Южане и северяне - Хочхоль Ли

Вся эта неразбериха была связана с отсутствием нормальной работы партячейки, в которой явно не было достаточного количества членов партии. Поэтому в течение десяти дней мы добирались до Ульчжина под началом бездарного капитана, который являлся главным руководителем подразделения. Разумеется, он был членом партии…

Каждая группа новобранцев выражала недовольство по-своему, переходя из одной комнаты в другую. Чо Сынгю, недавно сидевший рядом со мной на берегу моря, пришел в ярость, увидев в своей комнате валяющихся пьяными Ким Докчина и Ян Гынсока. Он никак не мог успокоиться и даже не стал входить в помещение. На берегу мне показалось, что Чо Сынгю — образованный и сдержанный человек. Теперь же он вел себя совсем иначе, почти не контролировал свои эмоции.

Мне стало неловко смотреть на него. Я незаметно прошел в свою комнату и прилег на циновку, которой был застелен пол. Конечно, мне было далеко не безразлично происходящее, но и вмешаться не было желания. К тому же я чувствовал усталость и решил чуть вздремнуть. Заснуть никак не получалось, хотя глаза мои были закрыты. Я сомневался в том, что член партии Но Чжасун не знал о происходящем в офицерских кругах. Я также был уверен, что всю эту кашу заварил невзрачный деревенский мужичок из Ёнбёна. Вот если бы это дело провернул член партии Пхунён, дядюшка из моей родной деревни, это еще можно как-то понять. Но этот человек! Смех, да и только! Какая-то бессмыслица…

В связи с этим мне вспомнились события, имевшие место в нашей деревне Хёнчжудон после освобождения страны 15 августа. В памяти хорошо сохранились те дни моей школьной учебы. Я вспомнил, как на уроках нам говорили, что нашим освобождением мы обязаны доблестной Красной Армии под руководством генералиссимуса Сталина. В те же дни на каждом перекрестке, на вокзалах, в государственных учреждениях, в школах и в других местах вывешивали портреты Сталина — человека с черными усами и узким лбом. Он был похож на руководителя казахской или грузинской цирковой группы или на какого-то иллюзиониста. Вместе с тем повсюду звучала песня патриотического содержания:

Выше знамя красное держиИ клятву верности храни!

Простые слова этих песен легко доходили до простых людей. Кроме того, всюду красовались агитационные лозунги: «Кто не работает, тот не ест!», «Землю тому, кто ее обрабатывает!», «Да здравствует союз рабочих и крестьян!», а также плакаты, изображающие рабочего и колхозницу с серпом и молотом в руках, и многочисленные призывы, напечатанные на бумаге плохого качества.

Некоторые агитационные материалы, мягко говоря, в той обстановке не подходили для Кореи. Они носили слишком общий характер или были непонятны людям. Скорее, эти агитки больше подходили международному рабочему классу, чем северным корейцам. И жители деревни Хёнчжудон тоже это осознавали. Например, им было непонятно, почему у входа в дом деревенского схода, в центре села, на перекладине опускного занавеса в обрамлении сосновых веток висит портрет Сталина. Людям, издавна жившим в деревне по своим законам, чужды были эти новшества, они не воспринимали их всерьез. Более того, некоторые считали эти новые веяния проявлением каких-то неведомых злых сил, стремящихся навязать им свои порядки. Многие жители деревни были растеряны и напуганы.

В сентябре в Хёнчжудоне были созданы коммунистическая ячейка и комсомол. Из моих родственников первым к новому движению присоединился мой троюродный брат и вместе с ним еще один молодой человек из другого семейства.

Пхунён, который приходится мне дальним родственником, пользовался большой популярностью среди односельчан. Он был очень общителен и обладал организаторским талантом. И на работе, и на отдыхе в этом отношении ему не было равных. Все важные дела он брал на себя, организовывал для односельчан всякие мероприятия, и люди были довольны им. Старушки-родственницы судачили:

— Это здорово, что в семействе Квандон имеется такой необычный человек!

Даже говорили, что он мог бы потягаться умом со своим старшим братом, старостой деревни. Вместе с тем Пхунён был скромным, воспитанным и гуманным человеком. Когда собирались все родственники семейства, вел себя скромно и почтительно, говорил по существу и очень тактично. Родственники всегда прислушивались к его словам, когда решали серьезные проблемы.

