Серебряная равнина - Мирослава Томанова

Оконное стекло леденило. Станек откинул голову и провел по лбу теплой ладонью. Подумал о том, как сжился он со своими солдатами, отдавая им всего себя, стараясь воспитать их так, чтобы на них всегда можно было положиться.

«О таких вещах, Карел, мне не надо напоминать, — мысленно обратился он к Рабасу, — я с самого начала учитывал, что мне придется разбрасывать своих ребят на фронте поодиночке, что у связистов не так, как у пехоты, которая решает поставленные задачи целыми взводами и ротами.

Я знаю, что мало подчиниться приказу, в него нужно верить! Чувство обязанности соблюдать воинский устав может в бою дать осечку, а вот убежденность солдата в том, за что он борется, и доверие к командиру — это нечто большее, чем автоматическое выполнение приказа.

Ребята никогда не скрывали, что любят меня и верят мне. — Станек вдруг опустил глаза, словно устыдился Рабаса. — Может, они обманывали меня? Стоило потерять одного из них, как они утратили доверие ко мне? Кто именно? Калаш? Но ведь тот был рядом, когда это случилось. Все видел сам. Шульц? Шульца, мальчишку, я вытащил с ненавистной ему кухни. Теперь он чувствует себя настоящим солдатом и до сих пор благодарен мне за это. А сейчас?»

Станек смотрел на тусклое, без лучей, солнце. Оно напоминало ему полынное, мутно-коричневое солнце в Бузулуке, которое однажды скатилось в конец улицы прямо навстречу их маршировавшему подразделению. Солнце, казалось, призывало: не возвращайтесь в казармы! Идите со мной на запад! И сегодня оно говорило то же самое: идите! Идите вперед!

«В те дни, Карел, я сблизился со своими ребятами. Они требовали ввести их в бой, и я поддержал их желание. С точки зрения Лондона, беспрестанно повторявшего — ничего не предпринимайте, ждите, пока вас освободит Запад, — и считавшего соединение полковника Свободы символической воинской частью, это был бунт».

Станек улыбнулся: «Помнишь, Карел, как парни носили меня тогда на руках по казарме? Калаш, Шульц, Млынаржик, Зап, Ержабек. Вот видишь, дружище! Я знаю своих ребят. Могу на них положиться. На всех. На Махата? И на него тоже. Правда, в Бузулуке Махата не было. Он появился позднее. Попал к нам из Германии, жалкий, отощавший. Я отдавал ему часть своего пайка, на учениях берег его, пока он не набрался сил и не привык тащиться долгие километры с катушкой на спине. Однажды он сказал мне: никто для меня не сделал бы столько, сколько вы… И вскоре отблагодарил: Яну в Киеве защищал не я — Махат защищал ее. Защищал для меня. Хотя она и ему самому не безразлична, как, впрочем, почти всем ребятам». Но об этом Станек уже не желал думать…

Валенки чавкали по раскисшей дороге. На боку ерзала сумка с инструментами, отмеряя позвякиванием клещей и отверток темп ходьбы спешившего Махата.

«Сумка да еще на животе ящик с телефоном — прямо какой-то торговец-разносчик, а не солдат! Ну, ничего! — думал Махат. — Сегодня я не буду торчать во втором батальоне и дуться с ребятами в марьяж. Я должен вернуться на основной пункт связи, пусть говорят, что угодно».

Он вдруг словно почувствовал чье-то прикосновение. Махат резко обернулся, поглядел по сторонам. Потом догадался: за ним по пятам шла тишина. Раньше на передовой все гудело, грохотало, а теперь — как в могиле.

Махат вскинул сумку, поправляя сползавший с плеча ремень. Выдернул валенки из размякшей глины. Инструменты противно лязгнули. Прижав сумку, он почти побежал. «Скажу ей… — Телефонный ящик ударил его в грудь. — Что же я ей скажу?»

— На линии «Кармен» плохая слышимость, — выпалил он, врываясь на пункт связи.

Яны не было.

— Откуда ты взялся, дружище? — спросил Зап, сидевший у аппарата.

— …и я пустился назад вдоль провода. Снаружи все в порядке, вероятно, это у вас… — ответил Махат и, схватив сумку с инструментами, подскочил к клеммной колодке, украдкой глядя, не Янина ли шинель висит на гвозде, — Где все?

— Панушка пошел к командиру роты. А Яна… — Зап догадался, что Здена вернулся ради нее. — Переодевается в гражданское. Куда-то собралась….

В дверях показалась Яна. Желтый свитер плотно облегал ее плечи и грудь. Махат только сейчас заметил, какая у нее стройная фигура. Она, смущаясь, прошла дальше в комнату, ступая словно по раскаленным угольям.

— Ай да Яна! Покажись! — воскликнул Зап. — Ну и франтиха, черт побери!

Зап был первым, кто сегодня с ней заговорил. Он лязгал зубами. У него не было второго комплекта обмундирования, а высушиться он не успел. Теперь, неуклюже выгнувшись, он старался сидеть так, чтобы мокрая, холодная гимнастерка не прикасалась к спине.

