Юровские тетради - Константин Иванович Абатуров

— Что там? — снимая мерку с жениха, поинтересовался Иона.

— А ничего. Обыкновенный осмотр поросячьего семейства. — Жених вытянул в усмешке толстые губы: — Завтра повезем на базар.

— Много?

— Животин? Да так, штук пятнадцать. По весне продали больше. — И он опять засмеялся. — На это сукно хватило и на все прочее. Папаня так их любит, хрюшек, особенно маленьких.

— Любят девок да баб, — усмехнулся Иона и подмигнул парню: — С поросенком спать не ляжешь…

— Папаня ложился, — простодушно возразил тот. — Опоросится какая свинуха, его уж не жди домой. Завернется в шубу — и в поросятник на всю ночь. А как же? Свинуха может и придавить новорожденных. Глаз нужен. Папаня у нас заботливый.

Луканову порядком надоели эти рассуждения откормленного хозяйского сынка, и он предупредительно закашлял:

— Расхрюкались…

Согнувшись, бешено закрутил ручку машины. Вернувшись со двора, старший хозяин набросился на сына:

— Что стоишь? Свинуха придавила одного. Иди, пригляди за другими.

Когда хлопнула дверь, хозяин затряс головой:

— Вот те и базар! Одной животины как не бывало.

Крупнотелый, стоял он по-медвежьи, широко расставив ноги, навострив маленькие цепкие глаза.

— Вам ли жалеть о каком-то поросенке, — заметил Иона. — Сын сказывал…

— Слушайте его, болтуна! — перебил Иону хозяин и пожаловался: — Ох, тяжело! Всей семье достается, а вот…

Махнув рукой, он ушел на свою половину и в этот день больше не показывался. Видно, было не до нас, раз засобирались на базар.

Луканов сквозь кашель ворчал: ему, гляди-ка, тяжело, а сам небось не обходится без наемников, о них он молчит…

— Вечно ты со своими подозрениями, Федор, — укорил его Иона. — Будто без наемников так уж и нельзя поднять хозяйство.

Луканов дернулся, сверкнул воспаленными глазами.

— Что же ты, Иона Васильич, сам не обходишься без наемников?

— Я? — растерянно заморгал Иона. Этот вопрос, видимо, застал его врасплох. — Но ты, ты мог бы не идти в таком разе ко мне. Сам же напросился.

— Что из того, что сам? Не я, так другой… Ладно уж, замнем для ясности… — сказал Луканов, хватаясь за ручку машины.

Крутил он долго, с прежней торопливостью. А когда рука устала, вверил ручку мне, как и раньше, подгоняя: шевелись, шевелись!

Иона, пристроившись у другого конца стола, заводил свою машину. Сидел он набычившись, ни на кого не глядя. Луканов же не отрывал глаз от своей машины, от безостановочно бегущей из-под лапки стояка ровной строчки, как будто только она сейчас и занимала его.

Меня Иона не тревожил. Но когда потребовался утюг, вскинулся:

— Что не следишь? Мне, что ли, разжигать?

— Иди! — толкнул меня Луканов и, разогнув спину, вытащил кисет. Завернув цигарку, он вышел в сени. Вернулся торжествующим. Не обращаясь ни к кому, сказал:

— А я таки видел одного наемничка. За расчетом приходил…

Иона не откликнулся, лишь пуще застрочил. Сел за машину и Луканов. И «наша» половина избы, с большим дубовым буфетом, с комодом, накрытым кружевным покрывалом, и зачехленными стульями, на которых едва ли кто когда-нибудь сидел, наполнилась шумом.

А на другой день Луканов, навертев на тонкую, с проступающими жилами шею, куцый шарф, надев длинное, с обитым подолом и протертыми до дыр рукавами на сгибах пальто, не говоря никому ничего, вышел на улицу. Постояв немного на дороге, он поднял воротник и зашагал вдоль деревни.

— Куда его понесло? Ишь, гордец!.. — с недовольством процедил сквозь зубы Иона и пригрозил: — Ну, погоди!..

Без Луканова как-то скучно стало. Мне он день ото дня больше и больше нравился своей прямотой и чем-то загадочным. И без него томительно проходило время. Вот уже и обед принесли, а его все не было. Нам подали блюдо щей, кусочки шпика колыхались среди капустного крошева.

Хозяйка, не досчитав Луканова, хлопнула красными руками по бокам.

— Вот те на, хотела подкормить вашего болезного, а его и нет.

Иона сделал вид, что не слышал. Хозяйка, помедлив, протопала к печке. Она и на второе принесла что-то свиное.

Мы ели с аппетитом. Но под конец, уже насытившись, Иона поддел еще кругленький кусочек и вдруг вперился в него.

— Хм… — поморщился он. — Это, пожалуй, вчерашний неудачник… Видишь, от покойного молочника этот пятачок…

Одновременно нас затошнило, одновременно мы выбежали и на двор.

Как раз в это время и появился Луканов. Увидев, в чем дело, он раскатился в смехе.

— А-а, вкусили прелести! Довольны? У смышлеников, видите, ничего не пропадает…

— Ты еще тут. Говори — куда ходил? Работы же до черта.

— К лекарю…

Но Луканов схитрил. У лекаря ему вовсе нечего было делать, потому что он наперед знал, что тот скажет: вам, мол, нужен покой, не утруждайте себя работой, получше питайтесь, не курите. Вечером, укладываясь спать, Луканов гукнул мне, что ходил в бывшую господскую усадьбу, про которую вчера говорил работник, будто там голытьба какую-то коммуну заварила.

— В коммуну? — удивился я. — А какая она?

— Ну, какая? Начали-то недавно. Что сразу, за малый уповод, увидишь? Но ты, того, — предупредил он меня, — Ионе ни гугу!

Я сказал, что буду молчать, но попросил Луканова больше не ходить, а то как бы Иона не рассердился и не прогнал его.

— Не прогонит. Слыхал: работы до черта? Это, брат, любого хозяйчика хоть с сатаной заставит уживаться…

«С сатаной»? Ну и дядя Федор! Молчал-молчал и, поди ты, как заговорил! Что дальше будет?

Я лег рядышком с ним. Когда он прокашлялся, я спросил, что все-таки гнало его в господский дом, и где этот дом, и что за голытьба там собиралась, он, хватаясь за грудь, захрипел:

— Спи-ко, много будешь знать, скоро состаришься.

— Да ну, скажи, дядя Федор, — заканючил я.

— Спи, говорю! Что я тебе скажу? Вот еще загляну, с главным, можно, встречусь, тогда… Не все сразу. Вот!

Домой

На масленицу мы отправились домой, в родное Юрово. Иона объявил об уходе за неделю. Поднажмем, сказал, — и к своим очагам! И всю неделю я был таким взбудораженным, что Луканов уж оговаривал меня. «Взвинтился, дергаешься, как недорезанный».

А как же иначе? Ведь столько времени были в такой дали, все одни, без своих, юровских! Что бы я ни делал в эту неделю, в глазах стояли деревня, отец, мать, «младенцы» и, конечно же, Капа-Ляпа. Все небось заждались меня, а Ляпа особенно.

Заботило: в каком виде предстать перед ней? В неушитой до сих пор шубенке и холщовых штанах? Нехорошо. Теперь я не какой-то неумеха, а швец. Пусть неполный, пока еще только ученик, а все-таки…

Иона будто угадал, что у меня на уме. В канун нашего путешествия выложил из