Трамвай номер 0 - Олег Георгиевич Холодный

поможет, даже если ты заорёшь во весь голос.

***

Он сидел в заполненной наполовину тёплой ванной. Бледное обыкновенно

тело на фоне белой эмали казалось загорелым. Чуть

зеленоватая вода потихоньку стыла, и становилось прохладно. Зажатое в

жилистой руке лезвие чуть подрагивало. Вопрос уже не стоял,

дело было ясное, и решение принялось быстро, легко и

естественно. Ведь нет ничего естественней смерти в расцвете сил.

Оставалось очистить мысли и навести порядок в душе,

очиститься от скверны. Умирать надо с полной отчётливостью, чтобы как

можно ярче запомнить момент, каждую чёрточку этого

грустного лица, в которое он так часто плевал, не оборачиваясь. И

умирать надо спокойно, достойно, с осознанием серьёзности

этого поступка. А успокоиться никак не получалось. Никак не

могла заиграть на лице умиротворённая улыбка, что-то было

неправильно, и эта неправильность рушила напрочь всё

вышесказанное. Взгляд ненароком упал на мобильник. Позвонить ему?

***

Зря ломал себе голову Иван Карамазов, глупо и бессмысленно он сошёл

с ума. И все, кто задавался этим вопросом, поступали не

умнее. Бог есть, это факт. Доказательство последует ниже. Но

упрекать его в чём-то неправильно, и дело тут не в свободе

выбора. Он справедлив, и он есть любовь, но уже давно не слышит

молитвы, потому что он — не с нами. Он не посылал к нам

своего сына, ему не нужно было искупать грехи человечества, он

не давал нам новых заповедей, равно как и старых. Просто один

человек пришёл к нему, догнал его по дороге в иные пределы.

И за это получил силу и мудрость. Всё остальное — его

личные заморочки. Никто не будет нас наказывать, равно как и

поощрять. Нет ни рая, ни ада. И страшного суда — не будет.

Никому мы не нужны со своими страхами, благородством и

милосердием, праведными делами и мелкими грешками. Бог — ушёл. И самое

простое тому доказательство — рок'н'ролл умер. А если

серьёзно, то доказательство нашего одиночества и его

существования и есть наше одиночество. Вы чувствуете тоску? Тоску

чувствует собака, потерявшая хозяина. А потом звереет и начинает

мстить, если не умирает раньше. Разжевывать эту аргументацию

в детское пюре, чтобы всем стало ясно — никто не будет.

Просто подумайте.

***

Шизофрения — это переход фазы одиночества. Работает эта хитрая

штуковина следующим образом. Ты много читаешь, смотришь,

слушаешь. Ты насыщаешься новыми идеями, смыслами, приёмами игры. Со

временем ты выходишь на тот уровень познания, который

доступен немногим. В погоне за истиной ты уходишь с проторенной

тропы, ты всё больше отдаляешься от людей. И вот, пожалуйста:

о чём тебе говорить и с кем, если тебя волнует Кусторица, а

его — футбольный матч. Это первая фаза. Итак, ты остаешься

наедине с собой и безличным искусством, которое никогда не

заменит живой диалог. Чтобы как-то составить себе компанию, ты

начинаешь беседовать сам с собой. Внутренний диалог явление

общее и повсеместное, но когда в нём участвуют два

интересных и разных человека — это уже расслоение личности.

Оставаясь один, ты помногу думаешь, упражняешь свой ум. И

естественным образом думать становится всё легче и приятнее, мысли

ускоряются, становятся сложнее. Появляется достоевская

полифония, но дело даже не в ней. Подобно тому, как вещество

расслаивается на фракции в центрифуге от придания ему большой

скорости, расслаивается на фракции и твоя личность. И вот тут уже

начинаются приступы. Когда ты с кем-то, приступ тебе не

грозит. Он коварный тип, он может долго выжидать, сутками,

неделями, но как-то только ты останешься один — он выскочит из

тени и займётся тобой всерьёз. Люди замечают в тебе

странность, и сами начинают отдаляться от тебя, опасаясь всего

неизвестного. Это вторая фаза. Но господь любит троицу, и согласно

нумерологии, кабале и прочим оккультным дисциплинам, есть и

третья фаза, окончательная. Отдалившись от людей сам,

отдалив их от себя своей неординарностью, ты всё чаще остаёшься

один. А соразмерно учащению периодов одиночества учащаются и

приступы. Твой мозг не вечен, это хрупкий механизм, и вот

рано или поздно нервы сдают, и ты выпадаешь в иную реальность.

В какой-то момент ты понимаешь, что оказался запертым в

собственном внутреннем мирке, и снаружи не доносится ни звука.

Ты не понимаешь, кто ты и где ты, ты не видишь никого

вокруг, и это отнюдь не метафора. Твое сознание впадает в кому. И

никто уже не сможет к тебе прорваться, даже если и захочет,

шизофрения тебя одолела, и теперь ты один навеки. И это –

третья фаза.

***

Я закрываю окно и выключаю компьютер. Меня никто не хотел слушать, а

теперь мне нечего вам больше сказать. Поиск окончен. Меня

больше не ждёт бутылка, не ждёт косяк или дорога. Меня ждёт

нагретая постель, в которой лежит горячий и любимый человек.

Шиза — уволена. И безликий прошлёпал холодными босыми

пятками дальше по коридору.

Цвет волны

Свет — это цвет, а цвет — это свет. У цвета этого, совершенно особая интесивность, структура, фактура, плотность. Он загорается внутри — прокалывает диафрагму тоненькой иголкой лучика, не ткацкой, но швейной, такими иглами матушки и бабушки всех возрастов, стран и конфессий вышивают радужные и пастельные гобелены и гобеленчики. Иные по готовому рисунку, лишь обновляя и освежая тусклый трафарет, иные — по эскизу, иные — по наитию.

Он прокалывается внутри, как звездинка на бархатном полотне небосклона, и яростная дырочка разрывает с треском безмолвное полотно цвета отсутствия, отсутствия цвета — черноты. И как плотные нитки из атласно блестящего египетского хлопка, цвет оживляет потускневший трафарет образов, засевших в самой подкорке, в том кувшине подсознания, где молоко безо всякого вмешательства превращается в малиновый кисель, как сказочная река переходит в берега — и вот уже шлёпает босыми пятками по щекотному ласковому лугу девочка в лазурном платьице окликая по имени непутёвого братца, в который раз налакавшегося зачарованной водицы из лужи Леты.

Здесь полно всего, в этой палитре. Добротные краски замешены, как и полагается по заветам голландской школы, на яичном желтке. Прихотливая кисть цепляет жирную увесистую каплю яркого алого всплеска и втирает, нарезая рельефные круги, в ловкий шлепок тягуче-синего калейдоскопа — вот вам, пожалуйста, сочная зелень. Она годится к любому столу, к самому острому и самому нежному, и в салат, и сама по себе, и на холостяцкий бутерброд аскетичный ложится как нельзя кстати, и под водочку трескается с изрядным аппетитом.

Больной тоской, больной любовью, больной обречённым неудержимым счастьем Данте выводит эскиз страдальческого, освещённого божественным просветлением лица