Едва окончив начальную школу, Пхунён уже помогал в сельскохозяйственной работе старшему брату, старосте деревни. Затем, лет за семь до освобождения страны, чтобы избежать насильственной вербовки, он вместе с дядей Су Гю стал работать на строительстве вагоностроительного завода. Завод строили с нуля, сами. Строительство велось в условиях почти полного бездорожья на болотистой местности неподалеку от берега моря, вдоль длинного пляжа Мёнсасимни. Болото пришлось засыпать камнями. Для этого рабочие при помощи динамита срезали «шапку» горы рядом с деревней Панхасанли и на вагонетках по узкоколейке доставляли строительный материал. В те времена на строительной площадке бурлила жизнь. Уже примерно через два года на освоенной территории Панхасан был построен большой вагоностроительный завод и другие строительные предприятия. Строительство закончилось в начале 1940 года. На этом заводе работало около десяти человек из нашей деревни. Ежедневно утром и вечером эти десять человек в форменной одежде ярко-синего цвета шли на работу с завернутой в платке сухой корейской лапшой «Доширак». Среди них был и дядя Су Гю, больше похожий на заводского рабочего, чем на крестьянина. Зато Пхунён, потомственный крестьянин, выглядел совсем не естественно в рабочей спецовке. Казалось, его облачили в какую-то странную, чужую одежду. Не случайно и после освобождения страны Су Гю какое-то время продолжал работать на заводе, а Пхунён, напротив, сразу вернулся к сельскому хозяйству.

Уже через несколько дней после освобождения страны по рекомендации родственников клана старший брат Пхунёна вновь стал старостой деревни, а после — председателем народного комитета села. К тому времени все три брата дома Квандон стали членами партии. Пхунён был избран секретарем комсомола. А несколько месяцев спустя, во время проведения аграрной реформы, вместе с соседом-ровесником Су Чаном, которому едва исполнилось двадцать три года, он вошел в Комиссию по распределению земли, состоящую из семи человек. С этого момента Пхунён стал совсем другим человеком. Он занимался конфискацией земли у богатых и ее безвозмездной передачей беднякам. Эта работа тогда считалась очень важной. Естественно, что у двадцатитрехлетнего молодого руководителя стали проявляться элементы зазнайства. Одним словом, Пхунён переоценил свои заслуги и стал совсем неузнаваемым.

Согласно предписанию, в случае если количество земли помещика превышало 15 000 пхён[21], землю полностью конфисковывали. А самого хозяина должны были выслать за пределы 70 ли[22] от родной деревни. Эта мера в нашей деревне рассматривалась как слишком суровая. Под давлением односельчан начальник, контролирующий ход земельной реформы в нашем районе — Ан Саниль, — временно приостановил высылку. В соседней деревне тоже конфисковали землю у одного довольно крупного помещика, но и там дело не дошло до высылки, потому что вмешался его сын, председатель уездного народного комитета. При японцах он принимал участие в леворадикальном движении.

Неожиданная земельная реформа, да еще такая радикальная, порождала двойственное чувство у крестьян-бедняков. С одной стороны, они были довольны тем, что отныне земля будет принадлежать тем, кто ее обрабатывает. Но с другой стороны, им было сложно поверить, что чужая земля, на которой они традиционно работали в качестве батраков, вдруг может стать их собственностью безвозмездно. Им казалось, что все это происходит во сне, а не в действительности. Кроме того, стало известно, что излишки земли крупных и мелких собственников будут безвозмездно конфискованы и распределены среди крестьянских семей в соответствии с количеством рабочей силы.

Вместе с переменами в жизни менялись и люди. В частности, тот же Пхунён, став руководителем Комиссии по перераспределению земли, превратился в немногословного, жесткого и даже раздражительного человека. Раньше за ним никогда такого не замечали. Можно сказать, что от прежнего Пхунёна — общительного, скромного, рассудительного — почти ничего не осталось. Правда, он по-прежнему старался говорить правильные слова и быть ближе к народу, но выглядело это неестественно. Люди понимали, что он неискренен, и все больше отдалялись от него.

Наша жизнь так устроена, что мы общаемся между собой не только в официальной обстановке. Есть другая сторона жизни, частная, когда мы ведем разговоры на какие-то бытовые темы или говорим о личной жизни. Так вот эта вторая сторона с некоторых пор исчезла из жизни Пхунёна. Эти перемены начались осенью 1945 года, после посещения двухнедельных курсов по подготовке кадров в соседнем уезде. А с началом аграрной реформы они лишь усилились.