину последствий взрыва. Превозмогая боль, я пополз в сторону от развороченного взрывом вагона, горящая обшивка которого щедро наполняла станцию удушающим дымом.

Я бездумно полз на четвереньках по перрону, поминутно сплёвывая кровь, пока чьи-то заботливые руки не подхватили меня и не понесли наверх, к выходу.

В машине «Скорой помощи» молодой врач профессионально ощупал моё тело и поставил предварительный диагноз:

– Проникающих ранений нет, повреждена грудная клетка, вследствие общей контузии возможна черепно-мозговая травма. Жить будет.

Молодой эскулап ошибался: в этот день я умер во второй раз. Смерть наступила не вследствие контузии, и не из-за поломанных рёбер – это было решением моего руководства. Мне не дали воскреснуть в интересах следствия.

Лёжа в машине на носилках, я не догадывался, что, как только в приёмном покое у меня в кармане куртки обнаружат удостоверение офицера ФСБ, участь моя будет решена: моя фамилия официально будет внесена в списки погибших, а меня самого ночью скрытно вывезут в закрытое лечебное учреждение, подведомственное «конторе».

Мне ещё долго суждено оставаться невидимкой.

Для всех моих друзей и недругов я был мёртв, а мёртвые, как известно, следов не оставляют и тени не отбрасывают.

Сейчас на стене станции «Лубянская» установлена памятная доска, на ней золотом начертан скорбный список: фамилии и имена тех, кто погиб в результате террористического акта. Там есть и моё имя. Это не ошибка, просто у меня такая работа.[11]

Глава 3. Из жизни полицейских

Встреча со связником, которую я так долго ждал, произошла в самый канун Нового года. Я стоял в просторном фойе возле огромного сводчатого окна и бездумно смотрел, как падает снег. Лечебное заведение, в котором я восстанавливал силы и здоровье, притаилось на самом краешке Москвы за высоким глухим забором, выкрашенным в защитный зелёный цвет.

До Великой Октябрьской бузы этот дом принадлежал какому-то богатому мануфактурщику, который умудрялся одновременно «сосать кровь из рабочего класса» и снабжать Российскую империю первоклассными тканями.

Это было классическое «дворянское гнездо»: с белыми колонами, огромными, в человеческий рост, сводчатыми окнами и многочисленной лепниной на фронтоне. Сам дом был окружён садом, который раньше пересекали геометрически выверенные и посыпанные жёлтым речным песком дорожки. После того, как владелец усадьбы благополучно сбежал за границу, новые революционно настроенные московские власти дом и прилегающий к нему участок земли вместе с садом национализировали и устроили в нём лечебницу для бывших политических каторжан.

Однако Вождь всех времён и народов не любил всё то, что напоминало ему о сибирской ссылке, поэтому, как всегда, поступил мудро: взял и общество политкаторжан распустил. Впоследствии лечебницу передали Железному Феликсу, то есть на баланс «ЧК». Чекисты в ту лихую годину полностью посвятили себя борьбе с многочисленной контрреволюционной нечистью, поэтому заниматься ландшафтным дизайном им было недосуг. Со временем сад разросся и одичал, дожди смыли с дорожек золотистый песок, а сами дорожки заросли сорной травой.

После моей последней поездки на московском метро врачи выхаживали меня целых два месяца. У меня полностью восстановился слух, перестали дрожать руки, и приступы выматывающей головной боли случались всё реже и реже. Вот только в минуты сильного душевного волнения я стал заикаться, но весь медицинский персонал, включая нянечку, убеждал меня, что со временем заикание исчезнет.

Практически я чувствовал себя здоровым, но местные эскулапы убеждали, что в моих же интересах за мной «…надо ещё немножко понаблюдать». Я догадывался, что курс лечения окончен, и они, в ожидании решения руководства по моей персоне, просто тянут время. Понимал, и процесс выписки ускорить не пытался.

За время лечения я подхватил «вирус равнодушия», и теперь на протекающую жизнь смотрел без былого запала. По большому счету, мне было абсолютно всё равно, оставят меня на службе или комиссуют по здоровью.

Во время очередного обхода лечащий врач, подметив моё «вялотекущее» состояние, задал несколько вопросов, выслушал не слишком глубокомысленные ответы, и направил к психиатру.

Психиатр поработал со мной около получаса, полистал историю болезни и выдал более чем странный диагноз: «общий пофигизм»!

– Как Вы сказали? – переспросил я «инженера человеческих душ», не поверив своим ушам.

– Я не знаю, как это звучит на латыни, – издевался толстощёкий медик, – но на русском языке это можно истолковать как полная утрата социальных ориентиров в результате перенесённой травмы. У Вас ведь была ЗЧМТ – закрытая черепно-мозговая травма?

– Контузия у меня была, – вяло поправил я специалиста.

– Хм, – сказал врач и откровенно ухмыльнулся. – Можно подумать, одно другое исключает! Травма мозга – это следствие полученной Вами контузии. Вы сейчас переживаете, период социальной адаптации, трудность которой в том, что старые критерии оценки жизнедеятельности в результате перенесённого стресса Вы подсознательно отвергаете, а новые ещё не выработали! Отсюда и «общий пофигизм». Это, конечно, шутка. Вам, наверное, будет понятней, если я скажу, что у Вас таким образом проявились последствия посттравматического шока. Однако это поправимо: при правильном уходе и небольшой психологической коррекции апатия пройдёт, и Вы снова ощутите вкус к жизни.

Связной пришёл ко мне ещё до того, как наступило обещанное психиатром улучшение, поэтому я встретил его без всякого энтузиазма.

Как я упоминал, в тот момент я находился в фойе, где через морозные узоры на стекле меланхолично наблюдал за падающими снежинками.

Боковым зрением я заметил, как в мою сторону направился широкоплечий мужчина с открытым лицом и располагающей улыбкой.

«Типичный русак, – отметил я про себя. – Вероятней всего, уроженец Рязанской или Псковской области».

– Судя по шраму на правом виске и тщательно подобранной пижаме, Вы – Кантемир Каледин, – произнёс он вместо приветствия и по-доброму улыбнулся.

– Судя по тому, что Вы не надели халат в рукава, а накинули на плечи, Вы посетитель, а не медик. – вяло парировал я. – А если к этому присовокупить тот факт, что Вам известны мои приметы, то с большой долей вероятности можно сделать вывод: Вы мой коллега, которому строгое начальство поручило проведать раненого героя и передать пакет с апельсинами. Так?

– Так! – согласился собеседник и смешно сморщил нос. – Вот только апельсинов я не принёс, это было бы как-то фальшиво.

– Согласен, – произнёс я примирительным тоном и протянул руку для пожатия. – Бог с ними, с апельсинами. Как прикажете Вас величать: по званию или по имени-отчеству?

– Давайте без чинов. Зовите по имени, Алексеем.

– Принимается! В таком случае и я для Вас просто Кантемир.

– Не возражаю! – ещё шире улыбнулся визави и поправил сползающий с широких плеч белый халат, который ему был явно мал. – Если Вы не против, на этом закончим обмен любезностями, и я перейду непосредственно к деловой части нашей встречи.

В ответ я кивнул головой и приготовился слушать.

– Наш общий знакомый передаёт Вам привет и выражает уверенность в том, что Вы продолжите работу по операции «Таненбаум».

– Значит, все мои не слишком удачные потуги по поиску таинственного злодея облечены в форму операции, которая даже имеет имя собственное? – усмехнулся я и стал выводить пальцем узоры на замёрзшем стекле.