— Что с тобой, Эрик? — спросила Яна.

Зап растопырил руки:

— Дрожу, как мокрая курица. Промок, а здесь нежарко.

Яна подошла к нему поближе. Махат почувствовал запах сирени.

— Беги к своим, Эрик, погрейся.

«Ишь ты, даже надушилась. Знаменитая русская „Белая сирень“, — дурманящая, сильная. — Махат глубоко втягивал в себя воздух. — Это, конечно, он ей дал. Уже подарками приманивает».

— А телефон? — возразил Зап.

Яна заколебалась. Иржи ждет ее, но у Эрика слабые бронхи, и именно он сохранил к ней прежнее отношение. Может быть, отец скоро вернется.

— Я подежурю за тебя.

Махат ушам своим не поверил: она останется здесь и не пойдет к своему надпоручику? Зап возразил:

— Нет, Яна, не надо, я не хочу. Ты всегда меньше всего думаешь о себе…

— Перестань…

— …как во время ночного марша. У меня уж от винтовки колени подгибались, как у Христа под крестом, а ты, девушка, взяла у меня ее и тащила такое расстояние…

— Хватит разговоров. Быстро в постель.

Яна села к аппарату. Махат примостился с другой стороны и делал вид, что возится с клеммной колодкой. Отворачивал один болт за другим, потом снова закручивал.

Яна соединяла абонентов. Взволнованно повторяла название требуемой станции: «Яна», «Яна». Спустя минуту снова: «„Яна“, соединяю».

Махат ожесточенно орудовал отверткой.

Стук и скрип, усиливаемые мембраной трубки, Яна уже не могла больше переносить. Соединив очередного абонента, она приложила руки к ушам и повернулась к Махату:

— Прошу тебя…

— Еще минутку. Эта «Кармен»…

Да разве дело в «Кармен»! «Яна» — позывной Станека, вот где зарыта собака! По всей сети, как эхо, разносится: «Яна», «Яна», «Яна». «Соедините с „Яной“, дайте „Яну“». И при этом всем дается понять: от Яны руки прочь! Наш Амадей Моцарт забронировал ее для себя! Для пана командира это пара пустяков: стоит приказать — позывные моей станции «Яна», и представление окончено. А Яне это вскружило голову. Но только ли это…

— Не сожги за собой все мосты, — сказал Махат глухо.

— Откуда ты взял, что я хочу это сделать?

— Не хочешь? А разве ты знаешь, чего ты хочешь и чего не хочешь?

Яна продолжала соединять. Махат, не сводя глаз с желтого свитера, ковырял отверткой в колодке, не глядя на то, что делает. «Надпоручик, работник штаба — почему не я на его месте? Только потому, что он родился на два года раньше! В человеческой жизни пара лет иногда бывает огромным преимуществом».

Два года — два валуна, которые Махат в своих расчетах ворочал и так и эдак: Станек дослужился до поручика перед самой войной, а Махат еще не закончил технического училища, когда все это началось. Сюда он тоже попал двумя годами позже. Станек вырвался вперед. Махат, десятник, в звании его уже не догонит. Станек рядом с Яной от самого Бузулука, Махат — всего несколько месяцев. Опять дистанция в два года. Но в этом отношении время у Махата еще не потеряно! Солдат не во всем должен быть позади офицера!

Махат чувствовал, как душит его терпкий аромат сирени, душит злоба, душит страсть к Яне, которую еще сильнее возбуждал в нем запах духов. Он сжал кулаки. «Этот Станек держит нас обоих в узде. Он — наш господь бог! Как бы эта бедняжка не упала перед ним на колени!»

— Здесь, па фронте, офицеры клянутся в любви до гробовой доски, а ты слыхала, как эти паны на самом деле обращаются с армейскими девушками?

Знал, что слыхала. Панушка об этом позаботился. И случилось это как раз в присутствии Махата: здесь они крутят любовь, а дома, после войны, поставят на этом точку. Кому посчастливится остаться живым, тот вернется эдаким героем, возьмет в жены девушку из зажиточной семьи и заживет себе припеваючи.

Яна с ужасом посмотрела на Махата. Она никогда не связывала подобные разговоры со Станеком. Но Махат сейчас имел в виду именно Станека.

— А знаешь, как поступает скромный солдат! — И он сравнивал легкомысленных офицеров с Боржеком, который хотел жениться на Эмче именно здесь, на фронте. Махат поймал взгляд Яны и, глядя на нее в упор, произнес: — Представляешь, свадьба в окопах! Яна! — Он понизил голос до шепота: — Яна…

Она молчала, уставившись на панель коммутатора. Сейчас, когда она была без формы, в ярко-желтом свитере, ее присутствие здесь казалось Махату противоестественным, это была частица другой, не имеющей ничего общего с войной жизни. Но когда-нибудь так, пожалуй, могло бы быть. В их доме. Они сидели бы друг против друга за столом.