История Любви. Предварительно-опережающие исследования - StEll Ir

Щёкот же брал директора порой до того, што он закатывал до белена потолка глаза и чуть оседал на вострый язык, сдавая назад.

– Хороша жизнь покровом идёт! – Иван Василич и за собой уж не раз примечал склонность к неумеренному карьеризму, но всё же держался, как ссать, жопой до ветру. – Дай-ка и мне, Кирюх, попримерить иму! От зарницы стоен ишщо – должно быть солью…

Иван Васильевич попытался заменить своим стояком карьеристский Кирюхин язык, но хер как водовертом всосало: оказался сноровист Кирилл-Да’Илья!

– Ну, не балуй, не балуй!.. – с трудом выпрастывал из умелого рта у карьериста Иван Васильевич, да встромлял в напружиненный ожиданием, промягчённый уж до того, пухлый директорский зад.

Кирилл-Да’Илья внырнул под брюхо своего севодня почтения и потянул из-под брюшка стояльца малиновоголового себе в рот. Герундий Аврельевич застенал, как совхозный бычок, весь вкладываясь в подставленный для удобства ему резервуар, ему захорошело одновременно и в задних тылах и кругом, жопа задёргалась, Иван Василич почуял хуем стугивающееся рывками кольцо и, заглянув, рассмотрел, как не вмещается млечная речь во рту дующегося в хуй карьериста Кирилл-Да’Илья… Побыстрей заходив, Иван Василич и сам наддал, да душевно заполонил директорскую глубину…

– Гвоздя бы мне! – сказал в потолок Иван Васильевич, так и сидя в спущённых штанах в приёмном кресле перед забравшимся за стол совхозным директором. – Буду строить у Мудра сортир! Поломали мы…

И под здешний уж смех рассказал, как нашла на них с девичьей дружницей соревноваться блажь.

– Наши спать, а меня совесть за холку дерёт – Мудру срать полбеды, он мне свойственник, а вот благочинной жене его Знатьюшке неудобно поди, если видно, допустим, в полулицы!..

Одним словом, тот раз гвоздей в дело Иван Василич добыл.

Туланьюшка

Говорят, в отдалённое дичь-давным-давно восточные туляки-сранцы выдумали забавляться в лесном буреломе промыслом редкоебучей живности, именуемой в их краях жалобкой или в других народах ещё лесной песней. А как лесная песнь изворотиста, простиздеся така, умелица знатная, да к рукам не идёт, то и нашли те смекалистые ребята твои туляки на неё выправление – скромну дотошную травушку, росшую в тех местах по всему восточному краю Тульской когда-то губернии в большой изобыточности. Манилась на ту неказисть видовую жалобка словно мишка на мёд, стоило лишь наготовить травушку, прогреть на печи, иссушить, да промочить до ниточки множество раз. И звалась трава та – туланья: тульский зимородок, огневая, позиционная вещь в любовной охоте на жалобку, на понюшку и на скабреца…

Вот в честь тех папашьих времён, да в честь славной девичьей травушки, как случилась такая война, были названы меж собой два по принципу связных явления: бригада глубоких разведчиков и лесной самоход.

“Туланьюшка” или как была с одного смехопадного случая названа в промеж немцев, а после и на родине она, «лесной крокодил», являлась собой самоходная установка агитационно-наглядного воздействия широкого спектра активности и сродственного соучастия.

А “Туланья” называлась бригада-вылазка тульских фронтовитых разведчиков, ходившая в дальние рейды по глубоким тылам оккупированных областей на разведку хоть им какой-то любви...

Удивлением оттого не было вовсе, што занесло как-то раз тех смекалистых туляков на полесскую гать – их-то и до того проносило мимо краями сто раз, што дым их замысловато-конструхционной перделки верстами округ стоял. А вот в зимний февраль 42-го, как на масленницу заозиразалась теплынь случайными окнами, да повезло дорогу ручьём-одиночкой на сторону, так и приплыли заздоровцы-агитаторы до Ивана Васильевича в одном батяхе: выручай, председателево стремя, чем будем туланьюшку тягть? Мол, ушла самоходка в кюветный проём, и теперь всей командою греется солнцем, приключившимся на лесу… На што Иван Василич им, как скотовод, пояснил – трактор выдан селу лишь один на период ухода сельских работников в эвакуацию за Урал. А как антрополог, Иван Васильевич пожелал представителям тульских поисковиков пойти нах: так как им нужные тягачи находились лишь в волость-селе Нежно-Вольное, а то, как-никак, сорок вёрст с добрым гаком махать!

Впрочем, Иван Васильевич тоже встрял с ними иттить: не стал ребят про ни за что без совсем уж подмоги бросать – взялся сам провести до самого Нежноволья на их отважно попёрдывающем трёхколёс-батяхе.

