Сивилла - Флора Шрайбер

   Денни перешел через дорогу вместе с ней. Они сели на ступеньках ее дома и стали болтать. Одна из новостей, которую он сообщил, звучала так:

   – На этой неделе умерла миссис Энгл. Я ходил с Элен, чтобы отнести похоронные цветы инвалидам и пациентам больницы. Точно так же, как ходил с тобой, когда умерла твоя бабушка.

   Когда Денни сказал это, Сивилла вспомнила что-то вроде сна про девочку, которую все называли Сивилла, но которая на самом деле не была Сивиллой, про то, как она ходила с Денни Мартином раздавать цветы с похорон бабушки больным и беднякам города. Как во сне, она припоминала, что наблюдала за этой девочкой. Создавалось такое ощущение, будто она находилась возле той, другой Сивиллы, ходила с ней рядом. И уверенности в том, сон это или не сон, у нее не было. Но хотя она теперь знала, что с момента похорон прошло время, не вошедшее в счет, это было единственным воспоминанием, которое вернулось к ней. Все остальное оставалось пустотой – огромной, пещерообразной пустотой между моментом, когда чья-то рука схватила Сивиллу за плечо на кладбище, и моментом, когда она обнаружила себя сидящей в пятом классе.

   Может быть, ей приснилась эта девочка с цветами? Или все происходило на самом деле? Если это был сон, то каким образом Денни знал о его содержании? Сивилле это было непонятно. Но ей были непонятны и многие другие вещи, которые происходили в течение этого времени – холодного, голубого, неуловимого. Забывать было стыдно, и она стыдилась.

   Туманные воспоминания о девочке, раздававшей цветы с кладбища, дали Сивилле предлог узнать у Денни обо всем, что изменилось. Были выстроены новые дома. Магазины сменили владельцев. Город стал другим. Сивилла знала, что может спросить Денни о чем угодно или обо всем сразу.

   – Как получилось, что семья Гринов теперь живет в доме Майнерсов? – спросила Сивилла.

   – Они переехали туда прошлым летом, – объяснил Денни.

   – А что за ребенка Сьюзи Энн возит в коляске? – хотела узнать Сивилла.

   – Это младшая сестра Сьюзи Энн, – ответил Денни. – Она родилась прошлой весной.

   – Кто такая миссис Шварцбард?

   – Портниха, которая переехала в наш город год назад.

   Денни никогда не спрашивал: «А разве ты сама этого не знаешь?»

   Сивилла чувствовала себя с Денни Мартином так свободно, как ни с кем другим, если не считать бабушки. Эта свобода в общении с Денни была тем более примечательна, что возникла она весной, летом и осенью 1934 года – в тот самый период, когда обманутая временем Сивилла погрузилась в какое-то тоскливое одиночество и укрепила свою обычную сдержанность в общении особой непробиваемой броней, предназначенной для защиты от всего мира.

   Денни стал противоядием этому одиночеству и ранимости, которые стали спутниками Сивиллы после того, как она «появилась» в пятом классе. Необъяснимым образом она растеряла всех своих друзей. И хотя ее фундаменталистское вероисповедание всегда несколько выделяло ее из среды остальных детей, казалось, что они впервые заметили это. Теперь, поскольку из-за запретов ее веры она не имела права делать все то, что делали они, для нее придумали нехорошее прозвище – «белая еврейка».

   Благодаря Денни менее болезненным оказался и холодный критический комментарий ее отца: «Тебе нужно научиться общению с людьми и правильно понимать жизнь». И вновь появившаяся у матери старая жалоба: «Я никогда не знаю, в каком настроении ты будешь завтра и вообще каким человеком завтра я тебя увижу».

   Если бы не Денни, Сивилла наверняка не выдержала бы этого унижения в школе, где из-за проблем с математикой ее оценки резко упали. Без Денни Сивилла не выдержала бы и непрестанных обвинений матери: «Да ведь ты прекрасно знала таблицу умножения, знала ее наизусть. Ты просто делаешь вид, что забыла. Ты плохая девочка, плохая». Без Денни было бы невозможно выдержать бурные выяснения отношений с матерью по поводу выбывания из списка лучших учеников школы, регулярно публиковавшегося для всеобщего обозрения в «Корнерс курьер». «Ты всегда там была, – жаловалась мать. – Я не знаю, что мне делать, если окажется, что у меня тупой ребенок. Ты же все соображаешь и поступаешь так только назло мне. Ты плохая, плохая!»

