Сын - Филипп Майер

– Ну, в этом как раз ничего нового, – фыркнул отец. – В округе полно тех, кто терпеть меня не может, если им не удается надуть меня, продавая лошадей.

Отношения между МакКаллоу и горожанами не так давно обострились. Треть города сидела без работы, а несколько месяцев назад выяснилось, что отец запретил строительство нового шоссе через свои земли, дорога же могла на тридцать миль сократить путь между Ларедо и Карризо-Спрингс. «Сан-Антонио экспресс» смаковал эту историю. То же самое они говорили про Кеннеди и Кинг Ранчо: Королевство-Крепость. Чернь неблагодарна.

– Чертов Рузвельт, – пробормотал отец. – Попомните мои слова, это были последние свободные выборы в стране. Мы на пороге диктатуры.

Наутро у главных ворот собралась толпа. И не расходилась весь день. Отец не пожелал выйти к людям поговорить; вместо этого он раздал полдюжины винтовок Томпсона тем из прислуги, кто умел с ними обращаться.

– Не выходи сегодня вечером на террасу, – предупредил ее отец. – Держись подальше от окон и не включай свет.

– А что с нами будет? – испугалась Джинни.

– Ничего. Это все мы видали уже много раз прежде.

Спать она отправилась рано, в восточное крыло, где располагались детские. При каждой детской была небольшая собственная терраса, где можно спать в жару. Джинни выключила свет и, поколебавшись минутку, выбралась на свежий воздух, нарушив приказ отца. Она устроилась на скамье и долго лежала, разглядывая звездное небо, прислушиваясь к ночным звукам: стрекот сверчков, уханье совы, коровье мычание, козодой, койоты. На скрип насоса, наполнявшего домашний резервуар с водой, она не обращала внимания. Заурчали древесные лягушки – к дождю. С соседней террасы донесся шорох – братец Пол.

– Это ты? – прошептала она.

– Ага.

– Как думаешь, чего будет?

– Не знаю.

– Это ведь ерунда, что они говорят про Блаунтов, да?

Тишина.

– Правда же?

– Не уверен, – пробормотал он в ответ.

– А Джонас и Клинт спят?

– Они с папой.

– Тебе видно, что там у ворот?

– Не приставай. – И после паузы добавил: – Не-а, ничего не видно.

– А что будет, если они сломают ворота?

– Думаю, папа их всех перестреляет. Я видел, как он нес ручной пулемет.

Отец, должно быть, позвонил губернатору, потому что на следующий день приехал отряд рейнджеров из Сан-Антонио. А еще через день он дал разрешение шерифу обыскать наши владения, все четверть миллиона акров. Блаунтов так никогда и не нашли, но Джинни, как и все остальные, понимала: это все равно что искать иголку в стоге сена.

Из всех четверых детей только она и Джонас любили школу. Пол и Клинт считали это занятие ужасно скучным, а их отец полагал учение бесполезным. Закон об обязательном образовании, по его мнению, очередное подтверждение стремления государства залезть в твой карман. Школа в Мак-Каллоу-Спрингс носила имя ее прадеда. После истории с Блаунтами отец, чтобы смягчить обстановку, оплатил настенные росписи, о которых давно уже шли разговоры, – пасторальные сцены, где американцы и мексиканцы мирно трудятся вместе, отстраивая новый город. Финальный вариант выглядел так: изможденные фермеры-техано с выпученными глазами униженно сгорбились на луковых полях, вдали маячит кучка оборванцев. Патрон, отдаленно напоминающий отца Джинни, восседает верхом на вороном скакуне, присматривая за порядком. Картину пришлось замазать, а отец оставил попытки поладить с горожанами.

Большую часть школьных расходов оплачивали Мак-Каллоу, но Мидкиффы и Рейнолдсы тоже вносили свой вклад. Дети мексиканцев учились бесплатно, но обычно недолго; они то ходили на уроки, то нет, один месяц семья живет здесь, другой – где-то еще, школьный инспектор никогда их не бранил. Дружить с ними тоже не было смысла: они исчезали на полгода, а когда появлялись вновь, все пришлось бы начинать сначала. С детьми белых фермеров было повеселее, правда, когда она приглашала их в гости, видно было, как они хотели бы оказаться на ее месте и жить в этом доме, их жгучая зависть сквозила в каждом жесте, каждом слове. Постепенно Джинни перестала заводить друзей. Единственной подружкой осталась Фанни Мидкифф, но та была на три года старше и совершенно помешана на мальчиках. Все вокруг считали, что она плохо кончит, даже фамилия Мидкифф не поможет.

