На краю земли - Николай Иванович Дубов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет, чего не могу, того не могу, — говорил Иван Потапович. — Стекла нету. И фондов для этого дела нет. Так что вы уж сами…
— И так обойдемся, — тряхнул чубом Антон. — Никаких фондов для этого дела не требуется, кроме одного — желания. Значит, договорились по всем пунктам?.. Здорово, Даша! — обернулся он к подошедшей Куломзиной. — Пришел вот поглядеть, как вы тут живете.
Антон и Даша пошли вдоль улицы, а мы отправились следом за Антоном, ожидая, когда он займется нашим делом. Он расспрашивал Дашу про взрослых парней и девчат, а на нас не обращал никакого внимания, словно вовсе забыл свое обещание.
У околицы заиграл и смолк баян.
— Эй, ребята! — обернулся к нам Антон. — Чего хоронитесь? Пошли погуляем.
Я был разочарован. Оказывается, он просто пришел на гулянку, а вовсе не затем, чтобы помочь нам.
На выгоне, возле сложенных в три наката бревен, как всегда, собрались взрослые парни и девчата. Трава здесь была начисто вытоптана.
— Поглядите, девоньки, какого я кавалера вам привела, — сказала Даша.
— Рыжего! — засмеялся Антон, а за ним засмеялись и остальные.
— Ночью все кошки серы, — отозвалась озорная Аннушка Трегубова.
Антон что-то ответил ей, и все опять засмеялись.
Антон смеялся шуткам других, шутил сам и, как видно, чувствовал себя прекрасно, а у нас настроение портилось все больше. А тут еще девчата вздумали танцевать. Подолами и каблуками они взмели такую тучу пыли над площадкой, что вертящиеся пары скоро окутались плотным клубящимся туманом.
— Хватит, девушки! — закричала Аннушка. — Пылищу подняли, не продохнешь… Давайте лучше споем.
Гармонист Федор Рябых сжал мехи, потом распахнул их во всю ширь, баян рявкнул и зачастил однообразную прыгающую мелодию. Аннушка обхватила себя руками, словно у нее заболела поясница, и громко — так, что зазвенело в ушах, — пропела частушку.
Баян снова хрипло рявкнул. Федор запутался в ладах, пропустил целое колено и опять монотонно затоптался на нескольких нотах. Девчата теперь уже хором прокричали куплет.
Я поднялся уходить — никакого дела здесь не получалось, шло самое обыкновенное гулянье. Геннадий тоже встал вслед за мной, но тут Федор окончательно перепутал лады, баян отчаянно завизжал в три голоса и смолк, словно и сам поразился выдавленным из него звукам.
— Вот это сыграл! — удивленно пробасил Иван Лепехин, сидевший поодаль.
Девчата захохотали и накинулись на Федора.
— Дай, друг, я попробую, — сказал Антон.
Он пристроил баян на колено, как бы примериваясь, пробежал пальцами по ладам, склонился над баяном и заиграл.
Аккорды торопливо бежали друг за другом, сливались, стихали и рассыпались в негромком переборе. Но вот сквозь эту невнятицу пробился слабый ручеек мелодии. Его подхватили подголоски, негромко, но внушительно поддержали басы. Мелодия окрепла, словно отряхнулась от лишних перезвонов, но еще звучала как-то не вся, словно баян пел, но не допевал, прислушиваясь и выверяя звучание. Наконец оно утвердилось, разрослось, и баян, обрадовавшись, широко и полнозвучно повторил пропетое, словно спрашивая о чем-то. Опять и опять взволнованно, настойчиво переспросили лады, укоризненно вздохнули басы. Баян притих и вот повел негромкий, задушевный разговор о чем-то глубоком и важном, чего никак не расскажешь словами.
Замерла деревня, окружила ее неподвижной молчаливой стражей тайга, молодой месяц тихонько взобрался повыше, чтобы расслышать, о чем же спрашивает изливающаяся светлой грустью гармонь.
— Ой, девушки! Что ж это за песня такая? Всю душу растревожила, — как бы просыпаясь, сказала Настенька Лагошина, подружка Аннушки.
— Вот живут же люди!.. — вздохнула Аннушка.
— Какие люди? — спросил Антон.
— Да вот хотя бы ты: в городах жил, учился, всего навидался, наслушался.
— Да ведь и я не в городе учился, а в Колтубах. И песню эту у себя в Колтубах услышал, по радио.
— Вот видишь: у вас и радио и клуб свой есть… А мы толчемся здесь, как овцы на выгоне. Потанцевать захочешь — пыли наглотаешься.
— Да, вы дымовую завесу почище саперов устроили. А зимой так на снегу и отплясываете?
Аннушка зло отмахнулась, остальные невесело за смеялись.
— А вы бы к нам в Колтубы приходили. Мы добрые, не обидим.
— Вы-то, может, и не обидите, а дорога обидит, — вставила Настенька. — Туда семь да обратно семь. С такой арифметикой не знай гулять, не знай криком кричать… После такой пробежки, чай, на работу итти!
— Ну, у себя что-нибудь устроили бы. Вас вон сколько — сила!
— Да где устраивать-то, — в курятнике?
— Зачем в курятнике! Вон у въезда заколоченная изба стоит.
— Это Пестовых, — сказал Лепехин. — Старик со старухой все сына ждали, ему пятистенку и поставили. Сын не вернулся, и старики во время войны померли. Так и стоит изба. Председатель говорил: может, под амбар или кладовую отведут…
— Я с председателем на этот счет договорился. Он не возражает отвести ее под клуб или под избу-читальню. Наверно, и правление согласится.
— Уговорим! — загорелся Лепёхин.
— А что толку в избе? Сиди да пустые углы считай! — закричала Аннушка.
— Ты погоди, — остановил ее Антон. — Пустые углы у ленивых хозяев бывают… А на первое обзаведение кое-что имеется… Ребята, где вы там? — крикнул он.
— Здесь мы, — отозвался Геннадий.
— Вот им за хорошее дело премию дали — радиоприемник. И они рассудили так, что, раз у вас в деревне ничего такого нет, надо, чтобы он пошел на общую пользу. Они пришли за советом ко мне, а я — к вам. Конечно, надо будет поработать: избу прибрать, мачты для антенны поставить.
Ох, и хитрый же он, этот Антон! Вот, оказывается, о каком деле он говорил тогда на станции…
Все сразу заспорили, когда начинать.
— А хоть завтра, — сказал Антон. — Ребята пусть вырубят и привезут лесины, а девушки избу приберут… К вечеру я опять подойду.
Его принялись было уговаривать, чтобы остался, но он не согласился:
— Нет, товарищи, мне завтра с утра надо быть на станции. Вы тут сами управитесь. А своим заместителем, если не возражаете, я вот Дашу Куломзину оставлю…
Утром спозаранку я сбегал за Павлом и Катеринкой, с ней еще увязалась белобрысая соседка Любушка, вместе мы зашли за Генькой и направились к пестовской избе.
Скрипя, подались доски, взвизгнули ржавые гвозди, и изба глянула на нас черными провалами оконных проемов. Лепёхин отворотил от дверей крестовину из досок, и все вошли в избу. Навстречу пахнуло нежилым духом заброшенного жилья, сыростью, мышами. Половину первой закопченной комнаты занимала печь. В горнице было чище, но все углы рваными клочьями затянула паутина, на бревнах нависли серые шапки
