Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую - Тамара Лихоталь

Но это потом, а пока молодецки машет топором мастер. Утирает рукавом со лба пот. Потому что строить — это не лясы точить. На глазах поднимается церковь. Все как надо: купол, оконца… алтарь… И уже перед тем, как вести в церковь невесту, дробненько постукивая острым краешком топора, выточит мастер над крылечком под самой кровлей узорчатые балясины — звезды и серпы, птичьи головы и звериные морды.

На весь город, шумит веселая свадьба. Всё как у людей добрых. Дружка, повязанный через плечо расшитым полотенцем, точит, как привык точить лясы, скорые слова: «У нас купец, добрый молодец. У вас товар. У нас жених, у вас невеста, так нельзя ли их свести в одно место?» И подружки голосисты. Поют про белую лебедушку Василису прекрасную, про сокола, что уносит лебедушку в дальнюю даль на чужую сторону. Сбегали девушки за курган подальше, нарвали цветов, сплели венки себе и невесте. Пусть покрасуется в последний раз в полевом венке. Скоро расплетут ей длинную девичью косу, повяжут по-бабьи волосы. А пока, окружив невесту, поют подружки величальную. «А кто у нас хорош, а кто у нас пригож? Василиса — краса. Василиса хороша». И впрямь хороша Данилкина невеста, белая лебедушка. Глядя на нее, на несказанную красоту, даже взгрустнули храбры потихоньку. Подружки тоже загрустили, затянули прощанье с вольной волюшкой девичьей. Мать голосит, толкает дочь-невесту: «Плачь шибче». Подсказывает горькие слова про чуженина жениха. А невеста будто и не слышит. Уставилась на суженого во все глаза, тянется к чаще, из которой им сообща положено отпить от одного края, чтобы всю жизнь потом было у них все единое, как и эта чаша.

Из церкви молодых привели за свадебный стол, что стоит на вольной воле, на зелёной траве, на кургане князя Чёрного. Может, и негоже было ставить свадебные столы на могильном кургане, тревожить веселыми песнями усопших. К тому ж Чёрный хоть и князь, основатель города, а — язычник. Но разве сыщешь вокруг место краше? Отсюда, с зелёного кургана открывается вся дальняя даль: синяя вода с золотыми откосами, нивы и пади, кудрявые дубравы.

Молодые в ноги кланяются посаженому отцу — Илье Муравленину, в пояс кланяются жениховым друзьям-храбрам, что, не щадя жизни своей, пришли на помощь городу, оборонили его от поганых, соседям, с заботой и хотеньем построившим в день церковь.

Только отец невестин сидит будто чужой. Не весел. Оно, конечно, понятно. Уж больно быстро все закрутилось, завертелось. Надо бы погодить, приглядеться к жениху. Но как годить — жених сегодня он вот он, а завтра по коням, и поминай как звали! Хоть и поют подружки: «У Дапилушки хоромы хороши». Какие хоромы? Седло да копьё. Может, он и не чета, Ловчанин, красавице Василисе Микулишне. Сам Микула хоть и простого роду, а всё же терем с подворьем, лавка у пристани. Только всё это было да быльем поросло. Бос и гол теперь Микула, как самый убогий нищий. И должен радоваться, что выдает дочку замуж за воина, храбра, который, говорят, у самого боярина Добрыни на виду. Может, ещё, дослужится Данила до большой чести и возьмут его в княжескую дружину, уедет в стольный, увезёт с собой в Киев молодую жену.

Гости одаривают молодых. Такие времена, неизвестно что и подарить. Преподносят у кого что имеется. Кто-то лапти новенькие сплел красавице — не босой же ей за мужем ехать. Кто-то платье — целое с краю обгорелое последнее отдал. Годин раскошелился, преподнес Василисе колты. А отец наречённый Илья поднес молодайке узорчатый плат, шитый золотом. Вот так Илюша-скромник! Кто бы мог подумать, что возит он на груди под кольчугой женский платок! Берёг столько лет, столько зим. А для кого берёг? Никто не знает. Ахнули девицы-подружки. Засияла, как луна, молодайка, накинула на плечи драгоценную паволоку, будто жар-птицу прижала к груди. Вокруг уже кидали хмель, сыпали на молодых горстью зерна. Чтобы жили они поживали счастливо и богато. А Илюша посмотрел на молодую Данилкину жену, затуманился — вспомнил давнее, так и не поросшее с годами быльем, незабвенную, единственную свою Ладушку. Негоже скучать на свадьбе друга, наводить на молодых грусть-тоску. Как поднимут заздравные чаши, выпьют за молодых, так и уйдёт он. Но не успел Илюша выпить за Данилку и его красавицу жену, пришли звать его к Добрыне.

В шатре у Добрыни и встретились снова Илья и Алёша. Встретились, крепко обнялись, расцеловались, как братья. Да они теперь и есть братья названые — побратимы. А названый брат родней родного. Кровь, пролитая в бою, опасность смертная роднит крепко. Снял Алёша с шеи крестик золотой. Отдал Илье. А сам надел Илюшин — медный. И Добрыня тут же стоит, с ласковой улыбкой глядит на Илью и Алёшу.

Не было в то время ни фотографов, ни даже художника, рисовавшего портреты знатных людей, храбрых воинов. Только память людская крепко запечатлела их, сохранила бережно на годы и века — таких разных и таких близких. Вот и всё о молодости богатырей, о том, как встретились они, как породнились. Теперь не раз ещё придётся им вместе кровь проливать. Но это потом, а сейчас предстоит им разлука.

ЧАСТЬ II

ПОБРАТИМЫ

6

Мы расстались с нашими героями в Чернигове в шатре у Добрыни. И они разлучились тоже! Илья задержался в Чернигове. Почему? Мы об этом узнаем в своё время. Добрыня с дружиной отправился в Киев. А впереди туда же вестником победы поскакал Алёша. На этот раз он вёз известие об освобождении Чернигова и о разгроме степняков самому Великому князю Владимиру.

Высоко взлетел Алёшенька. Даже мечтательный отец Фёдор не мог вообразить такого для любимого чада.

После того как шепнул ему на ухо сын, что едет по велению крестного к самому Добрыне, ещё пуще косил попик клином бороды, бормотал сам с собой, не решаясь поделиться своими мыслями и тайными тревогами даже с верной своей черниговкой, хотя известно, что муж и жена есть единое, целое.

Угадывал: не бабьего ума вершатся дела.

Гонец приглянулся Добрыне. К тому же крестный, не поскупясь, черкнул о своём крестнике на бересте пару добрых слов. И вот, вместо того чтобы стать священником, принять приход, попал молодой попович в княжескую дружину. Может, и прослужил бы весь век, не приворожив славы, может, сложил бы голову в сече, прежде чем она пришла бы к нему. Но был Алёша востер не только саблей, но и умом. Умел показать себя и в бою, и в миру. И вот снова, теперь уже по поручению Добрыни, ехал он в город своего отрочества.

Начинается новая глава. Я долго думала, как её назвать. В ней про Алёшу, про его большую любовь и про Илюшу, про его трудную работу. Так и решила я назвать её «Любовь и работа».