Незадолго до смерти Полковника, когда тот уже начал слабеть, Джинни любила делать уроки, сидя рядом с ним. По утрам Полковник отдыхал на западной террасе, где не было солнца, а вечера проводил на восточной, тоже в тени. Поток посетителей не иссякал. Однажды явился человек из правительства (еврей, многозначительно подчеркивали домашние), который принес с собой звукозаписывающую машинку, и Полковник часами рассказывал в нее свои истории. На всех террасах стояли кушетки, так что старик в любой момент мог прилечь вздремнуть, и большую часть времени он спал и спал. Однажды я усну навеки, говорил он ей.

Но на самом-то деле подолгу он не залеживался. И в нужный момент всегда был на ногах. Если, к примеру, надо было пристрелить змею, пытавшуюся укрыться в прохладе под крыльцом. Когда-нибудь мы будем наконец жить в доме без этого чертова земляного двора, ворчала бабушка. Вот тогда-то нас и покусают змеи, парировал Полковник.

Если Джинни крутилась неподалеку, Полковник посылал ее за льдом. Или за мятой – рядом с водяными резервуарами он специально посадил полянку. Без джулепа старик жить не мог. Она старательно толкла мяту в стакане, насыпала три ложечки сахара и наполняла стакан кубиками льда. Иногда, прежде чем добавить виски, Полковник позволял ей пососать сладкую мятную льдинку.

Когда было не слишком жарко, они с Полковником шли прогуляться – шуршали высокой травой под ярко-синим небом, останавливались передохнуть в тени дубов, или в вязовой рощице, или на берегу ручьев, пока те не пересохли. Она вечно умудрялась прозевать важные вещи: оленя, лисицу, птицу над головой, мышку в кустах, цветок, распустившийся до срока, змеиную нору. Она видела вдвое дальше, чем Полковник, но чувствовала себя слепой рядом с ним – кроме солнца и травы почти ничего и не замечала.

Иногда казалось, что он просто дразнит ее и выдумывает все эти чудеса, но потом они шли дальше и находили доказательства, настоящие сокровища: выбеленный солнцем череп опоссума, обломок оленьего рога, разноцветное перо овсянки. Полковник брел очень медленно, часто останавливался и отдыхал, опираясь на ее плечо. Когда они находили змеиную нору, он посылал ее домой за керосином, если, конечно, земля была не слишком сухой, но чаще всего бывало сухо. Иногда, остановившись передохнуть, он просил ее вытащить колючку из мозолистой пожелтевшей стопы. Полковник не носил ботинок, уже не мог удержать равновесия в них. Из обуви он признавал только индейские мокасины. Индейцы – настоящие индейцы из резервации в Оклахоме – привозили ему разные штуки, а когда они уезжали, Полковник становился очень печальным и на вопросы ее отца отвечал коротко и грубо, да и вообще почти ни с кем не разговаривал. Джинни была его любимицей, это все знали, и хотя отец делал вид, что ему это безразлично, она-то видела, что он ревнует.

В те дни, когда Полковник был занят, а ей уроков не задали, Джинни приводила с пастбища молочных коров и доила их. Она вдыхала их теплый запах, слушала, как струя молока льется в ведро: сначала тоненький металлический звон, потом мягкое уютное журчание, когда ведро наполняется. Братья терпеть не могли эту работу – настоящему вакеро не подобает сидеть у коровьей задницы, уворачиваясь от вонючего хвоста, – но ей нравилось видеть, какое облегчение испытывает животное, нравилось играть со струйками молока, направляя их на стенки ведра. Не совсем музыка, конечно, но довольно похоже. Молоко уносили в кухню, процеживали и либо ставили на холод, либо отстаивали сливки. Прислуге позволялось брать сколько угодно снятого молока, но все остальное доставалось домашним. Молока у них всегда было вдоволь и даже больше, чем нужно, и частенько братья относили в хижины вакерос целые ведра простокваши. Да, потом ей этого не хватало – простокваши с коричневым сахаром и фруктами. Когда появилась пастеризация, стали говорить, что скисшее молоко вредно, хотя Джинни всю жизнь ела его с удовольствием.

Если она не занималась коровами, то ухаживала за телятами; вообще-то это тоже было обязанностью братьев, но они редко вспоминали о ней. Осиротевшего теленка отводили в загон у дома. Джинни привязывала корову к забору, а потом брызгала молоком теленку на голову. Корова чуяла свой запах и подпускала теленка к вымени. Получалось не с первой попытки, и Джинни приходилось быть терпеливой, иногда процесс занимал несколько дней. На деньги, полагавшиеся за возню с телятами, Клинт и Пол покупали себе лошадей; что с деньгами делал Джонас, никто не знал. Она же отдавала свой заработок на хранение отцу, а когда ей исполнилось двенадцать, открыла счет в Сан-Антонио, положив туда около десяти тысяч долларов.