На краю земли - Николай Иванович Дубов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Все-таки отсталая это техника! Сюда бы комбайн…
— А где тут комбайн пустишь? Поля у нас узкие, выше они переходят в косогоры, так что большой машине по ним и не пройти.
— Ну, значит, надо построить такой маленький комбайн, чтобы везде мог проходить.
— Вот ты и построишь. А покуда снопы таскай! Видишь, Даше складывать нечего.
Пашка подхватил два снопа и поволок их к Даше, но на него вдруг налетел дед Савва.
Картуз он где-то оставил, сыромятный ремешок, должно быть, потерялся, и на легком ветерке холщовая рубаха его вздувалась парусом.
— Ты, герой удалой, чего снопы-то по земле тащишь? До обмолоту молотишь? А ты подними, подними, не переломишься!.. Люди сколько трудов вложили, а ты этим трудом по земле соришь?..
Пашка покраснел и поднял снопы.
— Дядя Савва! — окликнула его Аннушка. — Где картуз-то потерял? Напечет тебе лысину.
— Ничего, лысина не блин, не зажарится… А ты вот как вяжешь, красавица? Нешто это вязка? Ты его, как дитё, пеленай. А то чуть торкнул — и рассыпался.
— Да что это ты кричишь на всех? Прямо генерал какой-то.
— А ты думаешь как? Может, я по своему хлеборобскому делу и есть самый настоящий генерал! Думаешь, зря советская власть хлеборобам ордена дает? Нет, не зря! Хлебушко-то растить надо с умом, душу в него вложить — тогда и достигнешь. Вот погоди-ка, еще и в газетах про меня напечатают: есть, мол, такой в Тыже Савватий Петрович Дрюкин, ба-аль-шой дока насчет хлебушка, и за это ему полагается почет и уважение. А ты вон зубы скалишь.
— Да нет, дедушка, я просто так.
— Вяжи, вяжи знай, да потуже! — И дед Савва побежал к участку Федора Рябых.
Поднявшееся солнце припекало все сильней. Набившееся за рубашку остьё покусывало пропотевшее тело, от тяжелых, тугих снопов заболели руки, начало ломить поясницу, во рту пересохло, и мне казалось, что я вот-вот остановлюсь совершенно обессиленный.
Я оглядывался вокруг: далеко впереди все так же равномерно стрекотала жнейка, склонялся и выпрямлялся Лепёхин, неторопливо, но споро шли вязальщицы, за ними выстроилась уже вереница крестов, а дальше рассыпались пестрые платьица девчушек — Катеринка, Любушка и другие собирали колоски.
Мало-помалу острая боль в пояснице и руках прошла, и, уже не напрягаясь и не спеша, я нагибался к снопам, подхватывал их и спешил к Даше. И даже успевал помогать Пашке, который, пыхтя и отдуваясь, носил снопы в обнимку.
Вот только хотелось пить! Но время от времени с кадкой холодной тыжевской воды к нам подъезжал Фимка. Он так важно зачерпывал ковшом воду, словно это было самым главным делом, какое только есть на свете. Мы посмеивались, глядя на него, немного смачивали горло — Даша сказала, что много пить нельзя: потом еще хуже будет — и снова принимались за снопы.
Мы кончили свой первый участок незадолго до обеда, и я побежал к отцу.
Косари шли один за другим, уступами, плавно взмахивая поблескивающими косами. Головы у них подняты, плечи так широко и свободно расправлены, так легка неторопливая поступь, что, если бы не капли пота на лицах, можно было бы подумать, что они идут в величавом танце. Пройдя гон, каждый поднимал косу и, уперев черенок в землю, направлял ее брусочком. Потом дядя Федя, шедший первым, переходил на новый участок, и один за другим они снова вступали в торжественное шествие.
Дед Савва оказался уже здесь. Поставив ладонь щитком, он следил за косарями.
— Ну как, дядя Савва? — спросил подошедший Иван Потапович. — Хорошо идут?
— Ничего, — пожевав губами, ответил дед.
— Ты бы пошел отдохнуть — набегался. Года у тебя такие, что покой нужен.
— А что в нем за радость, в покое? Человек — не камень, ему на одном месте лежать незачем…
Он хотел еще что-то добавить, но вдруг вскочил и изо всех сил побежал к косарям.
— Ты чего? Ты чего делаешь?! — еще издали закричал он молодому косарю, шедшему последним. — У тебя не веник, а коса! Чего ж ты ею землю метешь?..
— Ну старик! — усмехнулся Иван Потапович и, сложив ладони рупором, закричал: — Федор Елизарыч! Шабаш! Обедать пора.
Косари так же неторопливо закончили гон и лишь после того тщательно протерли косы, подняли их на плечи и тронулись к стану.
Когда мы подошли к нему, Федор Рябых и Васька были уже там, и Федор говорил стряпухе, но так, чтобы слышали все:
— А ну, тетка Степанида, зачерпни погуще стахановцам колхозных полей!
Генька залился краской и бросился к доске показателей. Их лобогрейка отстала на полгектара.
Фимка и Сенька с заносчивым видом прошли мимо нас, и Фимка сказал куда-то в сторону:
— «Рябчики». Запарились?
— Запарились, — подтвердил Сенька.
— Может, взять их?.. На буксир?
Генька обозлился, но ничего не сказал. Да и что тут скажешь, если на самом деле отстали!..
После обеда все прилегли немного отдохнуть, а мы с Генькой убежали к Тыже искупаться. Генька был мрачен и, как я ни старался его разговорить, все время молчал. Только когда мы уже возвращались, он сказал:
— Ладно, еще посмотрим, кто кого!
Ивана Лепёхина тоже, видно, взяло за живое, что они отстали, и после обеда он так нажал, а Геннадий так подгонял лошадей, что теперь Настенька и Аннушка отставали от них.
— Ты что, на пожар скачешь? — крикнула ему Аннушка. — Гляди-ка вон, огрехи оставляешь. Дед тебе задаст, как увидит…
Генька придержал лошадей, огрехов больше не было, но работали они так напористо, так азартно взмахивало крыльями мотовило и звучно хрустели под ножами стебли, так стремительно падали на жнивье вороха стеблей, что и Аннушка и мы все втянулись в новый темп и пошли быстрее.
Даше показалось, что Настенька устала, и она предложила ей поменяться местами, но та лишь упрямо покачала головой и продолжала вязать. Она шла неторопливо, не суетилась и не шумела, как Аннушка, но мало-помалу расстояние между ними сокращалось все больше, и вот уже Настенька оказалась впереди, а запыхавшаяся Аннушка кричала ей вслед:
— Передохни, умаешься!
Но умаялась она сама, а Настенька все так же размеренно шла вперед, то склоняясь к снопу, то распрямляясь.
Не поймешь эту Настеньку! Тихая, застенчивая, всегда жмется к своей большой, шумной подруге, словно ищет защиты; и голоса-то ее почти никогда не слышно за веселой Аннушкиной трескотней. Кажется, что она во всем следует примеру Аннушки, а на самом деле получается наоборот: Аннушка нашумит, набушует, а стоит Настеньке тихонько
