Найти и уничтожить - Андрей Кокотюха

Точнее – не по тому плану, который так старательно просчитывал, выверял и согласовывал Игорь Родимцев.

Опустевший лагерь. Выстрелы в лесу – но не звуки боя.

Бомбардировщик сделал круг над уже не секретным объектом. Секунда – и он сбросит свою бомбу.

– Нет, – проговорил Роман Дробот, до которого вдруг ясно дошел весь скрытый и ужасный смысл происходящего на его глазах, с ним, с Полиной, с Родимцевым, со всем отрядом, и тут же повторил в крике, срывая голос и от бессилия что-либо изменить паля в воздух. – НЕТ! НЕТ! СТОЙТЕ! НЕТ!

Его крик слился со звуком первой разорвавшейся бомбы.

3

Сумская область, Ахтырка, апрель 1943 года

До города по плану Татьяны небольшая группа добиралась раздельно.

Местное подполье получило указания заранее, и переодетых полицаями, снабженных соответствующими документами партизан Костю Крюкова и Бориса Залевского ждала в оговоренном месте, в одном из дворов Горпиновки, запряженная подвода. Ряженых «полицаев» для верности сопровождал полицай Любченко. Зимина в этот раз решила в село не наведываться. Добиралась до Ахтырки по шоссе и рассчитала точно: прилично по здешним меркам одетую женщину охотно подобрал грузовик, в кабине которого сидел пузатый немецкий интендант.

Знаний языка Зиминой с лихвой хватило, чтобы флиртовать с немцем до самого города, пообещав встретиться с ним в офицерском казино если не нынче вечером, то завтра уж наверняка. Сегодня она должна управиться с важными делами, потому и не обещает. Назвав невзначай фамилии нескольких офицеров из местной администрации, еще раньше полученных по каналам подполья, Татьяна окончательно расположила к себе интенданта наличием общих добрых знакомых.

Скорее по привычке путать след, чем действительно собираясь сбить с толку именно этого своего нового знакомого, Зимина попросила высадить ее ближе к центру, недалеко от комендатуры. И сразу же, чтобы не мелькать лишний раз, свернула на ближайшую улицу, немного поплутала, затем вышла ближе к уже опустевшему базару и направилась к восточной городской окраине, куда в указанное место должны были вскоре подойти ее товарищи. Долго ждать не пришлось, группа снова воссоединилась, Татьяна даже удивилась, как гладко, без сучка и задоринки, все проходит.

– Я вам тут с утра сказать собирался, Татьяна Павловна, – сразу же завел разговор Крюков, спрыгнув с подводы. – Знаете, какой сегодня день?

Не только Зимина – почти все в отряде, иногда включая Родимцева, периодически становились жертвами крюковской эрудиции. До войны он трудился метранпажем в типографии, где набирали популярные журналы и брошюры, потому за десять лет работы его голова разбухла от обильной и совершенно бесполезной, по мнению окружающих, информации. Которую Крюков, тем не менее, то ли назло тем, кого это заметно раздражало, а вероятнее всего – просто для того, чтобы не дать мозгам заржаветь, периодически выдавал наружу. Выдавливая новости, словно воду из отжатой губки.

– Когда тебе надоест уже? – без нотки раздражения, скорее по привычке, попыталась отмахнуться от него Татьяна.

– Никогда, – буркнул вместо него Залевский, в недавнем прошлом – механик МТС, получивший всего-то неполное среднее образование и, как успела заметить Зимина, не слишком тяготившийся этим. Наоборот: те, кто знал больше него, заметно раздражали партизана, и Крюков, вне всяких сомнений, этот список возглавлял. На что Константин никак не реагировал – он давно привык, что его беспричинные короткие ликбезы мало кому приходились по сердцу. Однажды Родимцев в сердцах даже отправил Крюкова в наряд вне очереди: неисправимый говорун просто попался командиру в неподходящий момент.

– А что такого? Когда-то давно, очень давно, именно в этот день от звука священных труб разрушились иерихонские стены. И древний неприступный город пал!

– Это откуда?

– Библейская легенда.

– Вот не думала, что ты у нас верующий.

– Та я ж беспартийный, Татьяна Павловна! – широко улыбнулся Крюков. – Мне можно! И потом, про иерихонские трубы не обязательно в религиозных книгах… Мы как-то набирали такую, знаете, с картинками книжечку, для детей…

– Ой, отстань со своими трубами! Чего ты вообще про них вспомнил?

– Вспомнилось вот.

Странное объяснение Зимину, как ни странно, вполне удовлетворило. В конце концов, бывшему метранпажу Крюкову не обязательно нужен был какой-то повод, чтобы вспомнить нечто, прочитанное однажды. Достаточно знать день календаря.