Да вдолгую не стали удерживаться – прихватили себе пирогов от Знатьи Порфирьевны, понабрали малосольных утех с крынкой ряженки от Солдатовой жинки Красы, расцеловали в прощание Оленьку, тесно втиснулись в скрип-дермантин батяховых сидух и погнали до ветра навстречь. Пронемецкая власть озадачилась было на них вровень с самой Аистовой околицей, но сильно некогда было приветиться, и фельдфебель Фриц Шнайдер махнул рукою на их бертолетову складчину, прожужжавшую прям у иго мимо пушистых усов…

Лишь в пути уже, как ёлки рядами пошли, да как наглотался уж воздуха елевого, оченно внутрь струящегося, так тогда только (с воздуха этого и быть может нараз!) Иван Васильевич расчуствовался оглядеться вокруг.

Красота-то лесная кака стоит мимо себе, а рядом же… вот те и раз! С двух ребят-туляков – один тулочка! Сидит жопой своей над коляскою прям, по над шапкой Ивана Василича, грудка остра гимнастёркой в распах тулупчика смотрится, талия в поясе узкая, смешливый в ранних веснинках нос-курнос, в ветер вщурены голубые глаза, а с-под треуха фронтово-разбойничья со звездой по ветру вьются тёмно-русые струи-власа… Как же ты, Иване Васильевич, таку чуду не углядел, когда разговорствовал с тульцами?!

Похорошело внутри… Пошщупал Василич себя пятернёю за оживший в галифью штанину кутак-баловник, а иё за кирзовый рядом сапог, подмигнул одновременно всем – ох, и девки ж у вас, туляков!.. И пока мотоциклетку растряхивало на дорожных лыжнях, порешил Иван Васильевич себе придрочнуть: жопа всё же незнаемая вольнодевичья ведь уж чуть не кусает за мохнатую шапкину бровь!..

Раздобыл в батяховой глуби, да в мехе штанов Василич себе развлечение и стал помалому наддавать кулаком себя, и не в грудь, а гораздо пониже груди… Хорошо стало ехать иму!.. Песни вспелись внутри лесные, привольные, певные… Встал в полный рост остатень полесско-сибирский иго, да начал всё шире-пристальнее заглядываться на по левому борту красу в лёгкий мех отороченную…

– А как, стал быть, у вас, туляков, теперь самохват обстоит? – приступил Иван Васильевич со своего оживления к распутейному разговору дорожному. – В наш вот край немецкая власть лишь три программы ввело в наше радио. Да и на это беда: две из них российскому эсперанто не обучены вовсе, и на своих языках говорят! А третья вещает лишь центр и промышлены новости. Вишь, стал быть, культура у их оказалась в самом заду – они с ней и до́си проводами тянутся, да всё обещаются почём зря уложиться нам в срок! И от всего от этого, да ишщо оттого, что иуда Аперитив Неккерман, районный наш оккупант-купец по матрёшечной линии, стягнул со столба репродухтор на ржу, вот и происходит теперь на все Полёты на Аистовы культурная хроническая отсталость… Не ведаем мы, как людям живётся на днях по всей по огромной Советской стране!

– А чево самохват? – обернулся с передней сидухи туляк-молодец. – Понемногу хватаимса…

– Ты в дорогу под носом смотри! – посоветовал громко сквозь ветер ему Иван Василич, исхитра перемигнув и стянув покрепше в кулак малу-голову́. – Чай, ни к тебе обращение, мотоциклетный сержант, а к старшей по званию! Отвечайте мне, как предводительница данного отделения и вполне ротная старшина – как вас зовут по фамилии?

– А ты, председатель улетевшего в отпуск села, повиднее дрочи! – рассмеялась над ним высоко вслух встречь ветру красавица мягкая стройно-талийная. – А то мне, не то – не видать! Поленицына моя фамилия, если не успел распознать, коренастая строчка… Давай с тобою знакомиться!

– Иван Васильевич! Здешний Детляр! – солидно представился Иван Василич и выставил на лёгкий сквозной мороз торчащий свой хуй, раскланиваясь из кулака. – Говори, дева, мне, Поленицына, отчёт-речь за ваш самохват!

Заулыбалось племя курносое, нависло над люлькою себе рассматривать жилистый кряж:

– Самохват-то у нас поставлен правильно… Крепше дрочи!!! Настропалён в саму житницу… Давай… Как станет тёмной ночью темно, а мил-друг укатил фронт кому-де взад-вперёд шевелить, так и берём себя за бока – как завещано, не тосковать… Способности к этому разные, у кого руки верно заточены и сами в ход идут, а кто пока не может ещё отпустить самотык… Но опять же – бригадный подряд всем на выручку! Как не выходит кому по отсталости индивидуальный показатель вздыбить в себе, так уходят на круг и уж тама ибуцца всю ночь… Яйцами двигаешь, самородков сын? Шевели-шевели… А с заводов ребята у нас изобрели самохватно пособие – прыгалку… Сядешь – станет тебе хорошо. А как станет завод механики иё чуть подкидать, да натряхивать под тобою, так и на сок вся собой изойдёшь – потикёт по натёртым древесным бокам у той прыгалки… Так у нас поперва были очереди ей кожата-штыка промочить, влезть на прыгалку, а потом поотрешились чутка – ритм больно суров, одинаков, как механизм!.. Вернули в заводской оборот пока – пусть ребята поправятся в ошибках своих, да тогда уж вернут, покатаимссса-а…