   Хотя Сивилла не пересказывала всего этого Денни, она чувствовала, что он каким-то образом все понимает. Сивилла ощущала такую близость с Денни, что иногда ей даже хотелось поговорить с ним о том, почему время такое «забавное», и о том, как она внезапно обнаружила, что ей одиннадцать лет и два месяца, хотя ей не исполнялось ни десяти лет, ни одиннадцати. Но в конце концов, говорить об этом было слишком больно даже с Денни. К тому же сдержанность Сивиллы возросла, когда ей припомнилось, что несколько лет назад она высказала эту мысль матери и та саркастически рассмеялась и проворчала: «Бога ради, почему ты не можешь вести себя как другие дети!» И все равно, несмотря на насмешки матери и боязнь рассказывать об этом Денни, Сивилла знала: время ведет себя странно.

   Тем не менее порой Сивилла была способна забыть о странном, постоянно актуальном предмете – времени, когда сидела на ступеньках, болтая с Денни, или когда они играли на террасе и он сооружал для ее кукол шекспировские костюмы, превращая Пегги Энн в Порцию, Норму – в Розалинду, а безымянную куклу-мальчика – в шута из «Двенадцатой ночи». Таким же чудесным образом Денни умел превратить посещение вечеринки из ужаса в удовольствие. В то время как вечеринки в прошлом, на которые она ходила лишь по настоятельному требованию матери, остались забытыми, те вечеринки, которые они посещали вместе с Денни, запомнились навсегда.

   Когда Сивилла была вместе с Денни, она забывала о том, что в противном случае ей пришлось бы гулять в одиночестве. А она была одинока. По утрам она старалась не выходить из дома до тех пор, пока не убеждалась, что поблизости не видно никого из ее одноклассников. После занятий она слонялась возле стола, ожидая, пока уйдут все остальные дети. Когда она шла по Мэйн-стрит, выполняя какое-нибудь поручение матери, ей приходилось на протяжении одного квартала переходить через дорогу шесть-семь раз, чтобы избежать встреч со своими земляками. Отвернувшись от всех остальных, она повернулась к Денни. Денни, не отгораживаясь барьерами от остальных детей, раскрылся Сивилле так же, как она ему. Сивилла и Денни, конечно, предполагали, что поженятся, когда достигнут подходящего возраста. Сивилла была твердо уверена в том, что, когда это случится, время перестанет валять дурака.

   Однажды в ветреный октябрьский день Сивилла и Денни сидели на ступеньках крыльца, и Денни как-то боязливо сказал:

   – Сивилла, мне нужно кое-что сказать тебе.

   – Что? – тревожно спросила Сивилла, уловив его тон.

   – Понимаешь, – продолжил Денни, – мой отец… ну, он купил бензоколонку в Вако, в Техасе, и… ну, мы переедем туда жить. Но ты приедешь ко мне в гости. Я тоже буду приезжать. Мы будем встречаться.

   – Да, – ответила Сивилла, – будем.

   Вечером Сивилла сообщила Хэтти Дорсетт о том, что Денни навсегда покидает Уиллоу-Корнерс. Хэтти пожала плечами и сказала, растягивая слова:

   – Что ж, папе в любом случае не нравилось, что ты проводишь так много времени с этим мальчишкой. Папа считает, что тебе слишком много лет, чтобы играть вместе с мальчиками.

   Когда Сивилла передала Денни слова матери, он тихо ответил:

   – Твоя мать специально это сказала, чтобы сделать тебе больно.

   Сивиллу удивили его слова.

   Следующий месяц, пока семья Денни готовилась к отъезду из Уиллоу-Корнерса, выглядел как отсрочка приговора; они словно бы старались оттянуть миг расставания. Между Сивиллой и Денни ничего не изменилось, за исключением того, что их общение стало более интенсивным, поскольку они сознавали, что время истекает. Это было то же самое чувство, которое Сивилла испытывала во время своих мимолетных посещений бабушки.

   В конце концов настал день разлуки. Сивилла, сидя с Денни на ступенях крыльца, которое так часто служило ареной их дружеского общения, была тихой и сдержанной.

   – Ты приедешь ко мне в гости, – напомнил Денни.

   – Приеду, – обреченно согласилась Сивилла.

   – Мы будем видеться, – повторил Денни.

   – Будем видеться, – эхом отозвалась Сивилла.

   Денни встал, чтобы идти. Сивилла продолжала неподвижно сидеть.

   – Ну, Сивилла, – начал он, – значит…

   Ошеломленный нахлынувшими эмоциями, не в силах закончить фразу, он умолк и наклонился к сидевшей молча Сивилле. Он быстро поцеловал ее в щеку, отпрянул, развернулся и поспешил прочь.

   Сивилла, с раннего детства не терпевшая даже мимолетных физических контактов, теперь испытала пронзительное чувство восторга. Поначалу она даже не осознала, что Денни больше нет рядом с ней. Затем это осознание пришло, она впала в панику и поспешно стала высматривать Денни. Вот он – его светлые волосы, хрупкая фигурка – идущий, удаляющийся.