Бывают же чудаки, все им нипочем, даже война…

– Дослушаем твои байки позже, – жестко отрезала она, хотя на Крюкова невозможно было сердиться. – Времени у нас не так чтобы много. Люди готовы, Федор?

– А то как же! Ждут, все на месте.

– Тогда пошли.

…Их ожидали на конспиративной квартире. Татьяна переночевала в этом доме в свой прошлый приход. Ожидавших было трое: молодой парень Гена Зубов, служивший переводчиком в управе, Миша Живченко, раненый красноармеец, по воле случая не успевший отступить и теперь находившийся на нелегальном положении, и Женя Сивкович – она-то и спрятала раненого у себя в доме.

Зиминой еще в прошлый раз показалось, что между молодыми людьми что-то есть и объединяет их уже не только общее дело борьбы с оккупантами и их прислужниками. Женщина старалась не отягощать себя поисками ответов на ненужные пока вопросы. Все равно если она права, то ничего изменить не сможет, поздно уже. Татьяна искренне считала, что со всякими чувствами, в первую очередь – с любовью, нужно подождать, пока идет война: они только мешают, привязываться нельзя ни к кому, если любишь – делаешь глупости. Однако сейчас Зимина не собиралась никого воспитывать: ни болтуна Крюкова, ни молодых влюбленных подпольщиков. Впрочем, так или иначе наставлять их придется: согласно письменному приказу Родимцева, эта маленькая группа, включая Федора Любченко, поступала в полное распоряжение Татьяны.

Это она довела до собравшихся в первую очередь, пустив бумагу по кругу. После чего Залевский, прочитавший последним, выудил из кармана пальто зажигалку и поджег приказ. Догорела бумага на полу, партизан растер пепел подошвой сапога.

– Всем все понятно? – уточнила Зимина на всякий случай.

– Делать что, говори, – вместо ответа сказал Любченко.

– Который час?

У Зубова оказались часы – «луковица», без цепочки, с тусклой крышкой.

– Начало седьмого.

– Точнее?

– Восемнадцать десять.

– Время есть, – кивнула Татьяна. – План очень простой. Ровно в восемь вечера, уже меньше чем через два часа, ваша группа, Живченко, ударит по зданию полицейской управы. Федь, ты говорил, обычно в это время начальник полиции сидит там?

– Шлыков последние дни вообще там, почитай, ночует, – ответил Любченко.

– Окна его кабинета…

– Покажу, – перебил ее Федор.

– Значит, ответственный за операцию ты. Зубов, Живченко, бросаете гранату в окно. Сигнала не ждете, только восемь на часах – сразу швыряйте.

– Если Шлыкова там не будет?

– Он обязательно выбежит на крыльцо, когда паника начнется. Но, в конце концов, наша задача – не столько казнить Шлыкова, хотя он давно ходит под приговором, сколько посеять панику. Это часть общего плана, ясно?

Какого именно, Татьяна решила не уточнять. Остальные предпочли не спрашивать.

– Ну, ясно, значит. Женя, ты никуда не лезешь, твоя задача – ждать с подводой на соседней улице. Федор, прикрываешь отход, отвлекаешь полицаев, шуми погромче. Сам уходи при первой возможности, после всего тебе в городе оставаться нельзя. Мы с вами, – Зимина посмотрела на своих спутников, – сейчас идем к Грищенко, Людмиле, нашему агенту. Ее тоже надо вывезти, мы прикрываем отход. Дальше по обстоятельствам. Рация в лесу, Женя?

– Как велено, вывезли в надежное место.

– Хорошо. Главное – не делать ничего лишнего. Повторяю: мы – не главные силы, выполняем всего лишь часть общего замысла. Готовы?

Ответом было молчание.

– Ну, раз так… Еще есть время выпить чаю. Ставь чайник, хозяйка. Сахарок у нас с собой.

Маму Людмила вывезла из города несколько дней назад.

Долгое хождение по лезвию бритвы научило ее верить предчувствиям. Все это время Людмила держалась не в последнюю очередь из-за необходимости присматривать за больной матерью. То положение, которое Грищенко заняла в Ахтырке как бывшая жена и нынешняя сожительница начальника районной полиции, позволяло ей обеспечивать маму нормальным питанием и даже доставать нужные лекарства. Иногда, лежа в темноте и стараясь заснуть, она пыталась ответить себе на один очень важный для нее вопрос: если бы не задание партизанского штаба и подполья, смогла бы сама выкручиваться все это время? Смогла бы решиться на подобный шаг, не для собственного, весьма условного благополучия, а для того, чтобы обеспечить необходимый уход за мамой?.. Ведь здоровье матери было той главной причиной, почему учительница Грищенко не ушла с другими беженцами из родного города, хотя такая возможность у нее была: мама не вынесла бы переезда, тем более – такого неопределенного, как уход с колонной беглецов, имевших слабое представление о будущем.